Их семья словно списана со страниц тургеневского романа. Не по-современному учтивые, излучающие благополучие и ставящие семейные ценности превыше всего. Они редко выходят в свет поодиночке и неразлучны даже на работе. “Когда мне приходится работать в эфире без Кати, она все равно присутствует где-то рядом. Причем не только для меня, но и для зрителей”, — считает Александр Стриженов.
Первоначально предполагалось, что и интервью Стриженовы будут давать вместе. Однако на сей раз Саше пришлось “выходить в эфир” в одиночестве: Катя сейчас активно занята на съемках нового телесериала. Впрочем, стоит ли оговариваться, что она так или иначе незримо присутствовала на протяжении всего нашего разговора...
— Саша, вы с Катей познакомились в очень юном возрасте и вместе прошли период взросления. Вы замечаете какие-то изменения друг в друге?
— Было смешно, когда мы приехали в роддом рожать Сашку (младшая дочь Стриженовых. — Авт.). У Кати были точно такие же две косички, как и четырнадцать лет назад, когда я ее отвозил в роддом в первый раз. А мне дали костюм санитара маленького размера — на этот раз я присутствовал при родах. И вот мы гуляли по коридору и увидели в зеркале свои отражения. Я даже сам удивился: “Смотри, мы абсолютно такие же, как и раньше. Будто всех этих лет и не было”.
— А что-то переменилось за эти годы в ваших взаимоотношениях?
— Одно могу сказать точно: у нас появилось абсолютное ощущение эмоциональной зависимости друг от друга. Понятно, что постоянно на максимально высокой точке отношения держаться не могут. Все имеет спиралевидное развитие. Но все равно каждое утро я просыпаюсь с ощущением, что рядом лежит любимая женщина. Самая красивая, самая талантливая и замечательная. И мы с ней вместе уже восемнадцать лет. А конфликты из-за каких-то глупостей бывают в любом возрасте. Просто сейчас они провоцируются другими вещами.
— Ваши с Катей родственники одобрили то, что вы так рано решили пожениться?
— Да мы к тому времени уже четыре года как встречались, так что все были готовы. Мы познакомились на съемках, когда нам было по четырнадцать лет. Я делал Кате предложение три раза: сначала в шестнадцать лет, потом в семнадцать, а в восемнадцать мы поженились. Кстати, пока мы встречались подростками, мамы часто говорили: “Как жалко, неужели они не дождутся?..” Они думали, что мы по молодости наверняка должны разбежаться.
— Получается, у вас случился служебный роман.
— Да, на картине “Лидер”. Я играл хулигана, а Катя — положительную героиню, комсорга класса. Кстати, мне тогда роль предложили на выбор, я предпочел отрицательного персонажа: в то время такой типаж мне казался интересней.
— А сейчас вам нравятся положительные?
— Да, потому что их почти нет.
— Ну, в общем-то, вы как на экране, так и при личном общении производите впечатление абсолютно положительного и даже беспроблемного человека.
— Этакий “зефир в шоколаде”? На самом деле никакой идеалистической картины нет. Я нормальный, живой человек. Просто я знаю, что занимаюсь любимым делом, и мне за это платят деньги, у меня потрясающая жена, замечательные дети. При этом бывает плохое настроение или состояние. Например, когда надо выходить в эфир с температурой 39,8° — и даже нет сил доехать до работы на машине и приходится вызывать такси. Но прямой эфир лечит точно так же, как и сцена. Заработала камера — и это срабатывает, как третий звонок в театре: откуда-то берутся силы, что-то включается внутри тебя, и этого хватает ровно на три часа. Потом уже можно хоть в лежку лечь. Но вообще я не люблю говорить о “закулисной части” своей работы. Все-таки многое в ней должно оставаться тайной, магией.
— Как же вы в таком случае общаетесь со своими гостями-актерами? Ведь вам тоже приходится спрашивать о каких-то “закулисных” моментах?
— Иногда действительно приходится делать то, что интересно зрителю и неинтересно тебе. Но все же я не хочу, чтобы творчество ассоциировалось с физическим трудом — лучше с чем-нибудь другим. Как-то я услышал интервью Тома Круза по поводу съемок в фильме “Человек дождя”. Он рассказывал, как сложно ему было работать над образом и какой он совершил гражданский подвиг, общаясь полгода с аутистами в психушке. После этого при просмотре фильма у меня было ощущение, что от него прямо потом пахнет.
— Каково работать вместе с женой?
— Мне — легко. По большому счету, я не вижу никакой разницы: если я живу с человеком и мне нравится проводить с ним все свое свободное и несвободное время, почему мне должно быть неприятно еще и работать с ним?
— Конфликты на профессиональной почве бывают?
— Конечно, бывают: когда мы не находим точек соприкосновения в каких-то вопросах. Например, Кате интересно спросить у гостя что-то одно, а мне — совсем другое. Тогда можем перебивать друг друга. Зрители это замечают, и самые активные пишут: “Что это такое?! Безобразие! Не дает жене рта открыть!..” Или наоборот.
— А в семейной жизни кто принимает решения?
— Кто хочет, тот и принимает. Разумеется, никакого патриархата: “Как я сказал, так и будет!” — у нас нет. Такой подход я считаю крайне неразумным. Зачем укорачивать себе жизнь? Но я знаю, что Катя, как и всякая нормальная женщина, любит быть ведомой. Она получает удовольствие от ощущения беспомощности. В нормальном смысле слова — ей приятно, когда перед ней открывают двери, у нее нет желания позиционировать себя как эмансипированную женщину. Хотя она настоящая бизнесвумен: работает, абсолютно самостоятельна как материально, так и в любом житейском смысле.
— Создается впечатление, что у вас очень трепетные отношения со всеми родственниками. Вы вместе с дочками и племянницами посещаете тусовки, тем же полным составом ходите на показы Виктории Андреяновой (родная сестра Кати. — Авт.)...
— Семья у нас большая. Мы круглый год живем на даче, и когда происходят какие-то события, подсчет гостей начинается от двадцати. Потому что как минимум двадцать человек будут свои: моя сестра Лена и три ее девочки, Катина сестра Вика с двумя дочерьми. Плюс мужья с той и другой стороны, мамы. Но разве это ненормально?..
— Одежда, в которой вы появляетесь в кадре, — всегда от Виктории Андреяновой?
— Имея в семье такого дизайнера, было бы грешно обращаться к кому-то еще. Женских коллекций у Вики значительно больше, чем мужских, так что у Кати наряды не повторяются, зато мне бывает достаточно подобрать новые рубашку и галстук. Я в данном аспекте играю роль некоего придатка к Кате.
— Иногда вы выходите в эфир по отдельности. В каких случаях дозволяются подобные “отгулы”?
— Например, скоро у меня будет кинопремьера в рамках Московского кинофестиваля: я дебютировал как режиссер, сняв картину “Упасть вверх” вместе с Сергеем Гинзбургом. Катя, видимо, будет работать одна. Когда Катя рожала ребенка, я работал один два месяца.
— Зрителям как-то объясняете отсутствие партнера?
— В последний раз я проводил эфир один, когда простудилась Сашка и Катя решила остаться с ней. И ведущая нашей рубрики “Здоровье” Лена Малышева пожелала нашей дочке скорейшего выздоровления. Так что в контексте программы все так или иначе проявляется. В семейном ведении телепередачи есть некий элемент “мыльной оперы”. В том смысле, что это та же история семьи, которая продолжается много лет на глазах у телезрителей. Мы всплываем где-то в светской хронике, делаем какие-то параллельные проекты, и это дополняет эфирную историю.
— Такая публичность не раздражает? Как вы отгораживаетесь от внешнего мира?
— Самое верное средство отключиться — дети. Въезжаешь во двор на даче: собака, соловьи поют, потом видишь детей — и все! Переключаешься мгновенно. Я всегда завидовал Александру Абдулову, у которого была черная шапочка, которую он надвигал на глаза в перерыве между съемками — и все, человека какое-то время просто нет. На меня еще действует музыка: в бардачке моей машины — очень странный набор дисков. Самое свежее — Ману Чао. Все остальное — достаточно старые группы, например, “King Crimson”.
— А что в бардачке у Кати?
— У Кати в бардачке бардак! Абсолютный! Впрочем, как и в сумочке. Это нормально: у женщины должен быть бардак!
— У вас не возникает желания вернуться к актерской профессии?
— Я скучаю по актерской профессии, особенно по сцене. Для меня игра в театре — ни с чем не сравнимое удовольствие, своего рода наркотик. Надеюсь, мне все-таки удастся спровоцировать появление театрального проекта в моей жизни.
— Получается, телевидение на данный момент — более сильный наркотик?
— Оно вообще не наркотик. У меня трезвое отношение к телевизионной популярности. На этот счет разумно высказался Владимир Познер: “Если каждый день по ТВ показывать лошадиную задницу, через месяц она станет популярной”.
— Что за фильм вы сняли с Гинзбургом?
— Он о женщине, которая жила с определенным о себе представлением, считала себя волевым человеком, как-то сама себя строила... И вот в какой-то момент посмотрела на себя в зеркало и поняла, что желаемое вроде уже достигнуто. А чего хотеть дальше — непонятно. Запуталась в жизненных ценностях, в самой себе, а главное — сама себя не любит… Женщина-то преуспевающая, а счастья нет. И она пытается себя проанализировать. Люди ведь редко себя анализируют, потому что многие этого боятся и предпочитают жить как Скарлетт О’Хара: “Я подумаю об этом завтра”. Это не только женская проблема — просто им это больше свойственно. Огромное число женщин создают вокруг себя мифы.
— И какой миф самый главный?
— Миф о большой разнице между мужчиной и женщиной. У нас на съемках основной конфликт между женщиной и мужчиной замечательно сформулировал Евгений Сидихин. Женщина говорит: “Ты будь настоящим мужчиной — тогда я буду женщиной”. А мужчина в свою очередь: “Нет, ты будь женщиной — тогда я буду мужчиной”. И все замирают в ожидании: кто первым станет самим собой?
— В каком телесериале снимается Катя?
— Он называется “Карьера”. На мой взгляд, сценарий очень хороший. Катя играет журналистку, которая пытается создать ток-шоу. Но не то, к которому привыкли зрители — когда актеры массовки говорят написанные редакторами тексты, и при этом редакторам почему-то кажется, что “чем жутче, тем лучше”. То есть простой садовник не может быть интересен сам по себе. Он непременно должен еще носить чулки и быть педофилом. Героиня Кати сталкивается с этим явлением и не понимает: почему? Она пытается сделать честное шоу.
— Вы много снимались в кино. Все свои фильмы помните?
— У меня была когда-то мечта собрать все фильмы, в которых я снимался в доперестроечные годы. Я тогда работал беспрерывно — по 4—5 картин в год. О многих фильмах сейчас даже и не вспомнишь.Мы же тогда снимали сумасшедшими темпами: переплюнули даже Индию и вошли в Книгу рекордов Гиннесса с 548 фильмами. Кино, впрочем, было не лучшего качества, и многое пропало.
— А как же фраза Раневской: “Сняться в плохом кино — все равно что плюнуть в вечность”?
— Она, конечно, права. Но какое может быть отношение к вечности у двадцатилетнего человека?.. А потом, это все равно был колоссальный опыт. Но я был гораздо более успешен в театре. В театре Антона Чехова у Трушкина постоянно были аншлаги: десять свободных мест в зале означали провал. Я в этом смысле развращенный артист: я играл при переполненных залах, и сейчас мне тяжело соглашаться на сомнительные приглашения.
— Когда вы первый раз вышли на сцену?
— В 1974 году, когда мне было пять лет. Это были гастроли МХАТа в Петербурге. К нам в номер пришла большая делегация во главе с Ефремовым, который сказал: “Сынок, надо выручить театр”. Спектакль назывался “Сталевары” — я играл сына сталевара, которого жена навязала ему на вечеринку. По роли я приходил со сценическим папой на эту тусовку, ел пирожные и пил лимонад. Получал за это пять рублей и имел привилегии народного артиста — черную “Волгу” на спектакль и обратно.
— Экстремальные ситуации на сцене случались?
— Да, была смешная ситуация. Мы играли “Сирано де Бержерака”. Я подъезжаю к театру, пытаюсь открыть дверь и понимаю, что не могу пошевелиться: защемило позвонок. Вызвали “скорую”, мне сделали новокаиновую блокаду. Все равно чувствую себя плохо. Врачи посовещались и говорят: “Ну что, парень здоровый... Давай еще!” И вкололи какое-то более серьезное болеутоляющее. Я надеваю ботфорты, плащ, шпагу... Ребята из “скорой” провожают меня до кулис и говорят: “Да, мы тебя забыли предупредить. У тебя немножко рот будет вязать”. Выхожу на сцену — действительно: язык прилип к небу, во рту какая-то каша. А пьеса-то в стихах! В общем, мой Кристиан получился полный дегенерат.
— Чем занимается ваша старшая дочь Настя?
— Учится в замечательной школе Сергея Казарновского для творческих детей. Помимо общеобразовательной школы там еще серьезная музыкальная и драматическая подготовка.
— Я слышала, что она хорошо рисует?
— Да, она заканчивает художественную школу при Союзе архитекторов.
— Вы могли бы, чтобы помочь своей дочери реализоваться в творчестве, затеять ради нее какой-нибудь проект?
— Однозначно да. Я вообще не понимаю нападок, например, на Зосимова. Почему он должен спонсировать не свою дочь, а кого-то еще? Почему Варум должен писать не для Анжелики, а для гражданки Ивановой? Мы все живем ради своих детей. Разве люди нетворческих профессий думают как-то иначе?.
