Не дочки матери

     От Твери до деревни Волково Рамешковского района всего час езды на автобусе. Правда, до самого Волкова автобус не ходит, довезет вас только до Кушалина, а оттуда 10 километров пешком по проселочной дороге. На попутку не надейтесь: не бывает их здесь. По обе стороны от дороги доживают свой век покосившиеся бревенчатые избы — вот и вся деревня. По летнему времени наберется сотни две обитателей, а зимой, без дачников, всего несколько десятков.
     У 39-летней Татьяны Ершовой (фамилия изменена) в одном из домов несколько лет жили родители. Закончив школу, бойкая девчонка выучилась на штукатура-маляра и поначалу работала на стройке в городе. Перебравшись в деревню, специальность поменяла на более подходящую для этих мест — стала дояркой. Это сейчас в деревне работы днем с огнем не сыщешь, а в былые времена местный колхоз в передовиках числился.
     На ферме Татьяне нравилось, и все у нее спорилось. До сих пор хранит она свои почетные грамоты за высокие надои. В колхозе Татьяна хорошо зарабатывала, но к бутылке пристрастилась еще в городе.
     В деревне она и судьбу свою встретила. Вышла замуж за ровесника — тракториста Владимира Ершова. И все у них было как у людей: и белое платье с фатой, и свидетели с лентами через плечо.
     — Была я сильно против, — вздыхает Муза Арсеньевна Ершова, свекровь Татьяны. — А у них — любовь.
     — Что за любовь-то? Цветы, что ли, дарил или по-другому как?
     — Цветы? — изумленно переспрашивает Ершова и хлопает подслеповатыми глазами. — Да нет. Бутылку купит, и сидят, распивают.
     Через некоторое время Татьяна работать перестала. Местные жительницы уверяли меня, что из хозяйства ее просто выгнали за чрезмерное пристрастие к выпивке. А у Владимира сама работа оказалась чересчур вредной: одному огород вспашет — тот поднесет чекушку, другому поможет — и он огненной водой норовит расплатиться. И где тут удержаться?

     В 1989 г. у Ершовых родилась дочка Наташа. Через два года — Олечка. Но если к Наташе родители уже попривыкли, то вторая дочка Татьяне была совсем не нужна. Роженица вернулась в деревню одна — малышку бросила в роддоме. Мать Татьяны, Евдокия, узнав об этом, заплакала, повязала платок и потрусила в райцентр. А через несколько дней “отказная” внучка появилась в деревне Волково.
     Пришло время, и обеих подросших девочек отдали в школу. Ближайшей оказалась школа-интернат в селе Кушалино, до которой девчонкам, как и всем ребятишкам из окрестных деревень, топать 10 км. Поэтому дети оставались там на всю неделю, а домой приходили только на выходные.
     А еще через некоторое время Владимир стал инвалидом I группы: трезвым ли, пьяным ли попал под сеялку и остался без ноги. Таким образом в семье остался единственный источник дохода — пенсия Владимира, которая составляла 700 рублей.
     — А что пенсия? — рассуждают местные бабульки. — Они сразу отдадут 300—400 рублей долга за самогонку, на оставшиеся купят еще выпить. А потом ходят по деревне, попрошайничают — у самих-то за душой ни копейки.
     Немудрено, что при таком ритме жизни до дочек руки у родителей не доходили. Воспитывала их по существу бабушка Дуся: была она внучкам и мамкой, и папкой в одном лице. Перед школой яблочко в карман сунет, горло болит — чаю с малиной наведет, соседский мальчуган обидит — кулаком погрозит, а грустно станет — в щечку поцелует. Вот беда стороной и пройдет.
     Девчонки особо на жизнь не жаловались, веселые были и старательные. Старшей, Наташе, учеба давалась нелегко, но девочка брала свое трудолюбием и исполнительностью. Младшая, Оля — егоза, общительная, умненькая — училась очень хорошо.
     — Девчата добрые, вежливые, — вспоминает соседка Раиса, — десять раз мимо пройдешь, десять раз поздороваются.
     А как померла баба Дуся пару лет назад, не стало им житья. И поколачивали их родители, и гоняли по хозяйству, а подкармливали в основном сердобольные соседки.
     — Танька орала на них, грубая она, — рассказывает бабушка Муза, — а Володя дочек любил. Девки на нем так и висли.
     Ходили они в той одежде, которую соседи дадут. По дому убирались, в огороде работали, сено возили, за коровой ухаживали, с тяжеленными ведрами за водой ходили. Обыкновенно вставали ни свет ни заря, бежали корову доить. Молочка выпьют с краюшкой хлеба — вот и вся еда. А потом — в школу, в любую погоду, через все деревни: Чернево, Бухлово, Дуловское...

     В прошлом году, в мае, четвероклассница Наташа и второклассница Оля пропали. Среди бела дня. Вся деревня переполошилась. В ночь на 11 мая они ночевали дома. 11-го утром после занятий в школе их видели на трассе Тверь—Бежецк бредущими к селу Рождество. И с тех пор девочки как в воду канули.
     Первыми заволновались учителя. Но родители их тревоги почему-то не разделили. Мамаша пояснила, что дочки и раньше убегали из дома, погуляют и вернутся. Тем более что в доме пропали деньги — целых 60 рублей.
     Педагоги не унимались. Итог самодеятельного расследования озадачил: сестры хоть и были скрытными, но одной из подружек признались, что собираются бежать. И уже несколько дней еду из школьной столовки потихоньку складывали в холщовый мешочек. Как раз 11 мая они забрали все свое имущество из интерната и прихватили эти припасы.
     Воспитатели все-таки уговорили Татьяну написать заявление в милицию. Для Тверской области пропавшие без вести дети — форменное ЧП, дело сразу взяла на контроль прокуратура Рамешковского района, а милиция принялась за поиски.
     Местные жители и школьники помогали прочесывать лес, опера осматривали все ямы и канавы в районе, объездили родных и знакомых Ершовых, опросили кучу народа. Ничего.
     Тогда ориентировки на “потеряшек” были разосланы по всей России, особенно просили обратить на них внимание в приемниках-распределителях. Опять никакого результата.
     Дали объявления в газетах — никто не отозвался. Опера терялись в догадках: ведь на 60 рублей далеко не уедешь, к тому же кто-нибудь из попутчиков обратил бы внимание на школьниц, путешествующих в одиночку. Но никому они не попались на глаза.
     Пока поиски шли своим чередом, родители жили по-прежнему: дружили с самогонкой и лаялись со всем миром в перерывах между бутылками.
     — Вроде мать родная, а ни разу в милицию не позвонила, — дивились женщины. — И от всех расспросов наших отмахивается. Чего, мол, беспокоиться, если даже милиция не нашла. Странно...

     Сестричек искали год и три месяца. А нашли случайно. В конце июля этого года деревенские пошли к селу Рождество за ягодами. Женщины мирно собирали чернику в бидончики, как вдруг одна из них закричала дурным голосом. Под ногами у нее лежал... череп. Маленький, но очень похожий на человеческий. А неподалеку валялись банка из-под молока и два одинаковых дешевеньких ранца. Внутри — подписанные тетрадки, дневники и учебники сестер Ершовых...
     Милиция быстро вычислила захоронение. В тесной могилке лежали друг на друге, валетиком, два скелетированных детских трупа. Одежда (куртки, платьица) еще сохранилась и полностью совпадала с той, в которую, судя по заявлению, были одеты пропавшие без вести Наташа и Оля. Яма оказалась неглубокой, и, видно, звери вырыли один из черепов.
     В тот же день супругов Ершовых задержали и допросили. Татьяна долго отнекивалась. Сначала говорила, что дочери скоро вернутся домой. Или что с малышками расправился муж. Но через некоторое время в присутствии адвоката (что важно) призналась, что зарезала и закопала их сама.
     Кстати, в Твери Татьяну проверили и на детекторе лжи (отечественный “Полиграф” уже несколько лет в ходу у местных милиционеров). Специалисты дали твердое заключение: прибор показал, что Татьяна к убийству дочерей причастна. Впрочем, это доказательством в суде не является.
     Опера мне потом признались, что поразились выдержке этой женщины. Она была спокойна, как скала, и во время допросов не проронила ни слезинки.
     С ее слов выходило, что утром 11 мая прошлого года она не обнаружила в кошельке 60 рублей, на которые они с мужем рассчитывали опохмелиться. Добежала до своего отца, и тот признался, что у него вроде бы тоже пропали деньги.
     Девчонки уже ушли в школу, и Татьяна, рассердившись, схватила свой велосипед и помчалась за ними. Еле дождавшись перемены, мать устроила дочкам допрос с пристрастием, но те в краже не признались. Тогда Татьяна пообещала устроить им “разбор полетов” позже, вечером, и вернулась домой.
     Но, видимо, чувствовала себя одураченной, в избе ей не сиделось. Схватила нож с кухонного стола и вновь оседлала велик. С дочками она чуть-чуть разминулась. Впрочем, ей указали направление, куда те отправились из интерната всего несколько минут назад.
     Девочек она догнала. Но денег они, вероятно, ей не отдали. Да и лежали ли деньги у них в карманах — неизвестно. Зато у Татьяны лежал в кармане нож.
     Сначала она набросилась на них с кулаками, а потом прирезала, как поросят. И все.
     ...Экспертиза показала наличие ножевых отверстий на одежде погибших, а следы запекшийся крови говорили о том, что девочки умерли именно от ножевых ранений в область груди. Наташе досталось 4 удара ножом, Оле — 7. Если это было так, как рассказала следователю Ершова, картина вырисовывается страшная.
     Мать бьет ножом свою маленькую дочку. Та кричит от боли и страха, а другая не может сделать и шага в сторону — от ужаса. Она не может (не хочет!) поверить, что мать, такая родная, хоть и не очень ласковая, вдруг превратилась в смерть. И тут же получает свою порцию ударов ножом в грудь.
     Еще теплые тельца Татьяна хотела зарыть в землю, от людских глаз подальше. Да никакого подходящего инструмента у нее при себе не оказалось. Просто забросала трупики ветками, а уже на другой день пришла и вырыла неглубокую могилу.

     Владимира на следующий день из ИВС отпустили домой. Хотя из допроса стало понятно, что об убийстве он знал. Во всяком случае в деле есть его признательные показания об этом. Он сильно переживал за дочек, пробовал их искать и достал-таки своими вопросами жену. Она и рассказала все — наверное, чтобы отвязался.
     Девчонок похоронили всей деревней. Владимир все эти дни пил по-черному, а в воскресенье протрезвел. В воскресенье его еще раз допросили, на понедельник назначили очную ставку.
     — Утром я сходила к ним, корову подоила, вернулась, — рассказывает Муза Арсеньевна. — Прибегает Вова — трезвый. Ходил-ходил из комнаты в комнату, ни слова, ни полслова не вымолвил. И ушел. Побежала снова к нему, заволновалась, да опоздала. Он в сарае удавился.
     На столе мать нашла приготовленные для поездки документы и записку на клочке вырванного из тетрадки листка: “Мама, прости, я ухожу из жизни с чистой совестью, я ни в чем не виноват, но жить так больше не могу”.
     Муза Ершова, потеряв сына и внучек, осталась совсем одна. Муж еще раньше умер, а старший ее сын тоже повесился пять лет назад.
     — Почему Володя повесился? Может, он вместе с Танькой в этом деле повязан, — плачет старенькая женщина, почти совсем слепая. И неожиданно добавляет: — Я не верю, что это она убила. Как же она могла руку на деток-то поднять?
     Родной брат Татьяны, Виктор, тоже поражается:
     — Целый год молчала! Я на нее и подумать не мог...
     Но в общем деревенские не сомневаются, что дочек порешила мать. Вспоминают, что и драчливая она, и вспыльчивая: чуть что не по ней, сразу кулаком шандарахнет.
     — Убили детей и целый год “детские” деньги получали и пропивали, — не могут успокоиться соседки.
     Сейчас Татьяна Ершова находится в СИЗО по обвинению в двойном убийстве. Как известно, преступником человека может назвать только суд. Я не знаю, виновата она или нет. Но на целый год она забыла о своих пропавших детях, даже не пытаясь их отыскать. И совсем не расстроилась, когда Наташу и Олю нашли мертвыми. За все время следствия не поинтересовалась судьбой останков, не изъявила желания похоронить дочек.
     Кстати, всего у Татьяны было трое детей. Сына она оставила все в том же роддоме несколько лет назад. Так получилось, что у него пока самая завидная судьба: его усыновили хорошие люди. И Олю ведь мать пыталась “забыть” в казенном доме. Выходит, бабушка виновата, что забрала и выходила? А у Наташи, значит, и шансов на жизнь никаких не оставалось...
     И еще. Глупость, конечно, но мне бросилось в глаза, что у Татьяны Ершовой в паспорте графа “дети” не заполнена. Как будто и не было у нее никогда никаких детей. Или не должно было быть.
     Что это — простая ошибка паспортистки? Или страшное пророчество?