— Черный.
— Где ты его ощущаешь?
— В сердце, в горле, в глазах...
Русская женщина-психолог замолкает и смотрит на своего пациента, дагестанского мальчика. Она знает: сейчас надо сделать паузу, позволить ребенку осознать свой страх.
Здесь, в Дагестане, страх имеет форму. Он беспощаден, как взрыв во время мирной демонстрации, прогремевший в Каспийске три месяца назад. Он необратим, как и сильнейший психологический шок, который пришлось пережить не только пострадавшим, но и свидетелям теракта 9 мая. А еще он конкретен. Так же, как работа специалистов из Москвы, приехавших сюда, чтобы помочь детям и взрослым справиться с этим страхом.
Нашу делегацию трудно назвать внушительной: три женщины-психолога и журналист. Неудивительно, что администрация Каспийска поначалу довольно скептически относится к московским гостям: чиновники осторожно спрашивают, каковы цели столичных специалистов, почему приехали именно сейчас и на каких условиях психологи готовы помогать дагестанским детям. Позже замглавы администрации Каспийска объяснит свои сомнения: майская трагедия вызвала пристальный интерес самых разных “специалистов” — кого-то тянуло на “жареное”, кто-то просил за помощь деньги...
— Основная и самая большая часть работы психолога как раз начинается через несколько месяцев после ЧС, — объясняет руководству Каспийска директор Центра экстренной психологической помощи Московского городского психолого-педагогического института Екатерина Бурмистрова. — Иногда симптоматика психотравмы появляется только через полгода после случившегося.
Похоже, лед тронулся. Последним доводом в пользу нашей благонадежности стал опыт работы московских специалистов в подобных ситуациях: они помогали пережить тяжелую травму детям и родителям моряков, погибших на “Курске”, были в лагерях беженцев в Ингушетии, в Чечне. Мобильные бригады психологов при содействии московского Комитета образования в течение трех лет выезжали в районы ЧС и организовывали систему помощи пострадавшим.
Дагестанцы уважительно качают головами, выражают восхищение и в свою очередь делятся достижениями. В Каспийске создан Центр психолого-медико-социальной помощи, всем пострадавшим выделены средства, семьи погибших получат квартиры. Но самая главная проблема — здоровье детей. Больше всего от взрыва пострадали ученики 1-й школы Каспийска: взрыв прогремел рядом с ней. 13 детей погибло, еще 51 ребенок ранен. Тут же определяется и направление работы психологов — реабилитация пострадавших и обучение сотрудников местного Центра психологической помощи. Мы едем туда.
— Живем не так, как раньше, совсем по-другому живем, — рассказывает Осият Алиева, мама одного из пациентов центра. — Все поменялось, как будто нет смысла в жизни. Ты не поверишь: боюсь всего. Дверь хлопнет сильней, чем обычно, — и паника какая-то. Даже когда дети рядом — все равно страх. Не уходит, не отступает, всегда с нами...
7 мая Абдурагиму, старшему сыну Осият Алиевой, исполнилось 14 лет. 9 мая он вместе с друзьями пошел на демонстрацию. Результат — многочисленные осколочные ранения, операция в махачкалинской больнице и долгий восстановительный период.
— Нам еще повезло, — говорит Осият. — 11 мальчиков было в его классе — пятерых не стало. Из тех, кто был с ним вместе на демонстрации, еще двое ранены, а двое погибли. Как раз 29 мая, когда Абдурагима из больницы выписывали, его друг там умер. Потом, в Каспийске уже, мать его пришла к Абдурагиму, просила: “Покажи мне то место на площади, где стоял мой Ильдар”. А ребята, которые погибли, такие были талантливые, такие активные! Не зря говорят: Аллах забирает лучших...
Абдурагим до сих пор передвигается на костылях. Гипс с ног давно снят, но мальчик не может ходить. Он боится наступать на ноги. Это лишь одно из последствий психологического шока, который перенес подросток. Но для него — Абдурагима Алиева — гораздо страшней другое. До взрыва он был двукратным чемпионом Дагестана по кикбоксингу. И этим летом собирался на чемпионат России.
Вергина Хайлова, директор Московского центра психологии экстремальных ситуаций, помогает Абдурагиму устроиться в кресле, садится напротив. Мне тоже разрешено присутствовать на сессии. Налаживание контакта проходит непросто: в Дагестане принято переживать свои беды молча, а железное правило “мальчики не плачут” устанавливается с младенчества. Но вот первый барьер преодолен.
— Давай попробуем представить, что ты успел убежать, — продолжает сеанс Вергина, — что ты сделаешь сейчас?
— Помогу своим друзьям...
— Как ты им поможешь? Расскажи мне, что ты сейчас делаешь?
Прикрыв глаза, Абдурагим рассказывает. Вот он перевязывает одного, вот помогает другому дойти до машины, просит отвезти товарища в больницу... Вергина внимательно слушает подростка, настраиваясь на его “частоту”, изредка помогает короткими вопросами. Сегодня чуда не произойдет. Чтобы Абдурагим избавился от страха, тоски, ощущения собственной непригодности, нужен минимум месяц работы. Но говорить о первых результатах можно. После сессии с разрешения психолога я прошу Абдурагима еще раз вернуться в тот день и рассказать, что он помнит.
— Конечно, если ты хочешь, — осторожно добавляю я.
— Все нормально, — отвечает Абдурагим, — я расскажу. Мы стояли колонной от школы, с пацанами разговаривали. Учительница мне велела рядом стоять, никуда не отходить. Ну а я не послушал — пошел к другу, через площадь, и услышал взрыв. Он был сзади. Тогда я побежал, потом упал, ко мне подбежали одноклассник и учительница. Она перевязала меня, посадила в машину с ранеными. В больнице сначала никто не подходил, потому что врачей было мало, а тяжелораненых — много. И мертвые были тоже, крови было много, на полу, везде... Потом пришли папа с мамой, помню, как они плакали. Меня отвезли в Махачкалу, в больницу.
Он ненадолго замолкает, а потом со вздохом говорит:
— Наш 8-й “А” был лучшим классом в школе...
— О ребенке.
— Что вы чувствуете, когда говорите о ребенке?
— Страх...
27 осколочных ранений получил сын Фатимы Мельниковой. Мальчик передвигается самостоятельно, помощь специалиста больше нужна самой Фатиме. Она не может успокоиться, чувствует себя в безопасности только днем и в присутствии знакомых или соседей.
— На 1-м этаже живем, — говорит Фатима. — Чуть шорох какой услышу, даже посреди ночи, — сразу встаю и потом не могу заснуть...
С точки зрения психологов, состояние ребенка, пережившего экстремальную ситуацию, во многом зависит от того, как будут вести себя родители. Даже маленькие дети сразу же реагируют на родительскую нервозность. В той же пятиэтажке, где расположен Центр психологической помощи, живет Индира Магомедова с маленьким сыном. Соседи рассказывают, что малыш часто плачет, капризничает, плохо ест. И добавляют: “Может ли быть иначе — ведь она родила сына 8 мая, а 9-го погиб ее муж...”
Индира выходила замуж так, как принято в Дагестане, то есть до дня сватовства не видела суженого ни разу. Пока родители договаривались о свадьбе, невеста смотрела на будущего жениха, прячась за приоткрытой дверью. Те, кто знал эту молодую пару, говорили о них как о каком-то чуде. Индира просто боготворила мужа, очень хотела родить ему сына. Первые дни после трагедии от нее как могли скрывали правду. Сейчас Индира живет одна с ребенком, почти ни с кем не общается, от помощи центра отказывается.
— Такое случается достаточно часто, — говорит Екатерина Бурмистрова. — Человек погружен в свое горе, не хочет выходить из стрессового состояния. А мы не имеем права навязывать свою помощь. Мы можем что-то делать лишь тогда, когда пострадавший попросит об этом.
Московские специалисты все же оставляют дагестанским коллегам методики работы с Индирой и вообще с теми, кто потерял родных. А девушки-сотрудницы центра рассказывают еще одну из душераздирающих дагестанских историй.
— Еще одна молодая пара здесь жила, мы их знали хорошо, — Гульмира, 20-летняя выпускница факультета психологии ДГУ, едва сдерживает слезы. — У них 27 апреля была свадьба, а 9 мая муж погиб. Он был из такой интеллигентной семьи — там, знаете, огромная библиотека, музыка все время классическая, он сам на флейте играл. Нехарактерная для Дагестана семья: он был единственным ребенком. И когда он погиб, его отец хотел наложить на себя руки: все-таки единственный сын, наследник, и так страшно умер. Помню, отцу его тогда говорили: подожди, может, он оставил тебе внука... А потом уже стало ясно, что внука не будет.
Все эти тяжелые истории, чужая кровь, боль и страх — каждодневная реальность для сотрудниц центра. Тогда, 9 мая, они тоже были на демонстрации и сразу же после взрыва бросились к пострадавшим. Через несколько недель, когда улеглась суматоха, каспийские психологи и социальные работники пошли к пострадавшим.
— Они кричали на нас, — вспоминает одна из сотрудниц Центра психологической помощи, — пострадавшие обвиняли нас в том, что случилось. Мы не могли понять почему.
— Это естественно, — объясняет Бурмистрова. — Человек, переживший такую трагедию, не может адекватно оценить ситуацию. Ему плохо, тяжело, чтобы стало легче, надо найти виновных. На это нельзя реагировать, вы должны быть к этому готовы.
Для московских специалистов поездка в Дагестан — не разовая акция. МГППИ готов принять сотрудниц каспийского центра в аспирантуру или дать им второе высшее образование. Уже в этом месяце местные психологи получат из Москвы необходимые методические материалы. А пока Катя проводит занятие для каспийских коллег. Одна игра сменяет другую, в процессе она умудряется получить о каждой из сотрудниц максимум информации. Дагестанки с удовольствием учатся, запоминают, записывают и смеются. Похоже, впервые за долгое время.
Им не хватает опыта, недостает квалификации. И все же у этих женщин есть огромное желание помочь своим землякам пережить случившееся. Они знают, что такое настоящий кошмар. Они видели его наяву.
— Неужели можно привыкнуть к такому? — спрашиваю я своих спутниц. И слышу в ответ:
— А что им остается?..
С точки зрения специалистов, психологов на душу населения здесь должно быть гораздо больше, чем в Москве. В отличие от нас, взрослые и дети Дагестана живут в постоянном ожидании новых и новых катастроф. Но в Буйнакске нет ни одного центра психологической помощи, нет ни одного специалиста по психологии экстремальных ситуаций. А в лагере “Терменлик” психолог даже не предусмотрен штатным расписанием.
— Наши дети в основном из приграничных районов и сел, — говорит старшая вожатая Аминат Каримулаева. — Помню, в 1999 году посреди ночи приехали несколько “Икарусов” с малышами и взрослыми из Ботлихского района (в 99-м в Ботлихе шли военные действия. — Авт.). Нужно было видеть этот кошмар: рев, крик стояли такие, что невозможно было понять, в чем дело. Эти дети пережили серьезный стресс и, конечно, никогда не забудут того, что видели. А сейчас вот — наводнение. Нам просто не дают возможности очнуться...
У Аминат не слишком много времени на разговоры: в лагере 240 детей, каждого она знает и в лицо, и по фамилии. Через пару минут — вечернее построение перед ужином; мы отходим в сторону и пока просто наблюдаем.
— Лагерь, стройся! — командует Аминат. И они вытягиваются в колонны: дети от 7 до 17, худые, небрежно одетые, не по-детски серьезные. “Терменлик” напоминает мне пионерское детство: командиры, речевки, девизы. Здесь, в горах, это кажется удивительно органичным. Во время ужина я встречаю с подносом и двумя порциями еды Патиму — командира 2-го отряда.
— Хочешь поужинать в одиночестве? — спрашиваю я.
— Нет, — без улыбки отвечает 13-летняя девочка. — Просто у меня в отряде двое больны — вот несу им ужин.
Потом Катя и Вергина объяснят мне, что для подростка, пережившего ЧС, помощь кому бы то ни было — лучшая терапия. Аминат Каримулаева, отработавшая в системе образования 27 лет, тоже хорошо это знает. Мои московские спутницы в один голос восхищаются удивительной женщиной, на которой по большому счету держится детский лагерь. И обещают обязательно связаться с Минобразования России и поднять вопрос о введении штатных психологов в этом и других детских лагерях Дагестана.
— Нам очень-очень нужны такие специалисты, как вы, — говорит на прощание Аминат. — Наши дети пережили шок, они психически неуравновешенны. И если мы не обратим на это внимания и не поможем им, то это сделают другие. Необходимо прервать цепь зла. Прибавьте к психологическим проблемам фактор ваххабизма, который очень силен в Дагестане, — и вы поймете, о чем я говорю.
Московские психологи хорошо понимают Аминат. Они говорят о том, что необходима федеральная программа работы с кавказскими детьми. Они могли бы подготовить проект такой программы, но для этого нужен заказчик — государство. Уже по результатам этой поездки будет составлена справка для Министерства образования РФ. Где в числе прочего будет информация о том, что в Дагестане пострадавшие от терактов дети занимаются в школах в четыре смены — потому что не хватает зданий и средств.
На самолет нас провожает весь коллектив Центра психолого-медико-социальной помощи Каспийска в полном составе. Девушки-дагестанки обнимают своих столичных коллег, не устают говорить “спасибо”. Не так давно лексикон местных жителей обогатился новым понятием: “неразборчивый терроризм”. Это — война со спящими детьми и мирными демонстрациями. Сегодня многие жители Каспийска навсегда усвоили еще одно относительно новое слово: психолог. Это тот, кто воспринимает чужую трагедию как свою собственную. Тот, кто готов приехать за тысячи километров, чтобы помочь.
Каспийск—Буйнакск—Махачкала—Москва.
