Москву посетили редкие гости: Софико Чиаурели, ее муж Котэ Махарадзе и сын Сандро. Софико приехала не просто так, а с миссией: она — в жюри VII международного фестиваля “Лики Любви”.
Похоже, Софико очень старается быть примерным членом жюри. Но, не досидев до конца показа, она смывается из зала на интервью, по дороге нещадно казня самое себя: “Ай, какая же я недисциплинированная!” И уже более спокойно: “Очень я недисциплинированная!” С темным веером в руках, в мерцающей шали на плечах, в крупных украшениях она экстравагантно-декоративна в пейзаже слякотной Москвы.
“Зачем вам зимой веер?” — “Мне жарко”. Самый естественный и непридуманный ответ. Естественность и непридуманность — часть ее образа. В отличие от веера, который не для образа, а для комфорта.
ИЗ ДОСЬЕ “МК”: Чиаурели Софико, народная артистка Грузии, народная артистка Армении, лауреат премии имени Шота Руставели (высшая награда Грузии). Мама — Верико Анджапаридзе, великая трагедийная актриса, названная Английской академией искусств одной из лучших актрис XX века. Отец — Михаил Чиаурели, народный артист СССР, незаурядный режиссер. Софико закончила ВГИК, работала в Театре им. Марджанишвили и в Театре им. Руставели, снималась в кино. В числе ролей — “Хевсурская баллада” Ш.Манагадзе, “Цвет граната” С.Параджанова, “Древо желаний” Т.Абуладзе, “Мелодии Верийского квартала” Г.Шенгелая, “Ищите женщину” А.Суриковой.
Во время учебы во ВГИКе вышла замуж за студента режиссерского факультета Георгия Шенгелая. В браке родила двоих сыновей — Николая и Александра. В 1980 году разошлась с первым мужем и вышла замуж за Котэ Махарадзе. Сегодня у Софико Чиаурели растут внучка Наташа и внук Георгий.
— Софико Михайловна, как вы считаете: актерство — наследственный дар?
— Не могу вам сказать. Не очень часто это утверждение оправдывает себя. Например, когда у меня родилась внучка, я думала, что она тоже станет актрисой. Но когда она заканчивала школу, я поняла: ни в одном глазу. И как только она заикнулась о театре, я сказала: ни в коем случае. Средним можно быть в любой профессии и нормально стоять на ногах. Но быть средним актером не стоит. И сейчас она занялась журналистикой, учится у Котэ на курсе авторского телевидения. Он ведь преподает, у него своя кафедра.
— Удивительный факт: вы — лауреат премии имени собственной мамы, великой актрисы Верико Анджапаридзе. Вы часто внутренне обращаетесь к ней?
— В основном, конечно, это касается творчества, сцены. Я даже не обращаюсь к ней — я вспоминаю. Раньше она никогда мне не снилась, а в последнее время стала сниться: такой, какой она была, — живой, сильной. Как деревья умирают стоя, так умерла и мама. Она никогда не была беспомощной старухой — в свои 90 лет не постарела. Мама мечтала умереть на сцене, и в общем-то так и произошло: за день до смерти она сыграла в спектакле по пьесе Зиндела “Влияние гамма-лучей на бледно-желтые ноготки”, у нас он назывался просто “Ромашка”. Я поставила его специально для мамы. Меня никогда не тянуло в режиссуру, но тут я видела, как она страдает от безделья, от безработицы. Страдает, потому что лишена того, чему посвятила свою жизнь и для чего была создана.
— А вы сами когда-нибудь страдали от безработицы?
— К счастью, нет. Может, потому, что я и театральная, и киноактриса. Если не было работы в театре, она была в кино, и наоборот. А во-вторых, у нас ведь есть свой театр. Он существует в нашем доме уже пятнадцать лет, хотя я начала играть там гораздо позже. Но сейчас я горю только этим театром.
Создал его Котэ. С его моноспектаклей начался наш Театр одного актера. Но потом режиссер Тенгиз Кошкадзе принес нам пьесу Сантанелли “Королева-мать” и предложил сделать телевизионный спектакль. Я прочла и сказала: “Телеспектакль мне делать неинтересно. Давай поставим его здесь, в театре”. Мы уговорили Котэ нарушить его принцип, и на нашей малюсенькой сцене вместо одного появилось два актера. Спектакль состоялся и пользуется очень большим успехом. А я для себя открыла совершенно другой мир. Когда я почувствовала, что зритель сидит и смотрит на меня так же близко, как вы сейчас, я поняла, что в моей актерской жизни произошла революция. Я назвала это театром крупного плана. На таком расстоянии зрителя ничем не обманешь: ты его зацепишь и держишь. Потрясающее чувство!
— Скажите, что за необычные украшения на вас?
— Ожерелье мне подарили почти десять лет тому назад в Израиле, и с тех пор я его не снимаю. Это очень старинная вещь: слоновая кость, и на ней на иврите написано десять заповедей. Оно меня оберегает, как амулет. А кольцо — золотистый топаз. Его подарила мне одна грузинская семья, которая эмигрировала в 26-м году во Францию, а потом осела в Аргентине. Мы познакомились при забавных обстоятельствах.
Я приехала туда на фестиваль с фильмом “Несколько интервью по личным вопросам”. Помню, представитель Советского Союза объявил фильм и представил меня: “Наша очень талантливая русская актриса”. Вдруг из зала раздались какие-то возгласы. Представитель еще раз повторил: “Наша русская актриса”. Тогда я его попросила: “Пожалуйста, говорите либо “грузинская”, либо “советская”. Все-таки я не русская актриса”. Когда он в третий раз произнес то же самое, я услышала, как кто-то с шумом выскочил из переполненного зала. Когда начался фильм, ко мне заглянул директор фестиваля и спросил: “Там кто-то изо всех сил стремится к вам. Можно пустить?” Я сказала: “Конечно”. И тут вошел грузин, мы познакомились. Он был страшно возмущен, почему меня объявляют как русскую актрису. Оказалось, это он выскочил из зала в знак протеста. Потом мы очень подружились, они с женой пригласили меня к себе. Я спросила: “Почему вы не приезжаете к нам — сейчас же можно?” Оказалось, у них все еще сохранилось чувство, что это очень опасно.
— Вашей семьи коснулась гражданская война?
— Всех нас коснулась. Как может гражданская война не коснуться? Катя, я не пожелаю такого даже врагу: муж с женой борются, брат с братом, сосед с соседом. Я потеряла многих друзей, потому что они стояли на другой стороне. Сейчас-то мы уже снова вместе, но тогда происходило страшное. Мой старший сын был во главе той самой революции, а я, как Багратион с биноклем, следила за площадью. Наш дом стоит на горе, оттуда все видно, и я искала в толпе своего сына, потому что там все время шла стрельба, на улицах дрались. Даже не хочется вспоминать.
Раньше никто из нас не задумывался, что нам дают газ, свет, электричество. Мы привыкли к этому как к должному. И вдруг остались без всего: отключили свет, перекрыли газ. Страна еще не была подготовлена к газовым баллонам, к нагревательным приборам. Так мы жгли костры во дворе и на кострах грели обеды и кипятили чай.
— Все трудности по дому легли на ваши плечи?
— В основном да, но я всегда была очень хозяйственной. Это никогда меня не коробило — наоборот. Я не могла оставаться без дела — я всегда должна что-то делать. Кстати, тут я на отца похожа. Я не помню спокойных пальцев, спокойных рук моего отца. Я не встречала в жизни такого уникально талантливого человека, как он. У него из рук все выходило: золото! золото! Он строил, ваял, рисовал, пел, играл на всех инструментах. Ему все удавалось красиво.
— Вам это передалось? Я знаю, что вы отлично шьете.
— Да. Я шью, я вяжу, я готовлю, я стираю, я сантехник, я могу выложить кафель. Если перегорит свет, я могу сделать проводку. Все, что должен уметь мужчина, все умею я.
— А как же Котэ Иванович?
— Котэ в этом смысле очень беспомощный. Ему не даются такие вещи. Котэ не хозяйственник — он у нас мозг. Он уникально образованный человек, постоянно читает. Ни секунды его не увидишь без книг и без газет в обеих подмышках...
— Грузинский мужчина — хозяин в доме. Разве он может быть беспомощен?
— Это неправда, миф. Хозяйкой в грузинском доме в 90% случаев является женщина. И вообще, у нас матриархат. На Святой горе стоит символ страны — женщина, мать-Грузия. В одной руке у нее чаша, в другой — кинжал. Чаша для друзей, а кинжал — для врагов. В грузинском доме правит женщина — знайте и больше не задавайте таких вопросов.
— Расскажите про ваш необыкновенный дом: как он живет, как он выглядит?
— В свое время его построил мой отец. Он строил его как мастерскую, потому что сам и ваял, и рисовал. Нижний этаж — одна большая комната и еще две поменьше: мамина спальня и кабинет отца. Причем потолок большой комнаты наполовину сделан из стекла, чтоб в мастерскую сверху падал свет. На втором этаже находились еще три спальни и огромная веранда. Дом наш всегда назывался домом открытых дверей. Двери действительно не закрывались никогда — ни ночью, ни днем, потому что все время приходили гости. Во время Отечественной войны МХАТ эвакуировали в Тбилиси, и вся труппа ночи напролет проводила у нас. Я была тогда маленькой девочкой. Помню, как мы с подружками забирались на веранду, ложились на стекло и оттуда смотрели на гостей, ведь нас к взрослым не пускали.
Мы с Котэ продолжили традиции моих родителей. У нас и сегодня дом открытых дверей. Даже в самые сложные времена, когда в Грузии шла война, я постаралась, чтобы двери наши не закрывались. Но никто, ни один человек не пришел к нам для надругательства, для агрессии. Это счастье! Счастье, когда ты чувствуешь, что ты любима своим народом. Конечно, я встречаю большую любовь к себе и здесь, в России. Но когда у себя дома ты знаешь, что ты любима, — это счастье огромное.
— Ваши дети живут вместе с вами?
— Мы разделились после развода. Один сын остался у меня. Внучка родилась и тоже осталась у меня. А вот старший сын жил с отцом, хотя сейчас он тоже перешел ко мне. У меня дома его мастерская, а рядом строится его квартира, сейчас заканчивается ремонт, и он должен туда переехать.
— А с бывшим мужем вы общаетесь?
— Никаких отношений, нет.
— Я знаю, вас многое связывает с Москвой...
— Я здесь училась, закончила ВГИК. И детство мое почти все время проходило в Москве, потому что тогда папа снимал здесь фильмы, посвященные Сталину: “Падение Берлина”, “Клятву”, “Девятнадцатый год”. Я приезжала к папе, квартиры у нас еще не было, и мы жили в гостинице “Москва”, в люксе. И я помню бой кремлевских часов — это нечто! Вы, наверное, не чувствуете прелесть этого боя. Это сказка моего детства — когда били кремлевские куранты. Потрясающе!
— К кому из старых друзей в Москве вы приходите в гости?
— Друзья как-то разбрелись по бывшему Советскому Союзу. В основном у меня здесь родственники. А из коллег — Леня Куравлев, мой однокурсник.
— Я слышала, что вы острословка, хулиганка, человек с неповторимым чувством юмора. А у нас с вами очень серьезный разговор получается.
— У меня когда как. Не всегда же человек в хорошем настроении находится.
— А если я спрошу про ваше кокетство? Правда, я-то его знаю только по фильму “Ищите женщину”. В жизни вы пользуетесь этим оружием?
— Нет, в жизни меньше. Хотя вообще я считаю, что женщина должна быть кокетливой. Но сама я страшная однолюбка. Я очень примитивная в этом смысле. Не люблю стрелять глазами только ради того, чтоб стрелять. Не могу флиртовать просто так.
— А как вы можете?
— Ну, к сожалению, у меня не было много флиртов и много любви. Серьезное чувство приходило дважды: два мужика, и оба — мои мужья.
— Вы завлекали Котэ Ивановича? Или он вас завлекал?
— Ну нет. Конечно, он меня. И у него было множество средств — цветы, фрукты, кусты гранатов, всевозможные животные. Котэ вообще умеет делать приятные вещи. Если мне исполнялось 37 лет, он мог подарить мне на день рождения 37 маленьких птенчиков или ежиков. Он до сих пор делает мне подарки только из животного мира. И все они в конце концов попадают в наш зоопарк в Тбилиси. Он дарил мне ослика, олененка, фазана, потрясающую жар-птицу... Как они называются? Да, павлина. Раньше в зоопарке даже надписи висели: “Ослик Косо”. Косо — значит “Котэ и Софико”.
— Режиссеры, с которыми вы работали, — такие разные: Параджанов и Сурикова, Абуладзе и Данелия. Для себя вы выделяете кого-нибудь из них?
— Надо сказать, что мне повезло. Я работала с прекрасными режиссерами, и мы всегда находили общий язык. Но все же Параджанов стоит совершенно отдельно. Я не могу говорить о нем в числе прочих. Несмотря на то, что всех очень люблю.
Параджанов был гений. Знаете, как он писал сценарии? Его сценарии помещались на одном листе! Все было в голове: он знал, как и что он будет снимать. Он великолепный художник, прекрасно рисовал. Коллажи Параджанова — отдельное искусство. Если попадете в Ереван, обязательно посмотрите. Жалко, ведь раньше все это было наше, грузинское. Он своими руками создал музей в своем доме. Но когда его не стало, шел страшный период в жизни Грузии, все смешалось. И его наследие увезли армяне. И хорошо, что увезли: иначе его бы уже не существовало.
— А как Параджанов нашел вас?
— Он увидел мою картину “Хевсурская баллада” и решил снимать меня в своем фильме “Цвет граната”. Но ему понадобилось преодолеть очень большое сопротивление, прежде чем меня утвердили. Потому что картина снималась на киностудии “Арменфильм”. А Саят-Нова — поэт, который писал на трех языках, и каждая из стран теперь считает его своим. И армяне, естественно, тоже. И вдруг Параджанов заявляет, что Саят-Нову будет играть грузинка, да еще женщина, понимаете? Там все просто обалдели. И, конечно, воспротивились страшно. Но он сказал: “Без Софико я не буду делать фильм”.
Я играла там шесть отдельных образов. Представьте, как для меня это было интересно! В фильме нет сюжета: это фрески, это поэтика, это поэзия. Когда Параджанова спросили: “Ну почему именно Софико?” — он ответил: “У нее лицо с фрески. А на фресках лицо женщины и мужчины — одно лицо. Там нет разницы”.
— На картину Аллы Суриковой “Ищите женщину” вас тоже не хотели утверждать?
— Нет, по-моему, утвердили сразу. По крайней мере, я ничего об этом не знаю. Но когда меня вызвали на пробы, я не приехала. Сказала: “Какая я актриса — вы знаете, как я выгляжу — вы знаете. Если нужно посмотреть на меня в гриме — пожалуйста, приезжайте”. И не потому, что я в позу какую-то встала. Я не могла: у меня шли спектакли, репетиции. И вся съемочная группа во главе с Аллой Суриковой приехала в Тбилиси меня созерцать. Мы друг на друга посмотрели, а потом — как обычно в Грузии бывает — застолье за застольем. И в конце уже, когда они уезжали, Алла спрашивает оператора Мишу Аграновича: “Миш, ты хоть фотографию Софико снял?” Они приехали на кинопробы, привезли с собой кучу аппаратуры, а в результате не только кинопробу, но даже фотопробу не сделали. Когда они вернулись в Москву, то вырезали из какого-то календаря мое фото и по нему меня утверждали.
Алла Сурикова, вспоминая эту историю, рассказывала, что руководитель Объединения телевизионных фильмов Сергей Колосов был не очень доволен кандидатурой Софико Чиаурели на роль Алисы: “Зачем Сурикова хочет снимать актрису с черными глазами?” Столь странное возражение навело Аллу Ильиничну на мысль, что Колосов мечтает увидеть в роли Алисы женщину своей жизни — Людмилу Касаткину. И Сурикова рванула в Тбилиси за доказательствами своей правоты.
— Вы признались, что вы не самый дисциплинированный член жюри. С чем это связано?
— Я в общем-то давно уже не бываю в кино — я не кинозритель. Я вообще неусидчивая, обычно я все время что-то делаю: ухожу, прихожу, покупаю, приношу... Сидеть целый день и что-то смотреть мне очень сложно. Большего я сказать не могу как член жюри.
— Какая работа ждет вас в ближайшем будущем? Что интересного?
— Сейчас мы готовимся к гастролям в Москве. Ищем зал, где все будет проходить. Да и не только в Москве — нас Киев просил, Санкт-Петербург. Готовим наши постановки на русском языке, потому что такой театр, как наш, не выносит синхронного перевода: он мешает страшно.
Мы покажем “Королеву-мать”. Котэ намерен играть два своих спектакля на русском языке: “Сталин” и “Багратиони”, про тысячелетнюю династию Багратионов. Наверное, приедет наш великолепный актер Мурман Джинория, который сделал моноспектакль “Гамлет”. Есть в театре еще превосходный актер Гоги Гегечкори, надеюсь, и он приедет. Мне искренне жаль, что между Москвой и Тбилиси последние годы возникла какая-то информационная блокада. И мы стремимся как-то расширить рамки — скоро откроем свой сайт в Интернете, чтобы наш театр стал доступен, чтобы о нем знали. Сейчас специально приглашаем человека, который будет заниматься созданием такого сайта.
— А если бы какой-то меценат сейчас дал вам много денег и сказал: “Играй, ставь что хочешь, но только в Москве”. Поехали бы?
— Навсегда? Нет, никогда. Я когда окончила ВГИК — мне поступали предложения остаться в московских театрах. Тогда у меня совершенно не было акцента: когда пять лет только по-русски разговариваешь, акцент исчезает. Но я ни одной секунды не мыслила жизни без моей родины, без Тбилиси, без моего дома. Сейчас у меня есть программа-минимум: мы с Котэ хотим рядом с нашим театром построить новый, потому что наш — в нем зал на девяносто человек — стал уже очень маленьким, зрители не помещаются. И даже какие-то материальные ресурсы появились. Обещают помочь здесь, в Москве. В Грузии найти сейчас меценатов очень трудно, но все-таки и там нашелся такой человек.
— Похоже, вам всегда удается невозможное.
— Этим и живем, Катя. Люди, которые к нам приходят, не хотят от нас уходить.
