Горькая иллюзия
Чтобы оценить всю ответственность поступка, разберем, что потерял Ульман, уйдя в побег. Первое и самое главное — репутацию законопослушного служаки, настойчиво добивавшегося справедливости и в тюрьме, и на воле. Не предпринявшего ни одной попытки скрыться, находясь на свободе и имея за плечами два выигранных суда. Продолжавшего служить в родной бригаде спецразведки, хотя большого смысла в военной службе для Ульмана уже не было. Капитан в 33 года, диверсант с лицом, известным на всю страну. Такое ощущение, что свою военную миссию он видел теперь только в окончательном оправдании. Пытался создать прецедент для будущих поколений спецназовцев. В мае 2004 года, когда его выпустили из тюрьмы после первого оправдательного вердикта присяжных, но прокуратура уже заявила об обжаловании приговора, и было ясно, что нового процесса не избежать, Ульману, как будто в шутку, задали прямой вопрос: “Ну че, Эдик, теперь в бега?” Капитан юмора не уловил, ответил серьезно: “Нет, я буду бороться, чтобы с другим офицером не могли так поступить”. Вот, говорят, что прокуратура подталкивала его к побегу — тем, что заранее не взяла под стражу. А за что его было сажать? Добросовестный подсудимый, ни разу не солгавший ни следователям, ни судьям, не пропустивший ни одного заседания. Закроешь Ульмана — создашь лишний шум и в прессе, и у забора суда. Оно, конечно, шум этот судьям по барабану, но лучше все-таки без него.Второе, что потерял Ульман, — последнюю попытку добиться справедливости в Военной коллегии Верховного суда. Третье — надежду на помилование, амнистию, сокращение срока в предвыборный год. Или на пересмотр приговора потом, через какое-то время, когда изменится политическая конъюнктура и капитан Ульман опять понадобится своей Родине, как понадобился в свое время Бислан Гантамиров, спешно выпущенный из Бутырок и отправленный на войну.
Все это, конечно, иллюзии, но были ведь прецеденты. И не подобными ли иллюзиями живет сейчас майор Перелевский, покорно оставшийся на скамье подсудимых. И что взамен этих сладких иллюзий выбрал капитан Ульман? Тоже иллюзию. Горькую и жесткую иллюзию успешного побега.
Разведчик — это трое
А теперь послушаем самого Ульмана. Это цитаты из его интервью. Вот что он говорил о неожиданных решениях:— У военных психологов есть такое понятие — способность к броску. У тех, кто служит в специальной разведке, эта способность очень развита. Профессиональный критерий. На внезапно возникшую угрозу отреагировать решительно, быстро и четко.
А вот о специфике взаимоотношений разведчиков:
— Военный силен в коллективе. Фильмы про Рэмбо — сказки. Не потому, что он одним выстрелом валит сорок человек, а потому, что всегда один. Военный в одиночку теряется. Разведчики вообще по одному не ходят. Разведчик — это трое. Один отдыхает, двое наблюдают. В тюрьме обычный человек остается один на один с обвинением. А мы и там чувствовали себя на боевой задаче. Я — командир группы. Я планирую операцию. Что необходимо? Во-первых, добыть юридическую литературу. Добыл. Далее — изучить юридическую литературу. Изучил. Кодексы, комментарии, учебники стали моим оружием и моими боеприпасами. Я готовился к защите группы. Я обязан был выполнить боевую задачу и сохранить бойцов. Я — это группа, группа — это я. Нормальное ощущение командира. Суд присяжных нас оправдал, задачу мы выполнили. Но эту задачу нам ставят вновь и вновь.
И еще фраза, которую Эдуард обронил не в шутку:
— Об этом знали двое. Я и группа.
А вот что капитан Ульман говорил в Новосибирске, выступая на конференции в защиту прав военнослужащих:
— Ну ладно, судят меня. Я такой негодяй, отдал преступный приказ. Но Калаганского-то с Воеводиным (те, кто непосредственно расстреливали задержанных по приказу Ульмана. — В.Р.) за что судят? У них-то вообще не было шансов мне не подчиниться. Командир может добиваться выполнения поставленной задачи вплоть до применения оружия.
Те из присутствующих, кто лично знает и капитана Эдуарда Ульмана, и лейтенанта Александра Калаганского, и прапорщика Владимира Воеводина тогда прокомментировали это выступление так:
— Если бы Сашка с Вовкой отказались, Эдик, конечно, не достал бы свой маузер и не расстрелял бы их за неповиновение. Но Сашка с Вовкой об этом не знали.
Тут надо отметить, что прапорщик Воеводин и лейтенант Калаганский — военные не вполне кадровые. Они выбились в командиры из простых солдат. Александр Калаганский служил срочную в бурятской бригаде спецназа. И для него все кадровые офицеры бригады, включая Ульмана, так и остались начальниками с недосягаемым статусом. Формально между лейтенантом Калаганским и капитаном Ульманом всего две ступеньки в звании, а фактически — пропасть. Потому, что, даже став офицером, Калаганский психологически считал себя солдатом.
В чем это проявлялось. Как-то мы с Ульманом, Калаганским и Воеводиным встретились в Новосибирске в небольшой гостинице. Решили попить кофе. Единственный чайник на весь этаж уже свистел на кухне — кто-то из постояльцев кипятил себе воду. Ждать нам было некогда, и мы решили украсть чужого кипятку. Мы с кружками идем по коридору на кухню. Ульман и я впереди, за нами метрах в пяти Калаганский и Воеводин. Я пошутил, что все это похоже на диверсионную акцию. Ульман тут же включился в игру, оглянулся на Калаганского с Воеводиным и сделал жест разведчика: приставил растопыренные пальцы к своим глазам, затем рукой указал направление. В переводе на русский это означает — наблюдай за тылом. И Калаганский с Воеводиным, прекрасно понимая, что это шутка, остановились как завороженные, повернулись кругом и с кружками в руках начали наблюдать.
Всех подвел честный
И Перелевский, и Калаганский, и Воеводин оказались на скамье подсудимых благодаря Ульману. Полковники Золотарев и Плотников, заметая следы убийства руками Ульмана, не думали, что он окажется таким наивным и бесхитростным. Ведь как должен был действовать на месте Ульмана типичный разведчик, озабоченный не высокими материями типа воинского долга и незыблемости приказа, а элементарным инстинктом самосохранения? Во-первых, уйти быстро и незаметно, сразу после того как стало ясно, что в машине ехали мирные жители. А потом доложить начальству, что до места засады так и не добрался, и кто там в кого стрелял — не знает. А в нужные координаты не вышел, потому что рядовой Пупкин при десантировании сломал ногу. Для достоверности можно эту ногу Пупкину и сломать.Нормальный разведчик — циник, а не идеалист, мог бы самостоятельно уничтожить всех свидетелей, не дожидаясь приказов начальства, а еще лучше не засвечиваться перед людьми вообще, чтобы не нужно было их потом убивать.
Далее. Получив намек руководства “у тебя шесть двухсотых”, Ульман, будь он не таким наивным идеалистом, должен был бы поступить следующим образом. Самостоятельно или с помощью тех же Калаганского и Воеводина перестрелять всех задержанных прямо в лощине из бесшумного оружия, ограничив круг посвященных в убийство до минимума. Вместо этого Ульман вывел задержанных на обозрение всей группы, якобы разрешил им идти по домам и приказал расстрелять в спину. Он делал это затем, чтобы для жертв все случилось неожиданно, а значит, менее мучительно.
И наконец, когда Перелевский передавал ему по связи приказ, Ульман должен был молча его выслушать и принять решение. Вместо этого капитан попросил Перелевского приказ повторить и дал послушать его голос бойцам из группы.
И Перелевский, и Калаганский, и Воеводин оказались на скамье подсудимых по показаниям солдат группы Ульмана. Если бы Ульман организовал убийство задержанных не так демонстративно, то и солдатам было бы нечего рассказать следователям.
Понятно, что полностью скрыть от солдат убийство невозможно. Но можно ведь было заставить солдат не говорить лишнего. На то Ульман и командир. На первых допросах Ульман утверждал, что все шестеро чеченцев были убиты при расстреле машины. Так ему приказали говорить его начальники — майор Перелевский и полковник Золотарев. Но следователи с первого дня знали всю правду от солдат. Один из бойцов после первого допроса подошел к капитану Ульману и сказал, что ему угрожает следователь. Что если солдат не расскажет, как было дело, то адреса его родителей следователь передаст чеченцам. На что Ульман ответил, что в этой ситуации помочь солдату ничем не может и поэтому разрешает ему действовать по своему усмотрению. Этим честным ответом Ульман подставил и Перелевского, и Калаганского, и Воеводина. Потому что именно солдат все про них и рассказал. Ульман по наивности думал, что следователи разберутся и поймут, что Калаганский с Воеводиным не виноваты, они не могли не выполнить приказ командира, который может и пристрелить за неповиновение. А следователи просто записали Калаганского и Воеводина в подельники к капитану. Такого простого решения Ульман не ожидал.
А что он должен был ответить бойцу: “Не мели чушь, никто твоих родителей не сдаст. Тебя просто пугают. А чтоб от тебя отстали, говори, что сам ничего не видел и вали все на меня. А если проболтаешься, я тебя лично пристрелю”.
Вот так должен был действовать тот, кто заметает следы. Успокоить, дать вариант решения и для надежности припугнуть.
А Ульман поступил честно и всех подвел.
Наверное, капитан понял эту свою ошибку. Недаром ведь перед третьим процессом он при каждой возможности подчеркивал невиновность Калаганского и Воеводина, раньше он об этом как-то не говорил. И понятно, почему Перелевский во время всего процесса держался особняком. В той интриге на горе Дайлам он выступил на стороне начальников, не взяв на себя ответственности за разведчиков, ограничившись ролью передатчика. Этим самым он и вывел себя из группы. За это теперь и расплачивается.
И еще Ульман понял, что если потом и будут кого-то выручать из зоны — менять приговор, сокращать срок, подводить под амнистию, то скорее только его — главного фигуранта этого дела. А про Калаганского с Воеводиным могут и забыть. И когда услышал, какой срок требует прокурор для его бойцов — 18 и 19 лет колонии, он понял, что ребят надо эвакуировать. Я — это группа, группа — это я. Боевая задача продолжается, только в других условиях. И если справедливости добиться уже невозможно, надо хотя бы сохранить личный состав.
Мы будет следить за группой Ульмана.
А вы следите за нашими публикациями.
