На Родину, свободную от идеологического пресса и преследования инакомыслящих. На Родину, богатую и прекрасную, какой знали Россию их отцы и деды. Ради этой благородной цели они готовы были пойти на любые жертвы — жить впроголодь, сидеть в лагерях, годами не видеться с близкими.
Они хотели знать, что же на самом деле происходит
в Союзе. И поэтому засылали к нам своих “орлов”-разведчиков.
Они хотели доказать всему миру, что в СССР существует не только официальная идеология и что там есть люди, несогласные с режимом.
Они хотели, чтобы мы наконец стали по-настоящему свободными. И внутренне, и внешне.
И это у них, кажется, все-таки получилось.
Германия, Франкфурт-на-Майне, улица Флюршайдевек, 15. Крупные буквы: NTS, Posev. Этот адрес очень хорошо знали русская интеллигенция и КГБ. Сюда приходили Солженицын и Бакланов, Ахмадулина и Галич. На этот адрес впервые прислали и здесь же, в журнале “Посев”, напечатали прекрасные стихи анонимного автора. Через год выяснилось, что это был Борис Пастернак, роман “Доктор Живаго”. “Оплот русской мысли за границей” — называли скромный двухэтажный домик, в котором собирались “отцы русской демократии” в изгнании.
С утра до ночи они творили: писали листовки, воззвания, печатали запрещенные книги и литературу. Цель была одна, и она оправдывала любые средства: их мысли должно знать в Союзе как можно больше людей.
...На белый снег прямо с неба падали разноцветные маленькие бумажки. Розовые, голубые, зеленые. Старый лесник, проработавший в Пермской области не один десяток лет, удивленно поднял одну из них. “Долг перед Родиной — борьба против коммунистических тиранов. Ты выполнил свой долг? Что ты сделал для Народно-Освободительной Революции? Долой колхозное рабство! Долой власть коммунистов!” — с ужасом прочитал старик.
— Это же антисоветчина! Как она сюда попала? — гадал он вечером со своею старухой. Огромный черный шар, откуда выпали призывы о свержении власти, уже улетел дальше на восток.
Шары постоянно совершенствовались. Сначала они долетали лишь в Восточную Германию, на территорию русского сектора. Потом их зафиксировали аж в Южной Корее, на высоте 10 тысяч метров. Газ для шаров закупался через подставные фирмы, чтобы “подрывников” режима не могла вычислить советская разведка. “Друзей” все равно находили и давали понять, что помогать врагам больше не стоит.
В 1956 году, когда от пропагандистских шаров, казалось, уже не было спасения, проблему решили на самом высоком уровне. Канцлер Аденауэр поехал на переговоры к Хрущеву, просить за последних военнопленных, по-прежнему остававшихся на территории Союза.
— Да мы бы и рады пойти вам навстречу, но что же это такое? — возмущенно промолвил Никита Сергеевич, хлопнул в ладоши, и ему принесли один из нарушителей воздушного пространства.
Аденауэр долго вертел фрагменты шара и наконец не менее возмущенно произнес:
— Позвольте, здесь же все по-русски. При чем здесь Германия?
С тех пор, впрочем, о шарах больше никто не слышал.
— Каждое лето неподалеку от Ниццы мы собирали по 200—300 детей эмигрантов. Жили в палатках, учили русский язык и историю. Потом эти дети вырастали и приходили к нам, — рассказывает Михаил Викторович. — Так формировался костяк НТС — Народно-Трудового Союза, организованного еще в начале 30-х годов. Все эти годы самым важным для нас было иметь живую связь с Россией. Уже в 30-е годы у нас были люди, перед которыми стояла только одна задача: вернуться из Союза живыми и рассказать, что же там творится на самом деле. Многие гибли по дороге домой, на границе. Около дюжины наших бойцов попали в лапы НКВД, и их расстреляли.
В начале 50-х, когда в Союзе проходила первая международная выставка, весь персонал оказался “засланным”.
— Подготовку работников выставки поручили Жану Трену, профессору славистики и русского языка из Парижского университета. Мы с ним дружили, он часто заходил к нам в “Посев”, — продолжает Славинский. — Поэтому перед отправкой мы разыгрывали сценки, чтобы научить наших людей вычислять гэбистов. Тогда они еще действовали топорно и обвести их вокруг пальца не составляло особого труда.
Методики “разоблачений” постоянно совершенствовались. Только советские органы разобрались с шарами, как НТС начал активно осваивать радиоэфир. Подпольная радиостанция действовала до 1974 года. Вещали в основном из франкфуртских лесов, “клеветники” жили в оставшемся еще с войны деревянном бараке, окруженном колючей проволокой. В один прекрасный день, когда антисоветчики в очередной раз полили грязью советскую родину, вокруг барака одновременно раздалось шесть взрывов. А проживавшие неподалеку немцы получили следующее письмо: “Друзья! Мы действуем против СССР, поэтому нас постоянно преследуют. Ничего не бойтесь — мы обложились бомбами, чтобы нас не могли достать”. Немцы задохнулись от возмущения: “Что они себе позволяют?!” — и потребовали убираться на все четыре стороны. Этого КГБ и добивался, ведь взрывы и письма было делом их рук.
За НТС неожиданно вступилось немецкое духовенство, поверившее в то, что это была провокация, и убедило паству не изгонять “носителей правды”. В Союзе, впрочем, этому нисколько не удивились: там точно знали, что за спиной “идейных” борцов стояли аналитики ЦРУ, английской и немецкой разведок.
Сын Николая Редлиха — Роман — “лишенец” от рождения. В свою очередь его сына — Андрея — ждала та же судьба. Но, на радость Редлихов, у них нашлись родственники за границей, в Латвии. За 30 тысяч золотых рублей, заплаченных формально “Интуристу”, а на самом деле сотрудникам НКВД, они выкупили всю родню. В те годы советская власть тайно распродавала все — от старинных икон и работ Фаберже до “потомков белогвардейцев” — оптом и в розницу. В результате этой сделки Роман Редлих с женой и шестью детьми в конце концов оказались в Германии.
— Помню, стою на балконе и смотрю на проходящую внизу демонстрацию. 33-й год, у власти фашисты, — говорит Андрей Романович. — “Папа, куда мы приехали?! В Союзе — красные, здесь — коричневые... Ты только взгляни: одно и то же”.
— Ничего, сынок, как-нибудь выживем, — обнял его за плечи отец.
Они действительно все выжили. Роман Николаевич с самого начала своей эмиграции вступил в ряды НТС. Андрей тоже с детства не представлял себе другой жизни.
— С начала 70-х годов я работал в закрытом секторе НТС, готовил “орлов” для засылки в Советский Союз, — рассказывает Андрей Романович. — Орлы были разные: и потомки эмигрантов, и иностранцы, не говорящие по-русски, но разделяющие наши идеи. Задачи, соответственно, тоже различались по степени сложности. Самая простая — провезти через границу два-три письма и отправить их по нужному адресу.
Адреса, как правило, находили в... советских газетах. Их в НТС читали чуть ли не с лупой. Стоило появиться какой-нибудь заметочке, где никому не известный председатель колхоза хоть на йоту отступал от “курса партии” и позволял себе некое своеволие, как он тут же попадал на карандаш НТС. Значит, в следующий раз белоэмигрантский орел отошлет письмецо и ему.
Задача посложнее — провезти на теле и разослать сотню посланий. Перед тем как отправить орла на дело, с ним тщательно работали.
— Орел запоминал массу названий и маршрутов, мы учили его, как оторваться от хвоста и “топтунов”, которые, казалось, были везде. Заранее предупреждали, что “топтуном” может оказаться и старушка — божий одуванчик, крутящаяся день-деньской на Красной площади, и невинный очкарик-студентик. Тогда ведь многие работали на КГБ, — продолжает Андрей Редлих. — Но и это еще было не самое главное. От орла в обязательном порядке требовалась хорошая физическая подготовка — вы только представьте, сколько разных почт он должен был оббегать в совершенно чужом городе!
Высший пилотаж для орла — не просто провезти литературу, но и встретиться с нужным человеком, сообщив ему необходимые для дальнейшей работы пароли и явки. Иногда на нужной квартире посланца ждала засада. Растеряется орел, сдаст всех с потрохами — и все, цепочка оборвалась. Впрочем, серьезные проколы за все десятилетия можно по пальцам пересчитать.
— Орлов мы отбирали очень тщательно. Искали людей идейных, патриотов своей страны. Такие нас понимали, — рассказывают специалисты закрытого сектора. — Никогда не связывались с радикалами и экстремистами — в большинстве своем это трусы и задаваки, совершенно негодные для дела. Студенты, профессоры, пенсионеры, безработные, был даже один парламентарий — в год мы готовили по 40 посланцев. А вообще лучшие орлы — это женщины. У мужчин какая установка? “Как бы не спасовать и не ударить в грязь лицом”, самое страшное для них — унижение. И это при нашей работе, когда унизить и растоптать тебя могут на каждом шагу. У женщин же подоплека совсем другая: “Раз я за это взялась — значит, я должна это сделать”. Для орлов-мужчин мы разработали специальные тесты, с помощью которых отбирались люди неамбициозные, спокойные и ответственные. Женщин же учили контролировать свои эмоции, стараясь предсказать их реакцию на самые разные ситуации.
Надин трижды приезжала в Союз и все три раза провозила невероятное количество запрещенной литературы. Однажды, когда в аэропортах уже ввели просвечивающие устройства, а на улице стояла страшная жара, она пронесла на себе шесть килограммов “взрывоопасной макулатуры”. Старушка смастерила такие корсеты, что, как ее ни проверяли на таможне, ничего найти так и не смогли. Надин встречалась с кучей нужных людей и между делом переманивала на свою сторону еще идейно не оформившихся советских граждан.
Когда Надин исполнилось 75, она простилась с революционной борьбой и вольной жизнью и добровольно ушла в самый строгий католический монастырь.
— В миру я уже сделала все, что могла, а теперь так же искренне хочу послужить Богу, — сказала она своим друзьям во время последней встречи. Надин живет до сих пор за толстыми монастырскими стенами и общается с близкими родственниками лишь раз в году, во время часового свидания. Когда ей сказали, что в России свергли коммунистов, она удовлетворенно заметила: “Я всегда это знала” — и больше к этой теме не возвращалась.
Инакомыслящих в Союзе становилось все больше. Их сажали по политическим статьям в тюрьмы и психушки. НТС решило действовать радикально, устраивая провокацию за провокацией.
Десятки иностранцев принялись публично приковывать себя наручниками в ГУМЕ, раскидывая листовки и призывая выпустить на свободу политзаключенных. “Сумасшедшие”, — называли их в наших газетах. “Вы — герои”, — признавались им потрясенные москвичи. Самым знаменитым провокатором стал 25-летний фламандец Антон Пайпе, устроивший провокацию в Петербургском университете и отсидевший за это в мордовском лагере.
— КГБ предупредил нас, что еще одна акция — и будут приняты самые жесткие меры. Поэтому я с самого начала готовил Антона к тому, что он будет сидеть. Несколько месяцев или несколько лет, тогда мы еще не знали сколько, — не скрывает Андрей Редлих. — Антон — очень простой, добрый парень, никогда не делавший карьеру и очень верующий, — оказался самым мужественным из всех орлов. На допросах он отвечал спокойно, на угрозы отвечал с улыбкой. “В лагерь увезете? Ну что ж, теплые вещи я уже захватил, — говорил он на Лубянке. — А овсянку я очень люблю, мясо не ем, так что скудный рацион меня совсем не пугает”. Его приговорили к пяти годам, но отсидел он лишь три месяца. Пайпе был таким невозмутимым, что на зоне сразу стал авторитетом. О его судьбе стали кричать западные радиостанции и газеты. В то время готовился очень дорогостоящий контракт с Италией. “В вашей стране преследуют за политические убеждения. Освободите Пайпе, или мы не будем подписывать бумаги”, — поставили ультиматум итальянцы. Наш орел вернулся домой героем, а в Союзе никого из иностранцев за политику больше не сажали.
Целый штат графологов занимался тем, что подделывал почерки на конвертах, с возмущением отправляя опасную корреспонденцию известным западным политикам, адвокатам и журналистам, якобы их приславшим. Грянул громкий международный скандал. Дабы убедить общественность, что новые письма — подделка, НТС нанял своих графологов, и те на суде легко доказали факт провокации.
Но эмигранты все-таки добились своего: о них заговорили, и заговорили на родине. Про письма с Запада начали писать в советских газетах, и все больше людей, относивших их раньше в комитет не распечатывая, теперь тщательно изучали послания и оставляли их дома. Самиздат и тамиздат расходился уже не только в интеллигентских кругах. На книжных выставках под обложками поэм Твардовского и произведений Ленина печаталась антисоветская пропаганда, которая как чума расползалась потом по всей стране. Запрещенную литературу соглашались ввозить моряки и торгового, и военного флотов. Советские туристы, приезжавшие на Запад, уже не шарахались от “старых русских”, а скрывшись от бдительного ока посольских работников, хоть и оглядывались, но беседовали на запрещенные темы. Что-то стало меняться. В органах все отчетливее понимали, что ситуация выходит из-под контроля.
— Казалось бы, ну что мы такого делали? Какие-то письма, какая-то литература. Но мы таким образом сначала подготовили почву, в которую бросили семя правды. С годами семена, неожиданно для нас самих, начали приносить обильный урожай, — говорят сотрудники НТС и “Посева”. — Да, мы самые настоящие борцы за идею. И хотя нас не раз обвиняли в том, что под нашей крышей работали иностранные разведки, мы в своих начинаниях были искренни и боролись за лучшую долю для своего народа.
На улице Флюршайдевек резвятся кролики. Они бегают друг за другом, как у нас носятся дворовые собаки. Их подкармливают в основном русские, привыкшие заботиться о бездомных божьих тварях. НТС уже давно не под запретом, но сюда практически не заходит молодежь. Старички и старушки, посвятившие свою жизнь борьбе с коммунистическим режимом, по-прежнему собираются здесь каждый день, чтобы посмотреть по телевизору новости из Москвы. Они, как и раньше, занимаются издательской деятельностью, печатая в основном исторические исследования о Гражданской войне. И сами признают, что все самые интересные книги сейчас можно купить именно в России.
Они уже не по одному разу были на исторической родине, но лишь единицы решили здесь остаться. Большинство же по-прежнему живет в Германии.
— Никто из нас не нажил капитала, потому что работали мы не за деньги. Здесь, в Германии, у нас есть хотя бы медицинская страховка, а кому мы нужны в той же Москве? — объясняют они причины своей эмиграции.
Им больше не с кем бороться. И поэтому теперь немножко скучно стало жить...
