Фельетон с лошадью

Вениамин СМЕХОВ: “Мне страшно хотелось напиться. Но не получалось”

  "Какая же она дура! Полная дура, эта миледи! — презрению нашему не было предела. — Как она могла его предать, выдра!” Мы шипели и злились. Мы страдали от безнадежной любви в полутемной спальне пионерлагеря “Бауманец”. Мы, юные амазонки, в свои лихие девять лет.
     Какой геодезический сдвиг порождал его облик в девичьих мозгах — врачами не установлено. Но поклонницы вели себя крайне странно. Они присылали ему свои фотографии... в усах, при бороде и шляпе. Он умилялся и называл их Атосихами. Таких фотографических усатых Атосих у Смехова целая коллекция.
     “Я вас люблю и день, и ночь,
     и снова ночь и день.
     Но я ни разу не коснусь
     Тебя, мой милый Вень!”
     Так написала ему девочка Снежана из Болгарии. И по накалу чувств это ничуть не хуже “Я вас люблю, хоть я бешусь...”
     Сегодня у известного актера Театра на Таганке Вениамина Смехова — день рождения. С мушкетерских времен его жизнь сильно изменилась. Его не застать в Москве. Он пишет, преподает, оперы ставит, колесит по всему миру. Все по-новому, другая жизнь.
     А для меня он по-прежнему неосязаем. И голос все такой же, знакомый... Где-то на другом конце телефонного провода, в небольшом университетском городке Миддлбэри, штат Вермонт.
    
     — Вениамин Борисович, вам сложно говорить, не видя глаз собеседника?

     — Нет, мне привычно и так, и сяк. Я все-таки актер, и должен силой воображения заставить себя поверить, что вижу ваши прекрасные глаза.
     — Тогда помогите и моему воображению. Расскажите, что сейчас вас окружает? Какие предметы, мебель?
     — Вокруг меня — декорация обычного университетского свойства. Только чуть лучше, чем у других, поскольку моя жена Галя не только преподает в аспирантуре, она еще и замдиректора этой летней русской программы в Вермонте. Последние 10 лет мы с ней привыкли жить “в гостях” — на разных квартирах там, где работаем. Я даже новую книжку пишу — “Жизнь в гостях”. Дома у нас довольно просторно. Много всякого электричества. Все имеет довольно американский вид: продуманно, прагматично, но — пустые стены. Поэтому я обязательно всегда вожу с собой “собственную Москву”. Это означает, что сейчас передо мной висят эскизы моих последних постановок: “Кармен”, “Ревизор”, “Две сестры”. И программка “Истории солдата” Игоря Стравинского. Плюс снимки, где мы запечатлены на Пахре и с младшей дочкой Аликой, и со старшей — Леной, и с друзьями.
     — Вы мне вчера сказали, что любите возвращаться...
     — У меня даже стихи такие есть, сорокалетней давности, я тогда еще учился в вахтанговской театральной школе:
     Круглое, круглое, круглое лицо.
     Садовое, Садовое, Садовое кольцо.
     Люблю с тобой вращаться, вращаться, вращаться,
     Чтоб снова возвращаться, вращаться, вращаться.
     Такое вот Садовое кольцо как образ жизни.
     — В Щукинское училище вы тоже однажды вернулись: вас якобы признали профнепригодным студентом, а вы не поверили и вернулись. Это правда?
     — Да. Вообще, легче всего жить, когда ты пережил что-то ужасное. Потому что тогда ты больше благодарен жизни. Наверное, мое успешное окончание вахтанговской школы было связано с тем, что я — довольно балованный москвич — пережил сильную встряску. Мой учитель Владимир Этуш не поверил, что из такого лентяя, как я, может получиться актер. И предложил мне уйти в математики.
     — А вы на самом деле были лентяем?
     — Я, наверное, был не лентяем, а скорее — очень застенчивым. Я стеснялся выходить на сцену и вместе с тем обожал. Мне нужно было пройти большую школу с прекрасными педагогами и соучениками, чтобы понять, что такое чувство свободы на сцене. Кстати, еще один знакомый вам актер — Саша Збруев, мой однокурсник — тоже был переведен в вольнослушатели, как и я. Но потом мы доказали свою профпригодность. Знаете, как у Достоевского: только через страдания можно прийти к счастью.
     — Вы сильно страдали, когда, оказавшись без работы, подрабатывали на мясокомбинате, лепили котлеты за 5 копеек?
     — Такого никогда не было, хотя мне забавно послушать о себе как о пролетарии. На самом деле мы довольно бедно жили с первой женой и старались как-то выкручиваться на свою зарплату. В кулинарии соседнего мясокомбината покупали дешевые котлеты. И лепил я их у себя дома, а не на конвейере.
     — Какие профессии, кроме актерства, вы освоили?
     — Последние 12 лет я веду отвязанный образ жизни, ношусь по разным контрактам и городам мира. Конечно, актерство — основная моя профессия, но если б я был актером на все 100%, мне не было бы так интересно в режиссуре, в литературе, в концертах, в путешествиях. Я ведь начинал с литературы, с журналистики. Можно сказать, я ваш коллега, и уверенно заявляю: наша родина — русский язык. Когда-то хотел поступать в МГУ на журфак, мои родители тоже на это надеялись. Но в 10-м классе я буквально сбежал сам от себя в актеры. И горжусь тем, что продолжаю быть артистом Театра на Таганке, моя трудовая книжка лежит в любимом и любимовском театре.
     — Других языков, кроме русского, вы не знаете?
     — Не сложился роман ни с каким языком. По-английски с трудом, но говорю.
     — Как же вы преподаете за границей?
     — Когда я ставлю драмы или оперы в Германии, Чехии или во Франции, там всегда есть прилично оплаченный переводчик. Если я работаю в Америке, то мне помогает фильм “Три мушкетера”. Потому что наши русские девочки и мальчики, которые приезжают сюда учиться, сами приходят и волонтерами помогают мне на лекциях. Но главным переводчиком является моя нервная система. Есть все-таки понятие “театральный язык”. Я могу мимикой и жестикуляцией, голосом или пением внушить человеку из любой страны больше, чем с помощью хорошего синхрониста. Я человек страсти, меня так научили.
     — В вашей книжке я вычитала, что первые годы работы на Таганке вы думали, что Любимов вас не любит. Вы и сейчас так считаете?
     — Наверное, главная нехорошая черта во мне — это избыточная любовь к свободе. Я очень не люблю начальников. Я терпелив, терпим, прощаю сплетни, зависть, ревность даже моих друзей и товарищей. На это меня хватает, но начальников не люблю. И когда Любимов проявлял себя начальником, то у нас начинались с ним скверности. Но в основном я досаждал ему своим противным чувством юмора. Чего-нибудь начинал говорить, а начальники же не любят, когда смеются. Но Любимов-то гениальный режиссер, он сам себе не равен: как человек — это одно, а как художник — он потрясающий. Наступал момент, и он говорил: “Ну ты будешь капустник-то придумывать?” То есть сам напрашивался на “комплимент”. И я придумывал капустник, где мы издевались над ним, смеялись, передразнивали. Конечно, он обижался на какое-то время, а потом снова задавал тот же вопрос.
     В Театре на Таганке мне повезло с ролями, ведь Любимов назначал на роль независимо от плохих отношений. Было много случаев, когда, репетируя даже большие роли, я чувствовал его человеческое отчуждение. Может быть, еще и потому, что руководителю, монарху всегда лучше иметь дело с виноватыми. Ему понятнее человек, который провинился, напился, уехал, сорвал спектакль, а потом вернулся с повинной. А тот, кто ни в чем не провинился, — темная лошадка. Как же меня всегда раздражал комплимент Любимова: “Вот Смехов всегда приходит вовремя, на него всегда можно опереться”. Уж больно сомнительная похвала из его уст. Мне страшно хотелось сорваться, напиться... Но не получалось. Так что отношения у нас были как в семье, но вспоминаются они все равно как счастье.
     — Сейчас ваши пути пересекаются? Какое-то творческое сотрудничество возможно?
     — Наверное, возможно. Отвечу так: я молю бога, чтобы было здоровье и продолжалась та необыкновенная жизнь, которая есть у Любимова, — с женой, с театром, с постоянными премьерами. Больше я ничего не хочу комментировать. Дай бог нам всем такой судьбы, такой силы, таких преодолений и мук, которые он перенес, в том числе и с нами, актерами. Мы ж лентяи лагерного розлива, мы жили в стране победившего иждивенчества. Не спешили трудиться и всегда знали: что бы ни сделал Любимов, все будет успешным. Но были и исключения: Высоцкий работал всегда как зверь. Демидова работала всегда, Золотухин. Я про себя не говорю, потому что себя со стороны не вижу. Хотя, наверное, я такой же.
     — Глядела я девочкой “Три мушкетера” и думала: вот мужчина с внутренним надломом. Это актерский обман или все же имеет отношение к реальности?
     — Думаю, это прежде всего ваша проблема и ваше достоинство — что вы умеете заглядывать “за”. В театре и в кино категория таланта делится поровну — талант сцены и талант зала. Зритель тоже может быть одаренным или нет. Так что я вам делаю комплимент. А что касается надлома, то что ж я буду сам себя объяснять?! Конечно, приятно было получить сотни тысяч писем. Я и сегодня встречаю взрослых людей, которые хорошо и всерьез говорят о фильме, в том числе и о моей скромной персоне. Хотя по тому, как работали одесские администраторы, кино явно метило в разряд худших фильмов всех времен и народов. Но неистовость, подлинность нашего гасконца Миши Боярского, с которого Дюма списал свой образ, его беспримерный дар мужской дружбы, его мотор — душевный и актерский — оказались главной причиной успеха. Он заводил всех. А Валя Смирнитский! Валя Смирнитский и лошадь — это целая поэма. Я никогда не мог представить себе, что Валя может быть буденновцем. Это было действительно перевоплощение человека в лошадь и лошадь в человека. Они с Мишей Боярским становились прямо кентаврами. На них было любо-дорого смотреть.
     — А вам в седле легко было держаться?
     — Если у Вали с лошадью была поэма, то у меня с ней был фельетон. У меня ничего не получалось. Я не был тренирован, я занимался вскользь, фрагментарно на московском ипподроме вместе с Трофимовым и Ритой Тереховой. А Смирнитский, Боярский и Старыгин тренировались прямо там, во Львове. И вот ведь незадача — львовские лошади привыкли к запаху спиртного от мушкетеров. Артистам ведь надо было как-то взбадриваться, и часто мы оказывались нагруженными несколькими граммами водки или шмаравидлы. Это знаменитое изделие Володи Балона, постановщика всех трюков и драк и нашего обожаемого “пятого мушкетера” — де Жюссака.
     — Что за невидаль такая — шмаравидла?
     — Это его фирменный рецепт, и я не могу его раскрывать. Во всяком случае, все мы были прошмаравидленные. И тогда лошади нас любили. А если нет — то сбрасывали со счетов и из седла. Вообще все, что связано с “Мушкетерами”, было хорошо, кроме двух последних продолжений. В то время страна поднималась с социалистических карачек. И там дела шли сложнее, там были угрюмые эстонские лошади, которые сбрасывали всех, включая и Мишу, и Валю. Это было ужасно.
     — Скажите мне как бывший мушкетер, вы фехтовать умеете?
     — Обожаю. Вот с вами сейчас фехтую. В широком смысле слова фехтование — вещь любимая, это диалог. И то, чему нас учил Балон, помогло в жизни. Актеры должны уметь фехтовать репликами, это самый главный для нас вид спорта.
     — А петь? Ведь в фильме вам спеть так и не дали?
     — Все это выглядит комично, поскольку я Дунаевскому отравил жизнь за то, что он не выполнил своего обещания и не сделал перезапись песни “Есть в старом парке черный пруд”. Взял и воспользовался черновой записью. Хотя я, наверное, смог бы спеть. Во всяком случае, сам Максим хвалил меня, аккомпанируя на домашнем фортепиано, которое досталось ему от его великого отца. Но потом, в студии, попросил меня для смелости выпить. Я выпил, и моя смелость развела меня с чувством ритма и мелодией. Совсем в разные стороны развела...
     — Чей все-таки голос звучит в песне?
     — Даже не знаю имени того человека. Он музыкант-кларнетист, который участвовал в записи. Просто подобрали тембр более-менее похожий. Мой голос тоже звучит, но в другой песне: “На волоске судьба твоя, враги полны отваги. И слава Богу, есть друзья и у друзей есть шпаги...” Эти замечательные стихи Ряшенцева я исполняю собственной персоной.
     — Сразу после “Трех мушкетеров” вы во второй раз женились. Значит ли это, что картина разлучила вас с первой женой?
     — Нет, конечно. В скобках заметим, что темы Родины, религии и любви — очень интимные и о них разговаривать нехорошо. Но у каждого по-своему получается в жизни. Все, что было у меня хорошего в той семье, связано с моими прекрасными дочками Леной и Аликой. И все, что касается первой части той жизни, тоже было в порядке. Но потом просто закончилось дыхание семьи. И уже за 3—4 года до “Мушкетеров” по взаимной договоренности мы должны были разлучиться. Даже была идея, что я заберу с собой старшую дочку Леночку. Вот такие тайны я впервые раскрываю. А позже — абсолютно непредсказуемо — в моей жизни появилась женщина, которая вызывала восторг у всех вокруг. И вдруг она стала моей женой, любимой на всю жизнь — это действительно награда, никак не связанная с мушкетерством. Хотя Галя Аксенова, моя жена, рассказала мне, как однажды включила телевизор в момент, когда показывали “Кинопанораму”. Я в шутку готовил что-то на кухне в тельняшке, рядом были мои дети. Она еще не видела фильма, но посмотрела на меня, и в ее мозгу что-то там щелкнуло странное. У нее характер настолько самостоятельный и сильный, что вряд ли я могу льстить себе стандартными подозрениями, что исполнение роли могло повлиять и на наши отношения. Нет, Галя очень независимый и особенный человек, не из числа “сыров” и почитателей. Все, что называется даром небес или бога, — это моя жизнь последних двух десятилетий, которая проносится, как два дня. Просто повезло. Желаю всем хорошим людям такого везения. Я вообще феминист, Катя. Я считаю, что женщины — центр мироздания, особенно в России.
     — С внуками и с дочками вы часто видитесь?
     — Давно уже понял, что количество встреч не имеет отношения к качеству любви. Но, когда могу, конечно, общаюсь с ними. Недавно приезжал довольно надолго и за это время виделся и с Артемкой, и с Леонидом. Они разного возраста: Артемке два года, а Леньке — пятнадцать. Но оба уже — самостоятельные люди новой формации, нового поколения, которое мне очень нравится.
     — Вы следите за тем, что делает Алика Смехова? За ее работами в кино, песнями? Как вы к ним относитесь?
     — Если бы я не был актером, я бы очень страдал. Но поскольку я актер, то понимаю, что это наш крест. Все актеры и люди публичного искусства — народ, обреченный на неполноценность. Потому что все мы зависим от успеха. А успех — эфемерная вещь. Мне кажется, что Алика готова к тому, чтобы совершить большие актерские победы в кино, но их нет. Она может петь замечательно, остроумно — актерским пением, которого очень мало у нас. Разве что Пугачева — образец такого жанра. Уже стало общим местом, когда говорят: он недоснялся, он недоиграл, она недопела. К Алике это тоже относится. В том, что она уже сделала — много успешных проявлений актерского и певческого дарования. И думаю, у нее все впереди. Лучше всех сказал Борис Слуцкий: “Какой-то перерыв настал, словно антракт в консерватории. Мелодии нет, гармонии нет, все устремляются в буфет”. Вот сейчас — время поголовного буфета, тусовки. Но рано или поздно ситуация изменится.
     — А сами вы сейчас чем заняты?
     — Продолжается моя растроенность, от слова “три”: путешествия, театр и литература. И телевидение. Я рад, что возрождается телетеатр, замечательное российское открытие, которого нет больше нигде в мире. Володя Мирзоев отснял свой телеспектакль, собираются снимать Сережа Юрский, Миша Козаков. Я тоже поставил и снял в “Кусково” спектакль “Лекарь поневоле” по собственной версии. Надеюсь, что в сентябре читатели “МК” увидят его на канале “Культура”. Это утешительное и веселое зрелище имени товарища Мольера, где участвует Юлий Ким как автор и исполнитель пяти песен — в парике от Жана Батиста Мольера. В этом фильме-спектакле очень хорошая команда актеров: шикарный Вячеслав Невинный, Сергей Угрюмов, Виктор Шендерович, Женечка Косарев, Марина Александрова и Сева Омэн. Алика Смехова занята в двух ролях: в роли Дурнушки и в роли Красотки. А в главной роли должны были сниматься или Сергей Маковецкий, или Виктор Гвоздицкий, но по вине обстоятельств сыграл я сам. И роман мой с телетеатром, я надеюсь, продолжится. Еще есть реальная надежда вести курс в одном из театральных вузов Москвы.
     — Недавно узнала, что в Голливуде собираются снимать “Мастера и Маргариту”. Вы слышали что-нибудь об этом?
     — Да, что-то слышал. Но почему-то мне очень спокойно, когда говорят о съемках. Уверен, что магия, черная или белая, не позволит Булгакову уйти со сцены. Булгаков — человек книги и театра. Кино для него — неподходящий жанр, особенно для “Мастера и Маргариты”. Уже ведь пробовали многие, причем и такие мастера, как Анджей Вайда. Но не получалось. И Голливуд в данном случае не исключение.
     — Очень много говорится о мистике романа Булгакова. Вы в роли Воланда ощутили на себе эту мистику?
     — Я ощутил антимистику. Свершилось какое-то античудо. Два магических названия — “Мастер и Маргарита” и “Пиковая дама” — в моей жизни оказались праздниками. “Мастер и Маргарита” — до сих пор праздник, с которым я не разлучаюсь. Сейчас вот написал одноименную пьесу для одного университета. Чуть раньше записал компакт-диск: роман целиком всеми голосами, эту запись передавали на “Эхо Москвы” несколько месяцев. Знаю от друзей, какие хорошие были отзывы. Черт (то есть Воланд) его знает — может быть, надо просто больше любви, и тогда магия сдается.
     Знаете, мое хобби — это совпадения. Я очень серьезно отношусь к подобным вещам. Вот совпадение, актуальное на сегодня, — 10 августа я не просто родился, я, родившись, примазался к славе Олега Стриженова, моего любимого актера, который тоже родился в этот день. Он был в моей актерской жизни первым Атосом. В телефильме “20 лет спустя” 1971 года Олег был бесподобным Атосом при Д’Артаньяне Армене Джигарханяне. Роман Филиппов сыграл Портоса. А я — Арамиса.
     — Что, кроме фотографий, вы всегда берете с собой в дорогу?
     — По-разному. Сейчас к дню рождения Галя сделала мне подарок — мы проведем 10 дней в Бразилии, в Рио-де-Жанейро. Главная вещь, которую я возьму с собой, — это, конечно, белые штаны. Поскольку “12 стульев” я тоже начитал: 8 дисков на разные голоса. И теперь я должен подтвердить свою любовь к этой книге. Поэтому куплены белые штаны. А потом выяснилось, что там в августе как раз зима. Дикий холод там, Катя, — плюс 20—22. Придется, наверное, белые штаны выкрасить в черный цвет. Ну ничего, пережили разруху — переживем и благополучие.
    
     P.S. Через день после разговора я получила короткое послание от Гали Аксеновой, жены Смехова. Оно еще хлеще, чем “мой милый Вень”: “Дорогая Катя, информация только для вас. Только не говорите ему по телефону. Как сюрприз для Вени я нашла по Интернету в магазине редких вин массандровский мускат, сделанный в тот год, когда Веня родился — это будет мой сюрприз ему на день рождения”.
    

Что еще почитать

В регионах

Новости

Самое читаемое

Реклама

Автовзгляд

Womanhit

Охотники.ру