Чечня: чемодан без ручки

     Главное, как я теперь понимаю, для военного журналиста — это не спиться на рабочем месте. Куда бы мы ни приезжали — пообщаться с рядовыми бойцами спецназа или взять интервью у высокого начальства, — хозяева первым делом вели нас за стол.
     Сначала я пробовала отнекиваться: не пью, не могу. Но мне дали понять: не пьешь — значит, не уважаешь. А раз так — чего приперлась?.. Пришлось покориться. И в середине командировки такая традиция мне даже стала нравиться.
     Особенно застольные байки о фронтовом житье-бытье. Таких историй во время обычных интервью почему-то никто не рассказывает. В первый день я слушала, охала-ахала, но записывать стеснялась. Наутро половина рассказанного растворилась в выпитом и осела где-то глубоко в подсознании. Помню, что смеялась накануне громко, а вот над чем...
     Поэтому на следующий вечер я села за стол, прихватив с собой блокнот и ручку. Мужчины посмотрели на меня как на идиотку, но от комментариев воздержались. А после третьего тоста народ расслабился — и понеслось. Махнут рюмку и тычут в блокнот: “Вот еще был случай! Записывай...”
     ...Возвращались как-то омоновцы с дежурства на блокпосту — и решили заскочить на рынок за сигаретами. Между прочим, посещать рынок федералам без усиленной охраны категорически запрещено: там они — легкая добыча для боевиков. Вокруг тьма народа, пырнут ножом и тут же растворятся в толпе — ищи их потом. Тем не менее охотников нарушать приказы достаточно. Один из них позже вспоминал:
     — Купили мы сигареты, идем обратно, и вдруг почти у выхода с рынка нас начинают теснить несколько небритых чеченцев. Цепляются с какими-то дурацкими вопросами, явно что-то затевают... До своих, что остались в БТРе, — еще метров сто. Кричи — не услышат. И вдруг вижу: прямо на нас бежит Бакс, наша овчарка. “Чехи” ее тоже увидели и напряглись — спрашивают: что на ней надето?! А на Баксе была “разгрузка” — лифчик такой: бойцы в него кладут боекомплект, а Баксу мы его приспособили под собачьи принадлежности. “Это у него сумка с гранатами, — сочиняет мой товарищ на ходу. — Про собак-подрывников слыхали? Вот это одна из них...” Через минуту рядом с нами никого уже не было — “чехи” нырнули в толпу. А мы благополучно вернулись к своим под конвоем нашего спасителя.

     На войне много чего происходит странного, непонятного, сверхъестественного. Не всем рассказам, конечно, стоит верить, но бывают и подлинные чудеса...
     Например, в ставропольском ОМОНе мне рассказывали, как их командир спас из огня древнюю алтарную книгу. Это случилось во вторую чеченскую кампанию. Ехал полковник Пыхтин со своими бойцами по Грозному — и вдруг около православного храма к БТРу подбегают две старушки и просят: “Христом Богом, помогите! В горящем доме осталась церковная святыня — алтарная книга. Женщинам к ней прикасаться нельзя, а священника с тех пор, как храм разбомбили, у нас нет”.
     Омоновцы вошли в горящий дом, поднялись на второй этаж и видят: все вокруг пылает, трещит, а на полочке лежит та самая книга, и даже ткань, в которую она была завернута, огнем не тронута. Но стоило им только, взяв книгу, убраться из дома, как в нем тут же обвалились перекрытия. Книгу потом передали в Ставропольский краевой музей — и оказалось, что по ценности ей нет равных в России.
     А с Ренатом я познакомилась в Ханкале. Ему тоже довелось испытать на себе силу чудесного спасения. В мае он отправился в инспекторскую проверку в Веденский район. На обратном пути их штабной “уазик” подорвался на фугасе. Не доехав до вертолетной площадки всего 100 метров. Из 11 человек цел и невредим остался только он один.
     — Одного офицера на моих глазах просто разорвало, еще один умер в госпитале, а у меня — ни царапины! — рассказывал счастливчик.
     Вообще-то военные люди не любят говорить о смерти: во-первых, существует такая примета — помянешь старушку с косой, а она тут как тут... Во-вторых, все они немного фаталисты. Кто ж его знает, где ждет безносая? Бывали случаи, когда боец выходил целым и невредимым из боя, а позже погибал по собственной дури в пьяной драке.
     Там же, в Ханкале, мне рассказали еще один невероятный случай. Про омоновца из Нижнего Новгорода, который продержался в Чечне всего три дня... Никуда за территорию базы он не выходил, боевиков в глаза не видел. Целые дни слушал рацию и все время удивлялся количеству раненых и убитых: “Как же так, по телевизору говорят, что война давно кончилась, а тут каждый день подрывы, обстрелы?..”
     Потом ему стало казаться, что на базе тоже находиться небезопасно: “Мы здесь заперты, как в мышеловке. Если внезапно нападут боевики, нас перебьют голыми руками!”
     Старшие, опытные омоновцы посмеивались над его наивностью, кто-то пытался успокоить: ничего, повоюешь с наше — привыкнешь и к обстрелам, и к подрывам. А он вдруг взял и на четвертую ночь застрелился из автомата. Хотя был абсолютно нормальный, психически здоровый парень...

     У каждого, кто служит в Чечне, своя военная судьба. Многие приезжают сюда в пятый, а то и в шестой раз. А до этого были в Афгане, Осетии, других “горячих точках”. Этим дома спокойно уже не живется — нужен постоянный адреналин. Недаром психологи считают, что у омоновцев и собровцев профессия пагубно влияет на личную жизнь: каждый второй из них разведен.
     Но были среди моих собеседников и такие, кто говорил, что им одной командировки в Чечню за глаза хватит. Они, напротив, очень переживали за свои семьи: “Шесть месяцев не был дома — какая жена такое потерпит?..”
     Кстати, пермский ОМОН даже добился официального приказа министра: осенью их больше посылать в Чечню не будут.
     — В Сибири с зимой не шутят, мужики должны заготавливать осенью дрова, копать картошку, — объясняли они мне свое требование. — Иначе наши семьи, пока мы тут воюем, перемрут от холода и голода.
     Вообще вокруг этих шести месяцев много споров идет. Сторонники длительных командировок говорят: у Чечни есть своя специфика, бойцы должны привыкнуть к местным бытовым условиям, пройти акклиматизацию — они же первые 1,5 месяца от сортира отойти не могут, у всех поголовно — диарея. Так что чем дольше длится командировка, тем для службы лучше.
     Противоположная точка зрения такова: нужно создать военным нормальные бытовые условия в армии — тогда они и животом маяться не будут. А держать людей по полгода в условиях беспрерывного стресса — это не только бесчеловечно, но и преступно. Если у спецназовца съедет “крыша”, то ему в таком состоянии не то что оружие — столовый ножик опасно доверять. Примеров, когда бойцов приходилось срочно отправлять домой по психологическим показаниям, в Чечне хватает.
     — Были случаи, когда к нам приходил целыми отрядами ОМОН и просил: дайте справку, что мы больше здесь не в состоянии находиться. И давали... — рассказывали психологи в Ханкале. — Водители “Уралов” тоже бунтовали: с них хотели “боевые” снять, хотя они больше всех рискуют подорваться на фугасах...
     Зарплаты наших военных — это, конечно, особая тема. Я бы даже сказала, самое слабое звено в обороне страны.
     Спрашиваю 30-летнего прапорщика: “На что потратите деньги за командировку?” Дома у него остались жена и двое детей: сыну 10, дочке — полгодика.
     “Холодильник купим”. — “А еще?” — “Ну, может быть, сыну на игровую приставку хватит... Давно пацан просит”. — “Сколько же вам заплатят?” — “Если дослужу до конца командировки, то за 6 месяцев выйдет 25—26 тысяч рублей”.
     Эти цифры, думаю, в комментарии не нуждаются. Недаром спецназовцы говорят: “Мы воюем за идею, так как то, что нам платит Родина, деньгами назвать нельзя”.
     Одними идеями, правда, бойца не накормишь: аппетит у мужиков на войне ого-го! Поэтому мудрые командиры заводят на пунктах временной дислокации свое подсобное хозяйство: откармливают кроликов, кабанчиков, курочек-несушек. Животину солдаты заводят не только для пополнения солдатского рациона, но и для души. В Наурском районе бойцы рассказывали мне о недюжинном уме кролика Роджера, который ездит с ними на “зачистки”, и поистине восточной хитрости кошки Фатимы и пса Вахи, оккупировавших солдатскую кухню.

     “Бандит должен сидеть в тюрьме, а женщина дома”, — такими словами меня приветствовали на военной базе в Ханкале. Однако оказалось, что женщина на войне — это не такая уж сегодня и редкость. Связь, медицина, кухня — самые женские военные профессии. Ну и, конечно, работа с документами: тут мужчинам без женской аккуратности не обойтись.
     — Разве я думала, что здесь найду себе мужа? — говорит Лена и показывает фотографию, где она, счастливая и красивая, обнимается с дюжим хлопцем. — Володя — москвич, я — с Камчатки, а встретились в Чечне...
     Через несколько дней ее командировка заканчивается, и она уедет к жениху знакомиться с будущей свекровью. К ее маме Володя уже успел съездить и попросить благословения.
     — Ты влюбилась в него с первого взгляда?
     — Ой, что вы! Он мне вначале жутко не понравился... Пришел в секретариат и давай с порога права качать. Это, между прочим, каждый из них так. Срочно оформляй ему бумаги — и все тут! Я тоже завелась сполоборота — говорю, ты у меня не один, вон очередь в коридоре ждет... В общем, наорали друг на друга — какая уж тут любовь!
     А на следующий день он приходит с извинениями: “Простите-извините, был не прав”. Я тоже немножко остыла, вижу — вроде бы нормальный парень, даже симпатичный, только нервный. А позже я узнала, что в тот злополучный день, когда мы сцепились, он только-только вернулся с “зачистки”, и у них во время операции несколько человек ранило...
     — Мужчины вас, наверное, на руках носят? — спрашиваю девушек.
     — Избыток мужского внимания так же плох, как и его недостаток, — возражает майор Лиза. — Мужики ведь все как один считают себя неотразимыми. И каждый требует к себе особого отношения. Их коронная фраза: “Вы помните, я у вас был месяц назад?” А у нас за день перед глазами проходит до сотни человек, и все они, между прочим, мужчины — попробуй запомни...
     — И все к вам только по работе пристают?
     — Не только. Иногда от усталости с ног валишься, мечтаешь, как бы побыстрей спать завалиться, а тут гости: “Пустите, девчонки, чаю попить!”
     — ...А то так есть хочется, что переночевать негде?
     — Нет-нет. Все строго в рамках приличия. Вначале, правда, были попытки по ночам в дверь и в окна пролезть. Но потом поняли: тут не обломится. Многим не секс нужен, а просто поговорить. Мужики — как дети. Чуть что не так, им нужна мамочка — утешить, выслушать, подбодрить... Вот мы и нянчимся с ними, а они нас за это конфетами кормят. В первый же день командировки холодильник притащили.
     — Неужели, — спрашиваю у Лены и Лизы, — никто за все 6 месяцев вам ни разу не испортил настроение, не нагрубил, не нахамил?
     — Нет, — отвечают, — все как раз наоборот. Например, возвращается с гор на базу отряд, бойцы злые, усталые, а командиру еще надо кучу бумаг оформить в секретариате. Приходит к нам весь из себя крутой, а видит, что перед ним женщины, и весь пар из него тут же выходит. Многие так и говорят: “Девчонки, мне от вас ничего не надо, можно я просто у вас немножко посижу?! Тут домом пахнет...”

     На войне чувство времени и реальности совсем другое, чем в мирной жизни. Часы измеряются не секундами и минутами, а происшествиями. Рация то и дело передает сообщения о подрывах, обстрелах, попытках захвата заложников. В Москве это была всего лишь статистика — в Чечне такая информация воспринимается совсем по-другому.
     Сегодня на фугасе подорвался кто-то другой, но завтра им можешь стать ты. Понимают это и сами чеченцы, которые страдают от диверсий боевиков ничуть не меньше федералов. Именно из-за этого многие из них добровольно информируют солдат о готовящихся террористических актах.
     — К нам часто приходят жители и просят обратить внимание на трудных подростков, которых боевики чаще всего вербуют на подрывную работу. А как-то один раз даже мулла обращался, — рассказывали сотрудники чеченской милиции.
     Разведка данных происходит обычно следующим образом. Кто-нибудь из местных жителей, кто постоянно снабжает блокпосты водой и продуктами, подходит и говорит солдату: “Вася, передай начальству, нужно приглядеть за соседским Ахметом — парень совсем от рук отбился. Целыми днями курит анашу, тащит у соседей все подряд. А вчера видели его в подозрительной компании — боевики, наверно. Боюсь, как бы не поставил этот дурак фугас и не подорвал нас всех”.
     О бесчинствах федералов, которые “зачищают” в Чечне невинных мирных жителей, пишут и говорят много. Мне тоже до командировки в Грозный было дико читать о том, что “в университете прошла “зачистка” и арестованы студенты-первокурсники...”. “За что? — думала я. — Они же еще совсем дети — 17—18 лет!”
     А потом читаю сводку происшествий за день, когда мы были в Грозном, и вижу: трое студентов, 18—20 лет, подорвались, когда ставили мины-самоделки. Вот такие университеты у чеченской молодежи сейчас. Видела я потом эти самодельные бомбы: две банки из-под джин-тоника, начиненные взрывчаткой, — одна такая адская машинка лежала в куче строительного мусора рядом с другой, по которой ехала наша машина. К счастью, взорвалась она, когда поблизости никого не было...
     — Боевики ставить фугасы абы куда не будут. У них все четко отработано: подрыв “Урала” или БТРа — 300 баксов, машина с высокими чинами от федералов — штука. А такими хулиганскими подрывами занимается в основном молодежь, — объясняли мне потом в милиции.

     Муж Хеды в 95-м, когда начали бомбить Грозный, ушел к боевикам (все имена в целях безопасности этих людей изменены. — Авт.). Не так давно он вернулся домой без денег и без обеих ног, теперь потихоньку спивается.
     Старший сын — наркоман. Ему 15 лет, не учится, не работает. Мать прячет от него и деньги, и вещи: попадут в руки — продаст или обменяет на героин. Кроме него еще четверо детей. Все девчонки.
     — Мне плевать, кто будет у власти в Чечне. Лишь бы стрелять перестали, порядок был и работать дали нормально, — мы говорим с Хедой в придорожном кафе, рядом с ее домом. Она хозяйка, повариха и буфетчица в одном лице. Поэтому свой рассказ она то и дело прерывает распоряжениями по хозяйству.
     — Жанета! Принеси 3 упаковки минералки и 4 “цветной”! — кричит она своей 12-летней дочери, когда на пороге появляются постоянные клиенты — солдаты с блокпоста.
     Упаковка воды весит 9 килограммов, в жаркие дни они продают до 100 упаковок. Мать и дочь за день переносят примерно тонну грузов.
     — А что делать? — Хеда разводит руками. — Жанета — самая старшая в семье. Саида я в счет не беру: наркоман — пропащий человек. Иногда думаю: хоть бы уж он сдох, не мучил нас. А иногда так жалко... Единственный сын. Такой хороший мальчик был! Все из-за этой проклятой войны! Дудаев нам золотые горы обещал. Скоро, говорил, в ваших домах из крана потечет не вода, а верблюжье молоко. И что мы имеем? Я каждый день, когда качаю на колонке воду, думаю: вот оно, твое молоко!..
     На самом деле у Хеды дела идут совсем не плохо. Торговля бойкая, в день она имеет до 1000 рублей. По местным меркам — сумасшедшие деньги, поэтому Хеда больше всех заинтересована в поддержании правопорядка на своей улице.
     — Она тут вроде местного мафиозо, — рассказывали омоновцы. — Про всех знает, чем дышат, чего затевают.
     — Если у вас столько добровольных помощников, — удивляюсь я, — за чем же дело стало? Почему обстановка в Чечне по-прежнему взрывоопасная?..
     Но ответить на этот сакраментальный вопрос никто не мог. Все соглашались: да, пора бы уже остановить жуткий беспредел насилия. Но когда дело касалось конкретных предложений, то чеченские и русские “силовики”, призванные работать вместе, скатывались на взаимные претензии.
     — Стоило только с федералов снять “боевые”, как сразу же они стали брать взятки на блокпостах, — жаловались в чеченской милиции и показывали мне стопку уголовных дел о взятках. — Подъезжает междугородная маршрутка к блокпосту, водитель собирает с пассажиров по десять рублей — и вперед! Дело даже не во взятках — по сравнению с тем, как воруют гуманитарку, об этих копейках и говорить грех, — но федералы же досматривать машины перестали. Заплати им Басаев — они и его в Грозный пустят!
     Потом показали еще одну стопку дел: настоящим бичом стали сейчас в Чечне наезды военной техники на личный автотранспорт и пешеходов.
     — Обкурятся вояки и гоняют на своих БТРах — ничего вокруг не видят, — говорил следователь. — В прошлом месяце у меня было дело о наезде “Урала” на “Жигули”. Ехали муж с женой, а в результате — два трупа. Водитель “Урала” скрылся с места происшествия. Очевидцы записали номер. Я передал дело в военную прокуратуру. А мне говорят: ну и что же, что машина военная, может, ее угнали... Вот если бы вы фамилию водителя сообщили!
     У русских — свой взгляд и свое отношение к ситуации в Чечне:
     — Нам их менталитет никогда не понять. Потому что чеченцы любую пустяковую проблему решают только с помощью оружия. Машина, например, колесом в лужу попадет, обольет грязью прохожего — наш бы за такое обматерил, а “чех”, не задумываясь, очередь из автомата даст по водителю. Слышали про дневник кровника? “Понедельник. Наша кошка съела соседского цыпленка. Вторник. Соседский мальчишка повесил нашу кошку. Среда. Мой брат зарезал соседа” — и т.д. “Воскресенье. В селе никого не осталось. Скучно стало жить”.
     В одном только сходятся и русские, и чеченские “силовики”: кому-то эта война выгодна. А раз так, то они без работы не останутся. Но это уже совсем другая история.