Семь лет назад канадский любитель изящной французской словесности, автор мюзиклов и рок-опер Люк Пламондон, перелистывая не вспомнить уж какой журналец, наткнулся на рваное, красивое слово “КВАЗИМОДО”. В этот самый момент в построенном на болотах северном городе молодой человек с выразительной внешностью вяло побренькивал на гитаре: “Десять капель дождя, ла-ла-ля...” Во Франции вскорости зарепетировали красивую и грустную музыкальную историю про благородного урода и прекрасную Эсмеральду, в России малоизвестная еще группа “Танцы минус” записывала тем временем свой первый альбом. Что трагический путь звонаря-горбуна из “Собора Парижской Богоматери” когда-нибудь пересечется с дорогой рок-звезды из Питера (в которую и трансформировался тот молодец с гитарой) — какая-то цыганка давненько, видно, нагадала. Так все и вышло.
Два часа таскать по сцене поролоновый горб, хрипло петь на полусогнутых — это значит “работать”. По-настоящему стать трагическим благородным уродом — значит, видимо, быть большим актером. Ну, “Мегахаус” вам — не “Театрариум”, на развернутую рецензию, не волнуйтесь, не сподобимся! “Мегахаус” просто знает Петкуна лет сто и понимает: никто другой (по крайней мере, из чахлого нашего поп-рок-мирка) не подошел бы так для роли Квазимодо. Тут нужны природная детскость и романтичность, помноженные на хрипучую брутальность, тут нужны — простодушие и бесспорная мужественность. (То есть — славиковская противоречивая сугубая суть.) Еще — тут нужен голос. “Мегахаус”, честно, ведь даже и представить не мог, что Петкун так поет: в “Половинке”, знаете ли, и в “Ра-ру-ра” его три с половиной октавы (это “замер” иностранных спецов, и это — как у Эллы Фицджералд, между прочим) фиг разберешь. С другой стороны — дело ведь и не в голосе... Цель “стать Квазимодо” приобрела для Петкуна в какой-то момент вид наваждения. Он, не имея ни малейшего актерского опыта, репетировал с такой агрессивной отрешенностью, что выпал из жизни полностью. Свернул все концерты, пропустил даже игру любимого “Зенита” в финале кубка России. Очень удивился, когда увидел зацветшие одуванчики на Воробьевых горах. Весна пришла, мол. А с ней — рок-фестиваль “Максидром”. Петкун пропустил и его... Но потом вот случилась прошлая неделя. Абсолютный триумф. Респекты от сильных мира сего, ломящихся после премьеры “Нотр Дам де Пари” в гримерку Квазимодо. Рок-звезда Петкун сроду не ощущал подобного. Наконец вот четыре выходных дня после двух с половиной месяцев самоистязаний. Сидим болтаем.
— Ты сильно похудел за время репетиций!
— На 7 килограммов. Я стал рано вставать, поздно ложась при этом. Стал очень много двигаться. Последние годы я ведь был инертным человеком: нагрузки испытывал — ну разве что когда летал на самолетах. Вообще, я понял, что несколько лет своей жизни просто не делал ничего. Несмотря на то что как бы что-то происходило — усилий на это не затрачивал, не утруждал ничем себя. Жил как мне удобно. Я просто не могу сравнить происходящее со мной сейчас ни с чем, что было в жизни до этого. Такое количество неимоверных усилий положено: физических, психологических, такое количество эмоций!
— Ну, все вроде как сторицей вознаграждено. Прошлая — премьерная — неделя была ГЛАВНОЙ НЕДЕЛЕЙ в твоей жизни?
— Знаешь, люди говорят о ком-то: хм, он приятно удивил. Это тот случай, когда я сам себя удивил настолько, что чуть с ума не сошел. И когда мне только предложили участвовать в “Нотр Дам де Пари”, и на протяжении всех репетиций — я не думал, что у меня получится. Более того, я был уверен: У МЕНЯ НЕ ПОЛУЧИТСЯ! Что самое плохое — я репетировал все время с этой мыслью. Я уже втайне начинал придумывать для себя пути отступления... Ни с пластикой не получалось, и вообще... Я не актер, у меня нет специального образования.
Был бы актер — мог бы эту роль скривлять, знал бы технику. Но я понимал: чтобы сыграть Квазимодо — надо это пережить. А чтобы пережить — нечто такое нужно, что в двух словах и не поместишь. И силы совсем меня покидали на фоне тотального бессилия. Я честно всех предупредил: на премьеру не выйду, если все так будет продолжаться. Лучше признать свою несостоятельность, чем на сцене обсираться. Потом случился такой... щелчок, пошли какие-то биохимические процессы. И ты была на том прогоне, за три дня до премьеры, когда у меня первый раз получилось...
— А у тебя не случалось до этого ни малейших актерских опытов?
— Я в театре только в зале раньше сидел. Ну, есть какие-то любимые вещи: например, Гришковец. Я с ним дружу и часто хожу на его спектакли. Ну, в “Ленком”, бывает, выберусь — посмотреть “Чешское фото” с Калягиным.
— Даже в школьной самодеятельности что ли не участвовал?
— Ну, пел во втором классе патриотические песни...
— И в кино тебя никогда не звали сниматься?
— Звали, но я-то себя адекватно оцениваю. Понимаю, что зовут не потому, мол, что я хороший актер, а совсем по другому поводу...
— Ну да, раскрученный музыкант... Ну а с “Нотр Дам де Пари” что, все по-другому было? Имя-то на афише тоже ведь кассу делает.
— Знаешь, я был знаком с продюсерами “Нотр Дама” еще со времен постановки “Метро”. Мне еще там предлагали главную роль, Ивана. Я отказался из-за наивности образа. Так вот: я не общаюсь с этими людьми по принципу “актер—продюсер”. Они мне — друзья. Они предложили в феврале слетать в Рим — посмотреть на репетиции итальянской версии. Ехал, в общем-то, чтоб город посмотреть, накупить себе кучу одежды и сходить на матч “Рома”—“Ювентус”. Но — познакомился с режиссером, Уэйном Фоуксом. Назад летел с диском в плейере — два раза оригинал мюзикла прослушал. На фоне римских впечатлений — захотелось попробовать. Может — это был каприз.
— А первоисточник-то, “Собор Парижской богоматери” Виктора Гюго, читал?
— Очень скучное впечатление произвело. Хотя многие говорят, что, мол, рыдали, когда читали книгу, и теперь тоже рыдают к концу спектакля. Я вот — абсолютно не рыдал.
— А у тебя суеверного страха не возникало? Все-таки урод, горбун с обезображенным лицом Квазимодо — нечто нарицательное...
— Уэйн мне сказал: “Когда ты перестанешь быть на сцене Славой Петкуном, на которого все смотрят; когда ты абстрагируешься и станешь Квазимодо — все получится. Но ты должен найти своего Квазимодо”. Я его нашел: это наивный мальчик двадцати лет, умственно отсталый, но не потерявший способность чувствовать. Его постоянно бьют и шпыняют, а он бьет в колокола, поскольку очень физически мощный, очень сильный. Когда я раскидываю акробатов-“охранников”, бросаясь к повешенной Эсмеральде в последней сцене, они, акробаты, действительно улетают: со мной реально сложно справиться.
— Состояние аффекта?
— Я физически, биохимически Квазимодо, когда стою на сцене. Я за кулисами продолжаю так же передвигаться: волочу ногу, скрючившись, до гримерки и обратно в антракте. Когда не мои мизансцены, я гуляю по “нотрдамской” стене, сижу где-то там на лесенках, притаившись, — на все смотрю глазами Квазимодо. И после спектакля мне очень тяжело выходить на поклоны — поскольку я только что умер. Над телом Эсмеральды, в последней партии, я действительно ощущаю биохимические изменения, подсказывающие, что я буквально в шаге от реальной собственной кончины. Чтобы быстро вывести меня из этого состояния — ко мне подходят и сильно хлопают по лицу.
— Ты смотри, Слав, поаккуратнее. От переизбытка чувств, говорят, действительно помирают. Самое сложное для тебя в мюзикле что: петь скрючившись?
— Самое сложное — с этой “нотрдамской” стены спускаться, сползать по скобам с десятиметровой высоты.
— У тебя что, болезнь типа клаустрофобии — боязнь высоты?
— У меня аэрофобия — жуткий страх летать на самолетах. Ко мне однажды в аэропорту подошла девочка: “А можно с вами сфотографироваться в последний раз?..” Пошутила, типа. Я порвал билет, не полетел на концерт — до такой степени боюсь. А с высотой... В детстве был момент... Бегали на переменах курить в соседний со школой дом. Забирались на 12-й этаж, сидели на крыше, спустив вниз ноги, ржали, болтали... Пока друг моего младшего брата однажды не сорвался. Упал, естественно, насмерть. После этого я долго боялся подходить к краю обрыва, что называется. Потом — вроде забыл. Из подсознания всплыло, когда на репетиции ногу перекинул через стену...
— Ты включал какие-то собственные ощущения, личные переживания, когда влезал в шкуру Квазимодо? Может, у тебя в жизни имелась своя Эсмеральда — роковая, недоступная, невозможная любовь?
— Мною двигали печальные интонации. Но — никак не связанные с любовью к противоположному полу... Я делал все это по большому счету для одного человека. Но она не может этого увидеть.
— Ты делал это для мамы?
— Да... Ее уже нет.
— Знаешь, Слав, я вот не припомню ни одного рокера-шмокера, который бы, допустим, любил похаживать в театр...
— Поскольку все нарциссы, заняты самолюбованием. В рок-группе как: это же я пою, это же мои тексты, я — главный, от меня все зависит якобы. Потому увлечься каким-то коллективным творчеством, где успех зависит от целой труппы, практически невозможно. Потом — все музыканты ведь закомплексованы. Знаю, в этой тусовке надо мной похихикивают сейчас: ну вот, в театре засветился, очередное промо Петкуна... Пускай... Я бы приятно удивился, если б кто-то смог сделать то же самое.
— Я ждала, что в контексте жуткого, пафосного ажиотажа вокруг “Нотр Дам де Пари” тебе “национальную” премию “Овация” как солисту года сунут. Но — прокатили. Дали, понятное дело, Витасу.
— Но ты же знаешь: моему менеджменту предлагалось за эту премию заплатить, мы не стали. А “Нотр Дам” к этому всему никакого отношения не имел.
— Всю премьерную неделю на спектакли приходили “випы”-“супервипы”, первые лица государства, сливки буржуазного общества. Всячески потом отзывались о тебе, запомнили твою фамилию. Ну что, общественный статус рок-музыканта Петкуна взлетел как минимум пунктов на 20?
— Честно? В моих собственных глазах мой статус сменился, а в общественном смысле я пока этого не почувствовал.
— Ладно, не кокетничай! Какое знакомство с власть имущими принесло наибольшее удовлетворение?
— Сильное впечатление произвел Андрей Козырев, экс-министр иностранных дел. Некоторые люди, связанные с властью, все-таки могут, оказывается, приятно удивлять.
— Ну, закрытых VIP-концертов на дачах у олигархов-то теперь у группы “Танцы минус” точно прибавилось?
— Ну, вот сегодня вечером их два. Завтра — еще два. Боюсь, это действительно следствие истерии вокруг “Нотр Дам де Пари”. Я ненавижу кабак и не уважаю кабацких музыкантов. И мне очень стыдно ощущать себя в подобной роли! Но я понимаю, что от меня зависят люди в группе: мы не можем сейчас поехать на гастроли в Новосибирск и Красноярск. А людей надо кормить. И мне себя самого надо кормить, поскольку в мюзикле я работаю практически бесплатно.
— Как это?
— Грешно за такую роль гонорар получать. Ну, я сам не хотел, чтоб там были большие деньги.
— Я, кстати, слышала, что ты так и не подписал до сих пор контракт на участие в “Нотр Дам де Пари”. Чтобы сохранить независимость, иметь свободу свалить в случае чего?
— Чтобы не ставить людей в зависимость от себя. А если б я не справился с ролью? Но сейчас мне ХО-РО-ШО, и никакие деньги никакого значения не имеют.
— Тот, кто видел плачущего Квазимодо, будет теперь ждать от Петкуна других песен: “бирюзовый платок”-то уже не проканает!
— А я уже сейчас пишу совсем другие новые песни. Вся эта история с “Нотр Дамом” и музыкально очень сильно повлияла на меня, конечно. Я как-то сел ночью и послушал подряд все три своих альбома...
— И чуть не чокнулся?
— Ну, мысль посетила, что очень уж я в своей музыке зажат. Я никогда не думал о голосе. А я могу петь чисто. Хотя петь грязно — это тоже правильно. Я всегда боялся высокопарности. Сейчас — произошло раскрепощение. Не будет больше случайных песен. Типа “Ра-ру-ра”. Мне перестало быть по фигу то, что я делаю, в общем. Хотя не знаю, кстати, хорошо это или плохо.
— Самое лучшее, что тебе дал “Нотр Дам”?
— Состояние счастья после первого спектакля. Я сделал в принципе невозможное для себя. И такого ощущения счастья в жизни раньше не испытывал.
— Но тебе очень резко весь образ жизни пришлось перелопатить. От чего сложнее всего было отказаться: от ежедневного употребления алкоголя, от тусовок до четырех утра? Или от поездки на чемпионат мира по футболу?
— Тяжелей всего на самом деле было отказаться от количества женщин, которые меня окружают. Мне пришлось чрезвычайно самодисциплинироваться и резко уменьшить свои сексуальные аппетиты. Ну — чтоб сублимировать.
— Ты что, два с половиной месяца не трахался?
— Ну, занимался этим очень немного.
— Но в “Нотр Даме” же участвуют такие барышни: три юных Эсмеральды (из трех составов), а Флер де Лиз — какая белокурая королевишна!
— Ты знаешь, я-то в этом спектакле — Квазимодо. А он в лучшем случае занимался онанизмом.
— То есть даже если кто-то из кордебалета на тебя глаз, допустим, положил, ты стеной отгораживаешься, держишься кремнем?
— Конечно. Потом, я ведь, невзирая на внешнюю распущенность, человек-то ортодоксальный. Мне не нравится сухой секс — процесс ради процесса. Должны же быть и какие-то чувства...
— Всякие иностранные специалисты, режиссеры, хореографы, многому тебя научили. Но ты-то, харизматичный парень, тоже небось иностранцев наставил на путь истинный в чем-то?
— Ну, англичанина Уэйна я научил пить водку. Он меня, бедолага, до этого в Риме, в мексиканском баре, старательно учил пить виски. Запивая пивом. Я же учил его обращаться с водкой по-отечественному, по-русски.
— То есть опять же запивая пивом?
— Знаешь, если пьешь и не падаешь — значит, мало выпил. Вот что значит — по-русски.
— Видать, английский режиссер не раз упал!
— Мы с ним тогда оба рухнули. Причем — одновременно.
Смех смехом, а господин Фоукс после общения с Петкуном вознамерился прокатиться (видать, на бронепоезде) по всей России-матушке. Может, еще чему поучиться. Вячеслав же (Борисович) и группа “Танцы минус” ввиду великого перформанса пропускают в 2002-м все фестивали: “Максидром”, “Нашествие” и т.д. Однако — делают единственное исключение: для “Мегахаус-Феста” 30 июня в Лужниках, на празднике “МК”. На том эксклюзиве все и встретимся.
