В сей утомительной прогулке
Проходит час-другой, и вот
У Харитонья в переулке
Возок пред домом у ворот
Остановился…
Сотни лет москвичи называли «Харитоньем» церковь Харитона Исповедника, давшую имя Большому Харитоньевскому переулку. Построенная в камне в XVII веке при царе Алексее Михайловиче, она служила до тех пор, пока большевики не разрушили ее в богоборческие годы. На ее месте стоит пятиэтажный дом под номером 9, изуродованный застекленными балконами.
Пушкин поселил Татьяну там, где прошло его раннее детство. После рождения Александра (не на Немецкой улице в доме майора Скворцова, как долгое время считали пушкинисты, а на углу Малой Почтовой улицы и Госпитального переулка в другом доме, принадлежавшем майору Скворцову, как установил великий краевед Сергей Романюк), семья поселилась в доме на углу Большого Харитоньевского переулка и проезда, ставшего Чистопрудным бульваром. Это случилось в 1801 году.
Спустя год, Пушкины сняли квартиру во флигеле палат князя Юсупова в том же переулке. Неописуемой красоты сохранившиеся палаты относятся к тому же веку, что и церковь Харитона Исповедника. Кто возвел шедевр русской архитектуры - неизвестно, искусствоведы решают, к какому стилю его отнести, барокко или маньеризму. Но бесспорно, ничего подобного в Европе я не видел, и тому, кто в Москве впервые, взглянуть на него непременно стоит. Петр Первый пожаловал палаты вице-канцлеру, ведавшему иностранными делами, Шафирову, гостил у него, о чем есть запись в походном журнале императора. Палаты связаны с именами Петра II, самых важных персон XVIII-XIX века. И с Пушкиным.
В рукописных набросках автобиографии Пушкин записал: «Первые впечатления. Юсупов сад. - Землетрясение. - Няня. Отъезд матери в деревню…». Пушкин посвятил князю Николаю Юсупову, с почетом принимавшего его в усадьбе с дворцом и театром в Архангельском, «Послание к вельможе»:
От северных оков освобождая мир,
Лишь только на поля, струясь, дохнет зефир,
Лишь только первая позеленеет липа,
К тебе, приветливый потомок Аристиппа,
К тебе явлюся я; увижу сей дворец,
Где циркуль зодчего, палитра и резец
Ученой прихоти твоей повиновались,
И вдохновенные в волшебстве состязались.
Флигель не сохранился, а палаты, долгое время служившие разным учреждениям, в наши дни снова превращены в музей, каким они являлись в двадцатые годы.
Третий раз склонные к перемене мест родители Александра сняли в том же переулке квартиру в доме графа Санти. Живший по соседству Николай Карамзин заходил сюда к отцу Пушкина. Сохранился его рассказ об этом посещении: "В самом младенчестве он (Александр) показал большое уважение к писателям. Не имея шести лет, он уже понимал, что Николай Михайлович Карамзин – не то, что другие. Одним вечером H.М. был у меня, сидел долго; во всё время Александр, сидя против него, вслушивался в его разговоры и не спускал с него глаз. Ему был шестой год".
На месте бывшей усадьбы Санти в честь 25-летия царствования Александра II открыли "Бесплатную лечебницу военных врачей для бедных всякого звания". В советские годы два ее этажа надстроили еще двумя этажами. И сейчас здесь поликлиника.
Как видим, все здания, где прошло детство Пушкина, за исключением палат Юсупова, не сохранились...
Если бы не разрушили на моих глазах в конце 1950-х годов дом с пятиоконным мезонином на Чистопрудном бульваре, 7, на том месте, где жила семья Пушкина, то остался бы здесь уголок старой Москвы.
Под номером 5 на бульваре сохранилась трехэтажная стена. Это все, что осталось от разрушенного и воссозданного в 1990-е годы доходного дома. Его построил в стиле эклектики в XIX веке, как и дом с мезонином, Александр Мейнгард, губернский архитектор, ведавший казенными богадельнями, больницами, тюрьмами… Он построил корпус одиночного заключения Бутырской тюрьмы, таможню у трех вокзалов и корпуса Преображенской психиатрической больницы на улице Матросская тишина. Дом с мезонином, где жил архитектор, посещали Чайковский и Рахманинов, но это не помешало его снести.
Владение на Чистопрудном бульваре, получившее у полиции номер 5, в пушкинские времена живший здесь редактор журнала «Листок», описывал такими словами: «Живу я теперь близ Чистых прудов, идучи от Мясницких ворот, в первом переулке, в доме г-жи Есауловой , в приходе Харитонья, что в Огородниках на углу (вход с Гусятникова переулка)». По этому адресу пришел в журнал студент Московского университета Виссарион Белинский и принес поэму в стихах «Русская быль». Ее опубликовали в «Листке». Стихи в этом журнале остались в его биографии первыми и последними. Рифмовал он гимназистом. Но признался сам себе: «Рифма мне не дается, не покоряясь, смеется над моими усилиями; выражения не уламываются в стопы, и я нашелся принужденным приняться за смиренную прозу». В чем преуспел, стал великим критиком.
Отрывок смиреной прозы «Взгляд на русскую литературу 1847 года» попал мне на глаза в хрестоматии по русской литературы для средней школы сто лет спустя после сочинения. Поразил свободой мысли, яркостью изложения и повлиял на решение непременно приехать в Москву и поступить туда, где учился «Неистовый Виссарион».
До 1917 года владел домом с мезонином и шелкоткацкой фабрикой в Богородске Борис Елагин, получивший высшее образование инженера в Европе. При советской власти как «буржуазный специалист» служил технологом на фабрике, пока его вместе с 19-летним сыном не арестовали в 1929 году. Сын Юрий, игравший на скрипке в оркестре Художественного и других театров, из Бутырской тюрьмы через три месяца вернулся, отец погиб в лагерях.
На фронте Юрий Елагин попал в плен и концентрационный лагерь, был освобожден союзниками. Из лагеря перемещенных лиц домой не вернулся, эмигрировал в Америку. В Хьюстоне выступал концертмейстером симфонического оркестра под управлением Леопольда Стоковского.
В 55 лет начал в Нью-Йорке жизнь с нуля переводчиком, успешным журналистом и писателем. Выдержавшая в США несколько изданий книга «Укрощение искусств» о травле великих композиторов в Советском Союзе вышла в Москве с предисловием Мстислава Ростроповича, считавшего автора другом, в 2002 году. Другая книга «Темный гений» о Мейерхольде с предисловием Михаила Чехова переиздана в Москве в годы перестройки.
О доме с мезонином оставила запись Надежда Якушева, выдающийся краевед, родственница Елагиных. Ей, родившейся в 1908 году, пришлось прожить 85 лет, прежде чем в «Московском журнале» появились ее публикации, статьи, в частности, статья «Московские дома и их хозяева».
Надежда Якушева, дипломированная синхронная стенографистка, гласно служила на партийных съездах и конференциях, совещаниях. Негласно бескорыстно, не имея выхода в журналы и издательства, описывала все сохранившиеся и разрушенные московские церкви. Картотеку подарила Историческому музею. Не увидели свет отпечатанные на машинке рукописи «Сорок сороков», 600 страниц, о монастырях, рукопись «100 московских церквей», 500 страниц… Эти изыскания помогали экскурсоводам, они послужили фундаментом четырехтомника Петра Паламарчука с названием «Сорок сороков».
Первая книга Якушевой «Воспоминания съездовской стенографистки. 1930-38 год»» вышла после ее смерти в 2003 году. Через год появились «Воспоминания». Ее материалы хранятся в Московском архиве-музее личных собраний и других архивах. Они послужат краеведам в XXI веке.
О доме с мезонином Якушева написала: «Большой с обширным мезонином-антресолями, такой старый, что о нем шла молва, будто родители Пушкина снимали его несколько месяцев. Мезонин был поделен глухой стеной на две части; мужскую и женскую. В мужскую половину лестница вела из обширной передней. В женскую – из проходной гардеробной рядом со спальней…».
Сломали эту достопримечательность ради того, чтобы на ее месте построить безликий девятиэтажный дом без архитектурных излишеств, с которыми яростно боролся правивший в то время страной Хрущев. Здание облицовано бывшей тогда в ходу керамической плиткой. Как пишет Сергей Романюк, это «образцово уродливый дом, показательный пример того, что нельзя строить на бульваре».
В этом доме в 1960 году получил в 32 года квартиру солист Большого театра Зураб Анджапаридзе, народный артист СССР. Он прожил в Москве десять лет. Уроженца Кутаиси вызвали в столицу из Тбилиси, где после консерватории семь сезонов он выступал в театре оперы и балета. Тем самым певец разделил судьбу самых замечательных артистов, постоянно волею правительства пополнявших главный оперный Большой театр страны. Он был важен не только для искусства, но и для политики. В нем принимали самых важных иностранцев в дни пребывания в столице СССР.
В Италии Зураба назвали «советским Франко Корелли», которого в Европе считали самым красивым мужчиной с потрясающим голосом. В Москве меломаны молодого певца полюбила, он считался лучшим драматическим тенором. О нем писали: «Яркая сценическая внешность, огненный темперамент - все это сразу не просто выдвинуло его в ряды первых, а сделало единственным и неподражаемым властителем тенорового Олимпа».
Во время гастролей в «Ла Скала», где Большой показал «Пиковую даму», а он играл Германа, пресса Милана признала: "Зураб Анджапаридзе явился открытием для миланской публики. Это певец с сильным, звонким и ровным голосом, способный дать фору самым почитаемым певцам итальянской оперной сцены".
Но петь в Большом театре пришлось бросить. Во время гастролей в Париже, как пишет биограф артиста, «с подачи недоброжелателей - его же коллег по труппе - во французских газетах появились оскорбительные намеки на несоответствие внешнего облика актера тем образам молодых романтических героев, которых он воплощал на сцене». Публика не обращала внимания на лишний вес певца, но служить в Большом театре оскорбленный Анджапаридзе больше не захотел и уехал на родину, где выступал много лет с постоянным успехом.
Елена Образцова чтила Зураба всю жизнь. «Он открыл мне много секретов в нашей профессии, - писала она. -. Он учил меня всегда петь в полную силу голоса, не щадить себя, не жалеть… И сам он из тех, кто одержим в музыке и в самоотдаче. В те годы Зураб занимал первое положение в театре, пел ведущие партии. Но в нем ничего не было от тенора-премьера, от любимца публики. Добрее и солнечнее человека, чем Зураб, я не встречала. А это редчайшее качество, тем более – в людях театра».
Столь же известным в стране являлся другой житель дома на Чистопрудном бульваре, 7, народный художник СССР Борис Иогансон. Его избирали депутатом Верховного Совета, делегатом XX и XXIII съездов партии. Художника наградили тремя орденами Ленина, присвоили звание Героя Социалистического труда, дважды присуждали Сталинскую премию первой степени…
Талант живописца высоко ценили не только партия и правительство СССР. Студент Илья Глазунов в художественном институте в Ленинграде хотел заниматься непременно в его классе, считал своим учителем, написал о нем пространную статью, половину ее текста составляет высказывания Иогансона.
Как вспоминал ставший народным художником СССР Глазунов, «Борис Иогансон, наш мастер, академик, который приезжал из Москвы раз в месяц и всякий раз заново спрашивал фамилии своих учеников, ко мне относился благосклонно и даже называл по имени. Иной раз увещевал коллег: «Вы Илью оставьте в покое, он молодец, изучает старых мастеров».
Другая сцена с участием ученика и учителя приключилась в Москве; «Открывает дверь домработница. Докладываю: так, мол, и так, почтительный дипломник принес приглашение на свою первую персональную выставку. Из ванной доносится звук льющейся воды. А потом его заглушает голос мэтра: «А ну его туда-то и туда-то! Скажи, что меня нет дома». Теперь иногда думаю: знал бы Борис Владимирович, что именно его ученик восстановит в Москве на Мясницкой то самое «Училище живописи, ваяния и зодчества», в котором он сам учился у Константина Коровина, – послал бы он меня?»
Борис Иогансон, сын московского бухгалтера на железной дороге, первое образование механика получил в Комиссаровом техническом училище, второе - художественное, успел получить в 1918 году. Осенью началась гражданская война, «Иогансон успел повоевать и на стороне белых и на стороне красных. Он был призван именно в армию белых, в которой почти полтора года ездил на поезде от Омска в Пермь и из Перми в Омск, где был в артиллерийском полку», - писали о нем советские искусствоведы. Тогда же участвовал в спектаклях театра полка художником и артистом. Но умалчивали, что носил форму офицера и с натуры писал портреты Верховного Главнокомандующего адмирала Колчака.
Ленин и Сталин ему не позировали, но картины им посвящались. Вот их названия:
«Ленин и Сталин - вожди Октября»
«Выступление Ленина на III съезде комсомола».
«И. В. Сталин среди посланцев советских республик в Кремле» .
«Слава Великому Сталину»,
Полотна Бориса Иогансона хранятся в лучших музеях страны, начиная с Третьяковской галереи, директором которой служил, ими иллюстрировали учебники истории СССР, они выставлялись на самых престижных выставках в стране и за границей. Их считали шедеврами социалистического реализма, стиля требовавшего от художников «правдиво и конкретно изображать действительность в ее революционном развитии». Картины Иогансона «На старом уральском заводе», «Допрос коммунистов», «На борьбу с разрухой» «Узловая железнодорожная станция в 1919 году», «Советский суд», «Рабфак идет» - принесли художнику известность и признание государства. Но то была одна сторона правды, что признавалась и одобрялась на Старой площади и в Кремле.
Другую сторону жизни, Ленина и Сталина, гражданскую войну запечатлел совсем в другом свете и в других образах его прилежный ученик Илья Глазунов. О великом художнике и замечательном человеке, считавшим меня своим другом, я написал книгу «Любовь и ненависть Ильи Глазунова», выдержавшую при его жизни несколько изданий. К ней отсылаю своих читателей.
