Тогда, 100 лет назад, думал: неужели наступит такое время, мол, после армии пройдёт неделя, месяц. Год — фантастика. Год после армии. Этого никогда, никогда не случится. Мы здесь застряли, будто в гениальном хотиненковском фильме «Зеркало для героя» — навечно. И это, увы, не кончится.
Кончилось…
Прошла неделя. И десять лет. И скоро сорок.
Вообще армия для нас, бывших дворовых советских драчунов, была особым маркером будущей гражданской жизни. Экзаменом на выживание.
Наверное, не ошибусь, если скажу, что закосить от службы ни у кого из молодых закоренелых совков, воспитанных на образе актёра Ланового в «Офицерах» и кино о Максиме Перепелице, даже мыслей не водилось.
Все мы — чуть снизу — восхищённо смотрели на отслуживших старших товарищей (усатых, с неизменной жегловской папиросой в кривой ухмылке). С замиранием сердца слушая их «стращальные» байки — злые, добрые, смешные. Исподволь готовясь к своей, априори неведомой , отправке в никуда. Будто в далёкий Космос. В лесковское «не́что», «ничто́». В неизвестность.
Спустя годы осознали - то было не чем иным, как простой русской рулеткой. Блек-джеком. Игрой на выживание. И что можно было героически вернуться обсыпанным звенящими медалями, на вороном коне. Как маршал Жуков на великолепной картине худ. С. Присекина. А можно — и в афганском по кругу запечатанном-завареном цинковом гробу.
Довольно странное ощущение…
Ты только-только вышел из беспечного подросткового детства, не успев толком насладиться взрослостью. Не успев допить сладкие «777». Допеть под гитару блатной романс разинувшей рот соседской фифе в жёлтых бантиках. Не успев докурить обворожительно пахнущую чужой цветастой жизнью пачку «Мальборо». Не вкусив блаженства неумелой девчачьей ласки. Как бац! — ты в грохочущем на поворотах андреевском поезде перемен. И куда тебя везут — не ведаешь.
Но сам себе ты уже не принадлежишь — точно. You in the army now, man. Ты — в галактически пустом вакууме. Ты — никто. Звать тебя — никак. Прав у тебя — никаких. Даже лично на себя любимого.
(Когда впервые зашёл в пресловутую каптёрку (одно из любимейших приватных сержантских мест), мне тут же прилетело железной табуреткой по голове. За то, что не хотел отдавать старослужащим привезённую из дома сгущёнку).
Кто-то оказывался в реальной тюрьме. У чёрта на куличках. Без малейшей вероятности побега. С жесточайшей (непередаваемой словами) дедовщиной. Где библейские каноны жития установлены испокон веков. И нет оттуда выхода. Кроме того как перетерпеть сей дикий, дичайший балаган — первые «лохматые» пол-срока. И на следующие дембельские 365 дней стать такой же несносной сволочью, какой был твой «дед». Каким был его «дед», и т.д., в — историческую глубь эпох. Пропахшую кровавым солдатским потом.
Кто-то — попал сразу на войну. Без подготовки. Или в Морфлот на три года. В стройбат. (А кто и после армии остался «дослуживать» в дисбате двушечку за хулиганство).
Тем не менее везде требовалось выжить: морально, духовно. Везде надо вопреки всему оставаться человеком. Мужиком. Не превращаясь в примитивный, тупой скот. Вкусивший сладкий запах владычества над чужой судьбой. (Что тоже имело место. Перекидываясь потом на гражданку в виде беспредельно наглых небритых морд. Устроившихся, поплёвывая семки, кто — по родовому блату прорабом на выгодной коттеджной стройке. Кто — приёмщиком посуды (так же по блату). А кто — уголовным решалой по спорным теневым вопросам).
Тут возникает интересная градация предпочтений. И советского армейского везенья-невезенья.
Разделим их на три части.
Итак…
1. Везунчики. Это, конечно, загранка. Любая. Где бы то ни было. Польша. Венгрия. ГДР. Без разницы. Везде свои преференции, дефиниции. Везде имелся свой «бычий» (невиданный в Союзе) кайф — импортные пиво, джинсы, жвака. Буржуазные впечатления, наконец. Многие именно там начали понимать, дескать, не всё идёт путём в государстве российском. И «кто-то кое-где у нас порой» кое-что от нас явно и преднамеренно скрывает.
Подфартило, разумеется, музыкальным войскам — в силу профессиональной специфики.
Везло технарям. Связистам. Водилам. Строителям с инженерными навыками. Их тривиально использовали по назначению: не до издевательств и дедовщины.
Армия — как-никак огромный производственный полигон. Процесс. И кто-то же должен тащить всю эту (новейшую, в принципе) технику на своём горбу — проверяя, анализируя, сопоставляя. Ремонтируя, в конце концов.
2. Непосредственно солдаты в настоящей(!) армии. Те, кто ушли в Афган.
Отвлёкшись, воздадим честь героям. Выжившим, погибшим — вечная слава! Независимо от того, какие лозунги тогда звучали. И какие обоснования войны вбивались оголтелой пропагандой в головы незрелых ещё молодых ребят.
С другой стороны, мог ли кто тогда предположить, что выйдя из Афганистана, совсем скоро страна вновь встрянет в очередную нелепую бойню — с собственным народом на Кавказе. И за гигантские те неоправданные жертвы, — что в Афгане, что в Чечне: — ещё никто не понёс законного наказания. Ну, да мы не о политике. Праздник же…
(Отвлёкшись, вспомню призывавшегося со мной питерского приятеля-музыканта — Вадима. Он сразу поехал в Ташкент. Где его тут же без подготовки бросили на жесточайший учебный марш по пустыне. Готовя солдат в Афган. Где он — на первой тренировке — умер с непривычки от разрыва сердца. Светлая память!)
3. «Обычная» Советская Армия. С внезапными подъёмами (иногда под струёй ледяной воды из чайника). Зарядкой на тридцатиградусном морозе: «Раз-два! Три-четыре!». Спортивными занятиями под проливным дождём. Незапланированными ночными разведвылазками до изнеможения. С внеурочным (по «духовству») мытьём полов, чисткой унитазов, гальюнов — до блеска! — зубной щёткой. С бесконечным (затаённым) ожиданием далёкого дембеля. За туманом сплошных невзгод-разочарований…
И вот — ты уже сам «старик». И твоя «личная» молодая поросль драит палубу, стирает ефрейторские носки. До обморока отжимается по триста раз в четыре часа утра. Жизнь идёт…
Армия (в перерывах меж кухней с мёрзлыми макаронами и нескончаемой заправкой-расправкой кроватей: «Сесть-встать! 45 секунд на подъём!») — охраняет границы, бороздит моря-океаны, прыгает с парашютом, форсирует вражеские учебные водные преграды. Бережёт Отчизну под мирным небом.
И ты не пишешь матери о неприятностях, коих пруд пруди. Информируешь исключительно о победах, заслугах, наградах. Шлёшь героические типа «усталые» фото с калашом, гранатомётом, у могучего грязного (со всесоюзных учений) танка.
Там, на гражданке, семейство от всей души верит, что оно под надёжной защитой их родного сына, племянника, внука. И за праздничным столом 23 февраля первый тост поднимается за неизбежный сыновний дембель. Второй — за деда Гришу (Васю, Павла), погибшего в Великую Отечественную. Третий — за Сталина. Стоя.
(Причём мой дед, к примеру, прекрасно зная о сталинских злодеяниях, произносил тост элементарно по фронтовой нарицательной традиции — ведь сей возглас сопровождал каждую их атаку в долгом походе на Берлин. Также как и наркомовская сотка спирта).
И ничего, в общем-то, не меняется в сознании бывших советских солдат времён Афгана. Многие из нашего поколения — 50—60-летние мужчины — застали ещё и обе чеченские операции, Приднестровский конфликт. Принимали участие. Хоронили друзей. Росли по карьерной лестнице. Невзирая на политические предпочтения и лица во власти.
Уж так мы воспитаны нашими боевыми седыми ветеранами: стоять до конца. На войне как на войне… В отзвуках которой прошло детство. Промчалось-пролетело в реминисценциях большой Победы 1945-го. Коей в грядущем мае — 75! Приличный возраст. Грандиозный праздник.
Дедов, к сожалению, практически не осталось ныне. И армия давным-давно уже другая — в основном контрактная. Не чета нам — неотёсанным домашним птенцам. Учившимся воевать в 1970—80-х… прямо на войне.
С открытым ртом глядящим на причудливо-восточную природу — из окон грохочущего на поворотах андреевского поезда. Медленно причаливающего к сказочного вида пейзажам из «Тысячи и одной ночи» — конечной станции Термез. Последней — перед Рубиконом в неизвестность на Амударье.
За Родину! За нас, ребята. С праздником!
