Братки по оружию

     “Дорогая редакция! Командование 31-й отдельной воздушно-десантной бригады сердечно благодарит родителей и школу, воспитавших прекрасного бойца и отличного товарища — младшего сержанта Алмаза Шагеева”, — так начиналось письмо в местную газету, отправленное месяц назад в Зеленодольский район Республики Татарстан. А дальше подробно, на двух листах, перечислялись заслуги младшего сержанта: и с парашютом он прыгает лучше всех, и стреляет великолепно, и вообще — побольше бы нам таких бойцов, тогда бы и армию хаять перестали. К официальному бланку приложено цветное фото: сам герой будущей публикации на фоне гаубицы. Шагеев, как обычно, очень серьезен и крепко держится за автомат — отличная иллюстрация на тему: “Враг не пройдет”.
     В этом письме в газету нет ни слова неправды, хоть и писалось оно под копирку. Делалось это с благой целью, для морального поощрения бойцов и поддержания положительного имиджа службы в Вооруженных силах. Такие представления были отправлены во все “районки”, откуда призывались лучшие сержанты бригады.
     — Сынок, мы тобой гордимся. Все соседи и друзья шлют тебе горячий привет. А Сашка — ну, тот, что с соседней улицы, помнишь? — увидев тебя в газете, решил, что тоже пойдет служить, — летели назад трогательные весточки из дома.
     Заметка про Алмаза Шагеева с его крупной фотографией уже стояла на полосе, когда по всем каналам прошла информация о двух вооруженных десантниках 31-й бригады, сбежавших из части и расстрелявших на своем пути десять человек. Через несколько часов назвали и фамилии дезертиров. В Зеленодольске ахнули — одним из хладнокровных убийц был их прекрасный боец. В самый последний момент заметка слетела с полосы.
     — Шагеев — мой замкомандира. Единственный человек в моем взводе, которому я доверял. До конца своих дней я буду задавать себе этот вопрос и, наверное, уже никогда не смогу найти на него ответ... — капитан Григорий Галкин закрывает лицо руками и с трудом выдыхает: — Почему они сделали это?
     В июне 2000 года спецназ ГРУ в сопровождении небольшого отряда внутренних войск и нескольких десантников-наводчиков уходил из Веденского ущелья. Спускаясь в долину, разведка напоролась на засаду. В первые же минуты погибли семеро ГРУшников, четверо были ранены. По нашим лупили со всех сторон. Здесь, в лощине, они были как на ладони — пятьдесят человек против двух сотен “духов”. Опытнейшие бойцы, отслужившие в спецподразделении по 15 лет и выполнявшие сложнейшие операции, отстреливались почти сутки. Но даже такие спецы вряд ли бы выжили, если бы не огневая поддержка сверху. Координаты “чехов” кричал по рации капитан Галкин. За эту операцию он получил Героя России, а передовой отряд Хаттаба потерял несколько десятков наемников.
     Капитан Галкин снимает за 600 рублей однокомнатную квартиру в Поливине, получает — после всех вычетов — 1800. На эти деньги они живут с женой — медсестрой, уехавшей за ним из подмосковной Коломны, — и их трехмесячным сыном Никиткой. За Героя Галкину положена от государства квартира, но пока не дали и теперь уже вряд ли дадут. За такое ЧП офицеров накажут по всей строгости, былые заслуги в зачет не идут, и они это знают.

     — Недели за три до побега Шагеев ходил какой-то мрачный, будто уставший, — вспоминает Галкин. — В декабре приезжала его мать, а я его перед этим поймал — пиво в часть проносил, — сделал предупреждение. А ведь до этого за ним даже мелких проступков не было. Доверия, конечно, поубавилось... “Что вы, Алмаз на гражданке не пил, — убеждала меня его мама”. И ни слова — про две судимости.
     Уже после расстрелов из военкомата пришла информация, что первый раз он попался за кражу цветных металлов, по малолетке. Второй — получил год условно за мошенничество. К декабрю, когда его призвали, эта судимость была погашена. Но во всех документах на его криминальное прошлое не было даже намека! А на все наши письма — в райотдел, военкомат, школу — не пришло ни одного ответа.
     Мишка Сухоруков, лучший друг Шагеева, больше всего на свете ценил силу и своего троюродного брата, мотавшего срок на зоне. Мускулы он качал каждый день, благо тренажеры стоят в казарме. Родственника своего называл исключительно братаном и правильным пацаном. Переписку они вели постоянно. Впрочем, старший брат о прелестях отсидки практически ничего не сообщал и вообще советовал Мишке быть благоразумным и в армии не чудить. Сухоруков братом-зэком явно гордился и частенько в казарме ботал по фене. Офицеры проводили с ним на эту тему собеседования, Мишка согласно кивал и уныло повторял, что больше не будет.
     — Ура! Зэки ментов мочат! — обрадовался он, когда в начале января услышал сообщение о побеге из Новоульяновской колонии строгого режима. 14 ВИЧ-инфицированных из отдельного барака прорыли нору и вырвались на волю.
     Радость Сухорукова была недолга: через пару дней всех беглецов взяли.
     — Тоже мне урки — ни одного мента не завалили, — расстроился боец. Об этом эпизоде сослуживцы рассказали лишь в этот понедельник, когда на счету Шагеева и Сухорукова уже было четыре трупа.

     В апреле прошлого года 31-я бригада ушла из Чечни. Части заметно опустели. Контрактники, ехавшие на войну из-за денег, вернулись домой на новеньких машинах, служить дальше за 1000 рэ ни у кого желания не было. Досрочно ушла и часть срочников — после Чечни такая картина наблюдалась не только в ВДВ, но и во всей армии. Начался, как говорят военные, хронический недокомплект личного состава.
     В артдивизионе, где служили Шагеев и Сухоруков, вместо 25 срочников было всего 12, плюс один контрактник. В другом из 21 вновь прибывших все 21... судимы. В третьем, после того как специалисты провели тестирование и пропустили результаты через компьютер, выяснилось, что к караульной службе из двух десятков человек может быть допущен лишь один, да и тот... тоже судимый.
     Остальные еще хуже. А ведь в караул, если верить армейским документам, не должны ходить судимые, замеченные в самовольном оставлении части, неуставных взаимоотношениях и склонные к суициду. В общем, получается, что караульную службу нести практически некому. И это в ВДВ, куда, как утверждают в военкоматах, они тщательно отбирают лучших новобранцев. На деле же — элементарно утаивают от офицеров важнейшую информацию.
     — На общем фоне призыв осени-2000, в который попали Шагеев—Сухоруков, выглядел очень даже прилично. Предыдущий призыв — сплошь дегенераты, а здесь — толковые ребята, схватывают все на лету и, главное — хотят служить, — говорят в части.
     Их было трое друзей не разлей вода. Сержант Шагеев, рядовой Сухоруков и сержант Голяев (фамилия изменена. — Авт.). Последний считался трусоватым, но был при этом исполнительным. Сухоруков — самый эмоциональный из всех, заводила: такому только дай власть, если кого невзлюбит — доведет до петли и глазом не моргнет. Собственно, поэтому он и оставался в рядовых. После прокола Шагеева эту троицу офицеры пытались разбить, но все без толку. Они по-прежнему держали письма в одной тумбочке, вместе съедали посылки из дома и откликались на объявления в газетах: “Одинокая девушка мечтает познакомиться...”, умирая со смеху, получив очередной ответ “дорогому далекому другу”. На гражданке ни у кого из них постоянной девушки не было, поэтому основная версия — свадьба или весточка о разрыве с любимой, из-за которых за последние десять лет была не одна армейская перестрелка, — отпала достаточно быстро.

     Воскресенье, 2 февраля, не заладилось с самого утра.
     Капитан Галкин обнаружил, что дома ни еды, ни денег нет, и тут же позвонил отцу в село, умоляя привезти хотя бы картошки. У командира батареи Андрея Романова, заступившего в ту ночь на дежурство, заболел четырехмесячный Вовчик. Его единственный сын, которого они с женой не могли зачать больше пяти лет, орал, ни на секунду не замолкая: у малыша начался гнойный отит. Капитан Дмитрий Сорокин, у которого жена рожает через месяц, неожиданно назначил чистку оружия: в понедельник — смотр, а они после стрельбищ еще ничего не приводили в порядок. В воскресенье же по инструкции этого делать категорически НЕЛЬЗЯ...
     На суточную вахту заступили два лучших друга: Шагеев — дежурным по батарее, Сухоруков — дневальным. До дембеля — полгода, до побега — несколько часов.
     “Чем кормить семью и когда приедет отец?” — мучается Галкин. “Вовчик... Вовчик...” — стучит в голове у Романова. “Завтра мы будем лучше всех”, — радуется Сорокин, глядя, как бойцы драят стволы. Он на минуту выходит из комнаты, оставляя Сухорукова и Шагеева одних. Тогда-то они и вскрывают дальний шкаф в “оружейке” и забирают оттуда два автомата. Потом сбивают замки с нижних ящиков, где хранятся боеприпасы, и уносят девять магазинов с патронами.
     22.30. — Вечерняя поверка проведена. Все люди налицо, происшествий нет, — докладывает Романову Шагеев и уходит обратно в казарму.
     23.00—1.00. У Романова — проверка караула.
     1.00. Вторая поверка — пересчет спящих по ногам. Шагеев повторяет текст доклада: все на месте.
     3.00. В казарму заглядывает замполит Топорцов. Дневальный (сменщик Сухорукова) — у тумбочки, Шагеева нет.
     4.40. Третья поверка. Доложились все, кроме Шагеева.
     — Где дежурный? — звонит в батарею Романов.
     — В медпункте, — врет дневальный.
     Офицер набирает телефон медиков: “Не было”.
     После допроса выясняется, что Шагеев и Сухоруков ушли еще в половине второго ночи. Перед этим разбудили дружка Голяева. Налили ему и сменному дневальному по 50 граммов водки, себе — побольше. Махнули за удачу.
     — Может, с нами, оторвемся?.. — проверяют они Голяева на трусость.
     — Не-е, я спать...
     Беглецы перелезают через забор и идут по объездной дороге в сторону трассы Ульяновск—Казань, расстояние — около шести километров.
     5.00. Обнаружена пропажа автоматов. Шагеев и Сухоруков выигрывают уже 3,5 часа. “Что они задумали?.. Какая причина?.. Ради чего?!” — пытаются хоть что-то понять офицеры.
     — Мы ничего не знаем. Нам ничего не говорили, — твердят бойцы.
     Остается призрачная надежда, что Шагеев и Сухоруков решили автоматы продать.
     5.50. Поступает информация, что три часа назад на КПМ “Восток”, на границе с Татарстаном, расстреляны сержант ДПС Ильнур Хайруллин и двое гражданских — Сергей Шурбин и Олег Сайкин. Убийцы — два десантника в камуфляже и берцах с автоматами — скрылись на 99-х “Жигулях”. Надежды не остается: они!

     Я повторила маршрут Шагеева и Сухорукова через два дня. Сейчас уже можно более или менее точно предположить, как все было на самом деле...
     35 минут скорым шагом в кромешной тьме в сторону трассы — и они тормозят светлую “шестерку”, решившую по объездной дороге миновать ДПСников. Водителя расстреливают, опустошают карманы и кидают в канаву. Едут совсем недолго — заканчивается бензин. На их счастье, появляется “99-я”. “Друг, отлей бензинчику!” — водитель выходит и тут же, сраженный очередью, падает. Его запихивают в багажник простреленной “шестерки”, предварительно вытащив деньги и документы. Теперь они уже мчатся по трассе.
     Ульяновский пост ДПС — никого нет.
     Еще 15 минут. Контрольный пост милиции “Восток”. Сержант Хайруллин машет палочкой автомобилю, идущему с явным нарушением скорости, — ноль эмоций.
     — Надо догнать! — садится он в машину к гражданским. У ближайшей бензоколонки их дожидается та самая “99-я”.
     — Предъявите документы! — 24-летний сержант привычно тянет руку к водительской дверце. В ответ — дуло автомата.
     — Все на землю!..
     Первым расстреливают Хайруллина. Вторым — Сайкина. Третьим — Шурбина.
     — А ты, — кричат десантники троюродному брату Шурбина, оставшемуся в живых Радику, — с нами поедешь!
     Шагеев садится за руль его машины, справа — сам Радик, сзади — Сухоруков.
     — Рыпнешься — убью! — и сует “ствол” в голову...
     ...Как он остался в живых и какому Богу или Аллаху теперь молиться, он и сам толком не знает. В деревеньку, где живет Радик, мы добрались в кромешной тьме. На первом этаже горит свет, на стуки и крики никто не открывает. Через полчаса вдруг приотворяется железная дверь, высовывается мокрая мужская голова.
     — Радик, я к вам из Москвы...
     — Я ни с кем не разговариваю!
     — Из газеты...
     — Я не даю интервью.
     После долгих препирательств чуть ли не силой попадаем в дом.
     — Не говори ничего. Найдут потом, убьют, — качает на руках годовалого ребенка мать Радика.
     — Так ведь убили ж всех... — шепчет Радик.
     — У татарина этого брат остался, они же кровники — придут! — в голосе женщины чувствуется страх.
     В итоге договариваемся не указывать фамилию и название деревни, и Радик наконец соглашается ответить на несколько вопросов.
     — В Ульяновск мы поехали еще в 12 часов дня. У моего кума — Сергея — барахлил движок на древней “трешке”, хотели, чтобы наш родственник посмотрел. Запчасти подешевле пытались купить. Собирались еще вечером вернуться, да то одного мастера нет, то другого — так до ночи и протянули... Они пронеслись мимо нас, когда стояли возле поста. Кто в машине — ни черта не видно, тьма...
     — Догоним? — спрашивает сержант, а сам уже садится. Выбегает его напарник и несется обратно: доложить по рации.
     — У тебя хоть пистолет-то есть?.. — спрашиваю гаишника. Достает ПМ. “Да ничего, я в Чечне воевал, разберемся”. Потом — как во сне, — голос Радика заметно дрожит. — Все на землю. Выстрелы, “ствол” в голову, и мы куда-то едем...
     — О чем они говорили по дороге? Обсуждали планы, что-то вспоминали, ругались? — пытаюсь услышать хоть что-то еще.
     — Ничего не помню — только дуло автомата... Кажется, говорили, что доедут до Казани, а там они уже дорогу не знают... Тот, что сзади (Сухоруков. — Авт.), несколько раз хлебнул из бутылки. Да, водка... У меня же только одна мысль: как сбежать? Остановились на бензоколонке, вокруг ни души. Забрали деньги, пошли заправляться. Движок заглушили, а фары не выключили. А у меня аккумулятор-то совсем слабенький, вот он и сдох, пока заправлялись. “Выходи, толкать будешь”, — скомандовал татарин. Второй оставил автомат на сиденье, и мы вместе стали толкать. Раз, два. И тут я рванул...
     Он несся в сторону домов, не разбирая дороги, и все ждал очереди в спину. Спрятался за домом — и сам не поверил: в его сторону не было ни единого выстрела.

     В райцентре Буинск — большой деревне, где чуть больше 10 тысяч жителей, — два дня подряд хоронили милиционеров. На траурном столе — пять фотографий: шестой сотрудник ОВД скончался от ран в Казани, и его еще не привезли. Вокруг — сплошь серые куртки, и кажется, что милиционеров в поселке больше, чем обычных жителей.
     — Они погибли как герои. Наши товарищи — высокопрофессиональные и мужественные люди, — говорят в милиции. — Больше ничего сказать не можем — слишком тяжело...
     3 февраля, начало четвертого часа утра. Трупы на бензоколонке уже обнаружены, Радик описывает беглецов, объявляется план “Перехват”. В таких случаях о добровольной сдаче преступников не может быть и речи: нужно стрелять на поражение.
     Проходит полчаса. Шагеев и Сухоруков продолжают идти по трассе в сторону Казани. По-прежнему темно. На пути — “уазик-буханка” отдела вневедомственной охраны. В машине шипит рация, а значит, капитан Шарафутдинов, сержант Козин и контролер КПП Лихоманов знают о вооруженных дезертирах и, действуя по инструкции, должны в них стрелять. Но Шагеев поднимает руки вверх: “Сдаюсь!” И все три (!) милиционера выходят из машины. Итог известен: капитан расстрелян на месте, один из раненых скончался в Казани, убийцы скрылись на их автомобиле...
     3 февраля, 11 часов дня, Ульяновск. В трех километрах от военного городка находят брошенную “шестерку” и труп в багажнике. Неподалеку, в овраге, присыпан снегом еще один труп. Так становится известно о первых двух убийствах. Поисками преступников занимается, кажется, вся милиция Татарстана. Информации крайне мало: вроде бы кто-то видел, как они обстреляли “КамАЗ”... Наконец, уже под вечер, находят перевернутую машину вневедомственной охраны. Случаев о нападениях на водителей больше не зафиксировано — значит, Шагеев и Сухоруков идут пешком.
     Арестованный десантник Голяев, дружок сбежавших дезертиров, дает разноречивые показания в прокуратуре. Среди прочих наиболее перспективной кажется денежная версия: как утверждает Голяев, якобы Шагееву кто-то задолжал 300 тысяч рублей, и они поехали их выбивать. Эта версия по-прежнему остается основной, но подтверждений пока не находит.
     Тем временем в блокноте Шагеева следаки находят адрес их армейского приятеля, с которым он переписывался. Станция Лощи, в 10 километрах от Буинска, если прямиком по рельсам — чуть больше трех. Данные передаются в Татарстан.
     21.30 Патрульная группа из четырех человек обнаруживает на платформе Лощи следы от армейских берцев. Наряд движется в сторону лесополосы. И тут где-то вдалеке неожиданно из-за кустов высовывается голова Шагеева. Казалось бы, месторасположение преступников обнаружено — нужно вызывать подкрепление. Но НИ ОДНА из четырех раций не работает: как объяснили в ОВД, слишком далеко от Буинска. Один из милиционеров бежит звонить на ближайший Ахметьевский завод...
     Спустя 50 минут, когда на место подъехали работники прокуратуры, то застали следующую картину: три изрешеченных трупа рядом, с оружием, и один — Алмаза Шагеева — чуть в стороне, без автомата. У всех четверых — контрольный выстрел в голову. И при этом после тщательнейших поисков находится ВСЕГО ДВЕ гильзы, хотя выпущен был не один рожок. Кому приспичило собирать гильзы и, главное, зачем? Сухорукову явно было не до этого — ему бы ноги поскорее унести...
     — Шагеев, увидев наших сотрудников, решил сдаться и поднял руки вверх. Шайдуллин, Абдрахманов и Загрутдинов пошли ему навстречу, а сзади к ним подкрался Сухоруков. Завязалась перестрелка. Он-то всех и расстрелял, а кто-то из наших ранил Шагеева. Добил всех в голову Сухоруков, — объясняли свою версию буинские милиционеры.
     Она и стала официальной. Татарин Алмаз Шагеев раскаялся и не захотел убивать своих — милиционеры геройски погибли.
     Пусть так, и для живущих в Татарстане это и есть правда.
     Но... Следы, оставшиеся от пуль, их кучность свидетельствуют, похоже, о другом: Шагеев, судя по всему, и не думал сдаваться. Когда трое милиционеров подошли ближе, он снова приподнялся и тут же спрятался за кусты: стрельба в его сторону велась практически по земле. Буинцы, купившись на его трюк, вышли на идеальную линию огня, и Сухоруков их запросто расстрелял. А потом хладнокровно добил. В том числе застрелил в голову и раненого Алмаза — своего лучшего друга. Автомат Шагеева нашли спустя сутки неподалеку от места бойни: магазин почти пустой, ремень — мокрый от пота, поэтому он моментально заиндевел.

     Мише Сухорукову, так горевавшему, когда сбежавшие зэки не завалили ни одного мента, оставалось жить меньше двух часов. Он добрел до ближайшего дома, ломился в дверь, но никто не открывал. С досады выстрелил в окно — хозяин уцелел лишь чудом и тут же позвонил в милицию. В следующем доме тоже не открывали. Ну это ничего — разбил окно на кухне и тут же услышал старческий голос:
     — Не круши, сынок, щас откроем...
     Бабка не обманула, и через минуту он был у них дома. Пожилая супружеская пара и бабулька-соседка оторопело уставились на дезертира Сухорукова, чей портрет меньше часа назад они видели по телевизору.
     — Поесть дайте! Да не трону я вас, не бойтесь. Поем и уйду...
     И действительно: выпил молока с краюшкой хлеба и пошел в соседний дом — к той самой соседке, которая коротала вечер у супружеской четы.
     Через несколько минут казанский спецназ окружил избушку. Решили дождаться рассвета. Сухоруков посмотрел телевизор, отхлебнул из початой бутыли самогона. В начале второго, почти через сутки после начала кровавого марафона, внутри раздался одинокий выстрел.
     Он лежал в форме, на кровати. С вышибленными мозгами, но еще живой. В одной руке зажат автомат, в другой комбинация из трех пальцев — фига. Десять трупов за сутки — и ни одной более-менее убедительной версии, ради чего.
     “НИ ФИГА вы не узнаете, зачем мы это сделали...”
     Он это хотел сказать?
     ...Мы возвращаемся в Ульяновск. Снова КПМ “Восток”, среда, девять часов вечера. Здесь на рассвете в понедельник погиб сержант Хайруллин, а в среду днем побывал глава МВД Татарстана. Наша “Волга”, впрочем, как и другие машины, едва снижая скорость, проносится мимо. Как и в светлое время, здесь нет никаких заграждений, нет мощного прожектора, освещающего трассу. Нас почему-то никто не тормозит и не просит предъявить документы. Подъехав ближе, убеждаемся, что на посту вообще НИКОГО нет.