Сколько народу подрастало в благодатной атмосфере фильмов талантливого Владимира Грамматикова! Произносить их — и то радость: “Усатый нянь”, “Вера. Надежда. Любовь”, “Мио, мой Мио”, “Звезда и Cмерть Хоакина Мурьеты”, “Сестрички Либерти”, “Осенние соблазны”, “Маленькая принцесса”... Владимира Александровича публика знает в лицо. Сквозь усы сияет доброжелательная улыбка, а с ней к нам приходят утешение и надежда. В глазах нестареющего романтика навсегда растворилось лето.
Накануне своего 60-летия Владимир Грамматиков совершенно неприлично был лишен поста директора Киностудии детских и юношеских фильмов им. Горького и оказался в больнице. Но не утратил свой жизнедеятельный нрав — у него замыслов полна голова.
— Владимир Александрович, с вашего дня рождения начинается лето. Как вы умудрились родиться 1 июня?
— Есть такое народное поверье: кто родится в мае, тот всю жизнь будет маяться. Моя матушка, Нина Иосифовна, держалась до последнего: “Буду стоять насмерть, но рожу в июне!” И ведь выдюжила и вытужила! Я появился на свет в три часа утра. Видимо, поверье это достаточно точное: мне грех винить Бога за всю мою 60-летнюю жизнь. Она оказалась удачной, счастливой: чего хотел — добивался.
— Но судьба ваша, случалось, проходила по грани возможной и не очень приятной неожиданности: май дышал около и вслед.
— Естественно! Не могу сказать, что мне светило ежедневное солнце. Были колоссальные сложности.
— Ваши родители заимели пятерых детей! По теперешним понятиям, они проявили подлинный героизм.
— У меня два брата, две сестры. Закончили технические институты. Я тоже поначалу пошел в технический.
— Я бывала в вашем родном Свердловске, купалась в красивом озере Шарташ и в огромном Верх-Исетском пруду.
— Это природное роскошество я увидел только взрослым, поскольку наша семья покинула город, когда я был еще маленьким ребенком. А вот переезд наш выглядел почти неправдоподобно и замечательно. Мама погрузила в товарный безоконный вагон детей, собаку и корову и отправилась в неизвестность.
— Но откуда у вас, у городских, взялась корова?
— Многодетным начальникам в ту пору на шахте давали по корове. Досталась и нам корова Милка.
— Отличный сюжет!
— Меня не оставляет мысль когда-нибудь сделать про это фильм. Представьте, едем мы в течение почти трех недель, стремимся: “в Москву, в Москву!” А заключенные — тоже в товарняках — ехали навстречу нам, поглядывая сквозь решетку. Помню, как мы, дети, выскакивали на остановках, рвали траву для Милки. Собака Лайка, потрясающая аристократка наша, пристраивалась на кончике, у дверного проема, и справляла нужду аккуратно на убегающую насыпь. Умудрялась все это проделать без нашей помощи. На стоянках никто не сообщал, когда товарняк тронется. И старший брат Коля бегал с большим чайником за кипятком. На станциях в те годы стоял титан с прикрученной кружкой под крупной надписью “Кипяток”. Вся семья страшно волновалась, успеет ли он вернуться до отправки поезда. Товарняк загоняли на дальний путь, и Коле предстояло проскочить под разными составами, которые тоже в любой момент могли тронуться. К счастью, брат всегда возвращался — и нашей радости не было предела.
— В Москве вас кто-то встречал?
— Помню эту потрясающую встречу матери с отцом. Нас подогнали к Тарасовке-сортировочной. Мы простояли сутки, и вдруг — долгий над составами мужской крик: “Н-и-и-на!” Мама, перегнувшись до половины над “охранной” доской, увидела между путей идущего отца. Она мгновенно пронырнула под доской — полтора метра высоты! — выпорхнула наша стройная, хрупкая мама и бросилась на шею отцу.
— Свой фильм “Мио, мой Мио” вы снимали по Линдгрен. Вам не удалось с ней встретиться?
— Как же! Мне посчастливилось первый раз приехать в Швецию, в Стокгольм, перед съемками фильма. Надежды на встречу с Линдгрен я даже не таил. И вдруг мне говорят: “Володя, редчайший случай — тебя хочет видеть сама Астрид Линдгрен. И не где-нибудь, а у себя дома. Она редко кого удостаивает такого внимания”. На всякий случай я все-таки захватил подарок — гжельский чайник. Поехал я с трепетом со своим чайником к Линдгрен. Больше всего я боялся, что почтенная писательница спросит меня: “Ну что, дорогой, каким ты видишь наш будущий фильм?” А я его никаким не видел.
— Какие-то предчувствия вас посещали?
— Разве что предчувствия! Сценарий мне очень нравился.
— А кто его написал?
— Уильям Олдридж, сын известного английского писателя. Он и поныне остается большим моим другом. И тем не менее я смертельно боялся дотошного вопроса Линдгрен и совершенно не был к нему готов. А врать, придумывать что-то перед этой уважаемой умной женщиной — совсем невозможно.
— Но прежде чем соврать — не соврать вы, наверное, всучили ей свой чайник?
— Она с удовольствием его рассмотрела, а потом предложила: “Все, идем вместе заваривать чай”. Ее окружала обстановка довольно аскетичная — всю квартиру я, конечно, не видел, но на кухне было скромно и хорошо. Пока заваривался чай, я еле справлялся с волнением: “Сейчас за чаем она и спросит...” Но мудрость этой женщины была совершенно потрясающей. Она спросила неожиданно: “Володя, со скольких лет ты себя помнишь?” И я ей сказал, что очень памятен мне наш переезд из родного Свердловска. А было мне тогда всего четыре.
Вот эту историю я рассказал Линдгрен, а теперь вот — вам. Два часа я повествовал Линдгрен про нашу житуху. Она интересовалась деталями, вникала в них. А потом встала, обняла и сердечно сказала: “Давай, снимай — ты можешь сделать наш фильм!”
— Как вам удалось буквально выломаться из среды технарей — ринуться в ГИТИС, в артисты?
— Вышло все совершенно случайно. Когда мы из Клязьмы переселились в Москву, то оказались на одной лестничной клетке с Михалковыми. С Никитой мы были дружны, как два брата, до призыва в армию. Случалось, я жил у них на даче, на Николиной горе. Детство мы провели вместе. Здесь я увидел, что бывает и есть совсем другая жизнь, интересная, по-иному организованная и ориентированная на успех. Сам-то я ее не избрал бы никогда.
— Ваши родители удивились, что Володю повело в сторону от семейных традиций?
— Отец протестовал, когда я решился бросить технический вуз: “Ты сначала получили диплом, а потом хоть в клоуны”, — сказал он мне решительно.
Отца я не послушался и с третьего курса рванул в ГИТИС. И поступил на актерский. Но этому предшествовало важное событие: Андрон Кончаловский и Андрей Тарковский привели меня в Театр пантомимы к Александру Александровичу Румневу, известному человеку в мире искусства. Сам Театр пантомимы был создан из двух актерских выпусков — Козинцева и Ромма. В этот замечательный театр меня и приняли. Моя эстетическая основа, можно сказать, заложилась в Пантомиме. Два года я там работал — с Игорем Ясуловичем, с Женей Харитоновым. С огромным удовольствием вспоминаю это молодое сумасшедшее время.
— Владимир Александрович, ваша дипломная работа — фильм “Тайфун, фас!”. С чего бы это?
— Тут такая история. Я был распределен на “Мосфильм” в комедийное объединение Георгия Данелии. И принес туда рассказ Кира Булычева “Золотые рыбки”, чтобы сделать по нему свой диплом. Прошел месяц, другой, третий, а дело с диплом моим не продвинулось никуда. Однажды пришел за чем-то на студию Горького и встретил художественного руководителя одного из объединений, кинорежиссера Юрия Павловича Егорова, автора фильма “Добровольцы”. Слово за слово: “Что делаешь?” — “Вот выпускаюсь”. — “Давай к нам. Ты снимался на студии, знаешь и любишь детей. Сделай что-то детское...” Для своего диплома теперь я принес рассказ Даниила Хармса. Надо мной только посмеялись: “Да Хармс не проходит! Ты со своим Хармсом подожди. Давай чего-то другое”. Тогда я очень развеселился: “Да не морочьте мне голову! Говорите, что надо”. И дали мне рассказы Юрия Сотника. Нашел я один и сделал “Тайфун, фас!”. До сих пор им горжусь.
— Где вы отыскали такую талантливую собаку?
— Выбирали долго: она должна была быть и дворняжистой, и обаятельной. Нашли — получилась смешная барбосина.
— Владимир Александрович, вы с рождения любили собак. А как рано вам открылись нежные чувства к подружкам?
— В пятом классе я влюбился, но не в подружку, а в преподавателя истории. Со мной происходило что-то немыслимое. При ее приближении меня бросало то в жар, то в холод. А когда она останавливалась у моей парты, я был близок к потере сознания. Мне нравились ее руки, пальцы, ногти, линия шеи, затылок, одежда, даже обувь. Умопомрачение!
— Вы опоэтизировали свою учительницу.
— Нет-нет. Это не поэзия, а детская безумная влюбленность, обожествление... Более конкретная любовь у меня приключилась в десятом классе. А затем на даче у Михалковых на Николиной горе пришло уже серьезное чувство — встретил я свою Наташу... Женился я после армии на моей никологорской подруге.
— Когда же вас отправили в солдаты?
— Покинув технический вуз, я лишился брони. И с 63-го по 66-й годы сопровождал особо секретные грузы. Сейчас об этом уже можно говорить, а было это государственной тайной. Это и Капустин Яр, и Новая Земля, подземные ядерные испытания. Мы туда возили ступени ракет, блоки. Охраняли. Побывал я за солдатское время всюду — и на Чукотке, и в Байкальске-1.
— А тем временем ваша любимая хранила вам верность?
— Наташа, дочь народного художника Николая Николаевича Жукова, все три года меня поджидала.
— Уж очень популярен был живописец Жуков, певец Ленина.
— И Сталина, и детей. Писал он и пейзажи, и с особенным удовольствием — цветы. Было у Николая Николаевича две дочери: младшая — Арина, старшая — Наташа. В 66-м году я демобилизовался, и мы в ноябре с Наташей расписались. И уже тридцать с лишним лет мы вместе. У нас два сына. Старший, Егор, закончил Щукинское, потом работал у Василия Ливанова в театре “Детектив”. К сожалению, театр этот распался. Пробовал себя Егор и как художник-дизайнер. Теперь делает телевизионные сериалы — “Воровка”, “Юрики”... Жаль, что сейчас снимается очень мало фильмов, и это обстоятельство не позволило Егору проявить свое романтическое актерское дарование — он чем-то едва уловимым напоминает мне Олега Даля. Очень хотелось бы, чтобы он как актер был востребован. Но нынче в моде волевые ребята, качки. Возможно, придет время романтизма. Зато Егор имеет двух сыновей. Мои очаровательные внуки, Никита и Федя, — наша общая надежда. Младший мой сын Коля учился в МГУ, потом в Швейцарии. И сейчас у него есть дела и в Москве, и на Западе. Пока не женится, говорит, что нужно еще доучиться.
— В творческой среде редко встречаются долгие счастливые браки. У вас — первая любовь и единственная жена. Это удивительно.
— Мы с Наташей не единственные такие. Есть еще образцовая семья моих друзей — Игоря Ясуловича и его Наташи. А посмотришь кругом — большинство разбегались. А теперь еще больше разбегаются. Причин для этого много. Но виновнее всего в семейных неурядицах человеческий эгоизм. Нетерпимость. Особенно у молодого поколения. Они беспредельно эгоистичны в своих желаниях.
— Наверное, ваша Наташа проявляет какую-то жертвенность во имя счастья семьи?
— Да, она посвятила жизнь нашей семье. Раньше Наташа преподавала французский язык в балетном училище Большого театра, у Головкиной. Но когда родился второй сын Коля, она оставила работу.
— Мальчиков научила французскому?
— Да, они прекрасно владеют языками. Зато я не научился.
— Вы у нас еще и энергичный деятель кино.
— Деятель не деятель, но я был самым молодым секретарем Союза кинематографистов. В 85-м году возглавил комиссию по детскому кино после Киры Парамоновой. Поработал я там до Ролана Быкова.
— Да, Ролан в этой роли был великолепен!
— У нас, если ты секретарь, тебе открывается дверь в международные организации. Я попал в административный совет международной организации, которая занимается детским кино — СИФЕЖ. Благодаря этой роли поездил по миру.
— Где вы храните призы за свои многочисленные фильмы?
— Часть стоит дома, иные брошены в Союзе.
— Владимир Александрович, кинорежиссеры обречены на любовный успех у своих актрис.
— Не скажите! Практика показывает: больше романов у актрис с операторами. Вдохновляет тайная заинтересованность актрисы быть в кадре неотразимой, чтобы оператор снял покрупнее, получше поставил свет, повыигрышнее взял ракурс... Мне в принципе всегда нравились мои героини. В “Сестричках Либерти” снимались две девочки почти с улицы. С ними работать было посложнее. Но нельзя без влюбленности утверждать героев, героинь. Ты должен внимательно, интуитивно их чувствовать.
— От Грамматикова не перестают ждать хороших фильмов.
— Сейчас приступаю к огромному проекту — буду снимать русскую писательницу Лидию Чарскую. Замечательный драматург Вадим Зорин (это его “Петербургские тайны”, “Саломея”...) написал десять телевизионных серий и специальный киносценарий. В проекте — осуществить параллельно еще и фильм по книгам Чарской. Сейчас ведем переговоры с Ханты-Мансийским округом, с Уфой. Может быть, всю Сибирь снимем в Уфе. Будем снимать и в Петербурге, но многое сделаем в павильонах, возможно, на “Мосфильме”. По всей России будем искать героиню. В ней — 70 процентов успеха! Авантюрно-приключенческий сюжет потребовал отличного диалога. Нам пришлось частично переписывать Чарскую.
— Предсказываю успех вашей серии. Я сейчас перечитываю Чарскую: барометр читательского спроса, Игорь Захаров, роскошно переиздал в серии “Книги маленьких принцесс” четыре вещи Лидии Чарской. Это “Начало жизни (Записки институтки)”, “Княжна Джаваха”, “Люда Влассовская”, “Вторая Нина”. Героини жили в России сто лет назад. А вы собираетесь дать им вторую жизнь — знаковое совпадение замысла издателя и кинорежиссера. Но где вы найдете средства на Чарскую?
— В принципе — дает государство. Конечно, если не обманут. Будем искать и дополнительно. Очень надеюсь на Грачевского, представителя президента по Сибири. Он готов посидеть, поговорить. Думаю, на такую благородную вещь должны нам дать деньги.
— Владимир Александрович, радостно видеть вас снова в хорошей форме после скандала с освобождением вас от поста директора киностудии Горького. Скажите, сохранится ли киностудия как остров детских и юношеских фильмов?
— Да, наше государство часто поступает бесцеремонно. Но дело все в том, что я сам хотел акционирования студии. Сам нашел банк и привел его на акционирование. Но я не мог поступить так, как хотели госчиновники. Не мог не оценивать коллекцию картин своих учителей. 420 фильмов — и оценить в ноль! — не могу, по-человечески не могу с этим согласиться. И они перешагнули через меня. Я хотел, чтобы четко и внятно закрепили, что студия Горького останется детской. Этого сейчас уже не будет. Я требовал вещей не совсем уж неосуществимых. Мне, безусловно, обидно, что студию оценили всего в три миллиона долларов. Там земля стоит дороже!
Этот конфликт не был для меня неожиданным — меня предупреждали: “Соглашайся. Давай договоримся”. Действительно, у государства нет денег содержать студию, тащить на себе детское кино. Глупо все время стоять на одной ноге и у кого-то просить помощи и денег. Я был за приватизацию. Только по-иному — не сбрасывая в пропасть нашу киноклассику.
— Скажите, знаменитый кинорежиссер Грамматиков, как вы отпраздновали свое 60-летие?
— Отказался ото всех официальных торжеств. Очень камерно посидели семьей за городом на даче, под Звенигородом. Там у нас пока ничего нет, мы стоим у самого начала. Строим все семейной кучей — это будет наш общак.
— Ваше личное участие в устройстве дачного хозяйства?
— Грядки обильные делать не станем. Укроп, редиску, конечно, ткнем. А вот цветы, по-моему, Наташа серьезно затеяла.
— Ваше увлечение?
— Спортом и, конечно, теннисом.
— Машину водите?
— Сорок лет за рулем. Сейчас у меня “Сааб”. Вожу спокойно — ни с кем не соревнуюсь.
Р.S. Таганский суд 13 июня восстановил Грамматикова в должности директора киностудии им. Горького. Однако министр культуры г-н Швыдкой отдал личное распоряжение — не пускать Грамматикова и его бывших сотрудников на студию. А 18 июня был издан второй приказ об увольнении Грамматикова. Министр культуры, оказывается, из крутых.
