Что представляет собой эта усадьба на самом деле? Княгине принадлежали два старинных дома под одним номером владения 19. Оба она не пощадила ради сулящей прибыли от сдачи недвижимости внаем. Один из домов, на углу с Малым Кисловским переулком, снесла. На его месте, как прочел я в монографии “Классическая Москва”, изданной Институтом истории искусств Министерства культуры СССР в 1975 году, архитектор Терский в 1885 году соорудил театр. Фасад его в том чудовищном стиле, который считался тогда “русским”, — в этом здании ныне Театр Маяковского. От старого дома уцелел только маленький фрагмент — скругленный угол, соединяющий театр с соседним домом”.
Помянутый соседний дом, старейший на улице, принадлежал генерал-аншефу И. Ф. Глебову-Стрешневу. Его потомки прибавили к двойной фамилии третью. По словам “талантливого историка русского искусства Евгения Николаева”, как представляют издатели автора, исследовавшего каждое здание улицы: “В 1884 году над домом словно пронесся ураган перестроек. Е. М. Шаховская-Глебова-Стрешнева, в отличие от многих дворян, оказалась весьма оборотистой особой”. Она утвердила задание архитектору: “В старом доме сломать деревянный карниз с фронтоном и заменить первый каменным, фронтон же заменить аттиком и отделать по фасаду”. В результате “сравнительно небольшой дом стройных пропорций стал мрачным и тяжелым, как сундук. Украшения на нем выглядят так, словно того и гляди отвалятся”.
На этом княгиня не остановилась. Она купила соседний участок и построила “квадратный зал с колоннами” все с той же целью — сдавать в аренду. По словам Николаева, архитектор Терский проявил себя “сооружением удивительным по своей безмасштабности” и крыльцом в стиле “рюс”, ставшим входом в театр. Тем же архитектором “двое ворот со стороны Никитской были сломаны, флигеля надстроены”. Как видим, мало чего от былого осталось. Усадьба памятником архитектуры не считалась.
Иными словами излагают эту историю “координаторы”. Явное разрушение памятника представляют благодеянием. Цитирую: “В 1886 году княгиня Шаховская-Глебова-Стрешнева перестроила родовой дом XVIII века по проекту двух архитекторов. Федор Кольбе перестроил уличный фасад, а Константин Терский — двор и дворовый фасад. Уличный фасад стал образцом европейской эклектики, а двор — замечательным примером псевдорусской стилизации”.
А вот как описывается двор, крыльцо “оборотистой особы”, никак не озабоченной памятью о предках: “Со двора к дому пристроено парадное крыльцо в формах XVII века со столбами-”бочками”, висячей гирькой и шатром. Для хозяев это узорочье было памятью о времени возвышения рода: царь Михаил Федорович взял жену из Стрешневых. Словом, возник не просто дом, а образ, один из самых ярких на Большой Никитской. Именно этот двор-образ и оказался теперь под ударом…”.
Обратите внимание, когда речь заходит о том, что было сделано Кольбе и Терским, все перестроившими внутри и снаружи, заменившими ампир, господствовавший на Большой Никитской, “чудовищным стилем”, результат такого вандализма выдается за “яркий образ”. Крыльцо воспевается за “узорочье”, а “оборотистая особа” выглядит хранительницей памяти о родстве с царями.
Все же, что предлагают современные архитекторы, — все плохо, хотя они не посягают ни на “чудовищный фасад”, не рушат дворовые флигеля, более того, воссоздают утраты, случившиеся за полтора века. Тем не менее их хватают за руки и клеймят: “Это чистый вандализм — искажение и порча памятника, разрушение авторского замысла и художественного образа”.
В “квадратном зале с колоннами” поселился и прославился оперный театр “Геликон”, задыхавшийся, несмотря на мировое признание, в тесноте. Оркестранты занимали ползала. Поэтому запроектировали перекрыть двор и разместить в нем новый зрительный зал. А крыльцо в русском стиле превратить в VIP-ложу. Против чего борется неистовый “Архнадзор”, устраивая акции протеста, деморализуя строителей, перекрывая машинами путь рабочим, блокируя переулок.
До начала работ я заходил в залитый асфальтом двор усадьбы, видел там мусорные баки и стоянку машин. Подавляет “двор-образ” глухая стена сцены Театра Маяковского.
В княжеские времена, как пишет Николаев, во дворе размещались флигеля для дворни, конюшни, каретный сарай, кладовые припасов. А также хлебные амбары, погреба, кухни, кузница. В наши дни былые службы занимали свыше двадцати разных учреждений. Всех арендаторов переселили, на что понадобились годы и деньги. В опустевший театр и двор пришли в начале 2009 года строители с проектом, одобренным всеми инстанциями, охраняющими памятники, а также профессором Алексеем Комечем, признанным лидером защитников старины. Но, как видим, и покойный профессор, чьим именем “координаторы” не раз прикрывались как щитом, для них больше не авторитет.
“Прощайте, московские дворы”, — скорбят они, хотя всем в Москве известно, что ничем хорошим они не отличаются с тех давних пор, как стали принадлежать всем и никому.
Что плохого в том, что перекрывается двор, лишенный прежней функции, как это происходит в усадьбе Шаховской? Для мусорных баков и машин найдется другое место. “Геликон” по вечерам никогда не будет пустовать, артисты перестанут мучиться в тесноте, театр получит достойный его славы зрительный зал.
Что плохого в том, что Старый Гостиный Двор перекрыли прозрачной крышей? Идею эту высмеивали, называли проект “ненормальным шагом”. Гостиный Двор “есть воплощенная невероятность: дом, стоящий одновременно и на косогоре и на плоскости” — призывал Рустам Рахматуллин дорожить аномалией. То есть не перекрывать замусоренный двор площадью 100 000 квадратных метров… Весной в залитом светом зале состоялся венский бал, в нем прощаются с детством школьники, устраиваются выставки, съезды партий, приемы. Все это взамен свалки во дворе.
В Санкт-Петербурге недавно перекрыли не один — пять дворов Генерального штаба, ставших залами Эрмитажа. Да это практика всего цивилизованного мира. В Лувре появился подземный вестибюль, солнечный свет в него проникает сквозь хрусталь пирамиды в центре двора королевского дворца. В Британском музее перекрыли двор ради ресторана и магазинов.
А в Москве для Музея изобразительных искусств давно хотят перекрыть по проекту Нормана Фостера двор бывшей усадьбы. Во дворе особняка, где жил Николай Карамзин, мыслится световой фонарь, а под ним — подземный этаж, наподобие того, что во дворе Лувра. “Представить себе Карамзина гуляющим вокруг стеклянной клумбы так же трудно, как представить его вокруг стеклянного купола”, — иронизирует Рахматуллин. Представить короля Франции, гуляющего вокруг хрустальной пирамиды своего дворца, сооруженной по проекту японца, еще труднее, но это не остановило французов. И нам нечего стенать по этому поводу.
Почему в Москве против подобных новаций протестуют?”По какому праву нас лишают городского пространства, то есть пространства, посещаемого свободно и бесплатно в режиме городской прогулки? — возмущаются демагоги-”координаторы”. — Почему мы должны покупать билеты даже не в музей, а в театр, чтобы обнаружить там уже не памятник, а его остатки? О каком туризме, о какой прибыли города можно говорить, если уничтожается лучший двор на Большой Никитской?”.
“Что-то я не припомню, — возражают “координаторам” в Интернете, — чтобы в этот двор ходили гулять москвичи. Двор был достаточно грязненький. Только когда в нем стали давать спектакли “Геликона”, там появились москвичи”.
Кто бы подумал, оказывается, “координаторы” пекутся о городском бюджете, прибыли от туризма. Но ни в какой двор ни иностранцы, ни наши люди не ходят, а если их поведут, то прибыли город не получит, поскольку вход бесплатный. А в разудалый “Геликон”, где голоса лучше, чем у солистов Большого театра, туристы пойдут, купят дорогие билеты. В Музей изобразительных искусств поток туристов возрастет, когда он сможет после реконструкции выставить сотни картин и статуй, томящихся в запасниках.
И в залы на Боровицкой площади иностранцы потянутся, когда на хроническом пустыре появится новое здание Оружейной палаты.
Развитию туризма и культуры препятствует агрессивная группа публицистов, возомнивших, что они выражают волю народа. Не в СМИ, предоставляющих им трибуны, — в Интернете все громче звучат голоса противников шумных акций. “Я всегда был за все акции Рахматуллина, но категорически против так называемой защиты усадьбы Шаховской. В данном случае “Архнадзор” вместо полезных дел творит антикультуру и безобразие…”
12 лет прошло с тех пор, как началось проектирование нового зала “Геликона”. За два минувших года на Большой Никитской, 19, строители израсходовали полмиллиарда рублей, проложили коммуникации. Доставлено в Москву закупленное на деньги бюджета импортное сценическое оборудование. В 2011 году “Геликон” ожидал зал. Но его не получит. Во дворе до недавних дней царила тишина, пока мэр Москвы С. С. Собянин не распорядился продолжить реконструкцию.
Ничего не дождется в будущем, 2012 году, к столетию со дня открытия, и музей на Волхонке, несмотря на решение Правительства России. Этот музей западного искусства мал, не идет ни в какое сравнение с подобными в Европе. А мог стать с ними в один ряд, если бы выставил тысячи шедевров, хранимых в запасниках.
Что меня поражает: в Москве сосредоточены творческие союзы архитекторов России и Москвы, есть отделение архитектуры Российской академии художеств; в городе живут выдающиеся зодчие. Все они не желают вступать в публичную полемику с баловнями федеральных телеканалов. Сложилась странная ситуация, когда Норман Фостер и Алексей Комеч, авторы проектов, строящие во всем мире, директора музеев Ирина Антонова и Елена Гагарина не авторитеты. Выстраданные ими проекты замораживаются или отвергаются.
Авторитеты у нас Рустам Рахматуллин и Константин Михайлов. Прочитав книгу “Две Москвы, или Метафизика столицы”, я узнал, что Рахматуллин, по его признанию, не архивист, не реставратор или археолог, совершать открытия не может. А писать о Москве по-своему хочется. И ему “открылась возможность метафизических наитий”. От себя добавлю: и божественных откровений заодно. Московский дом для него — “декорация Божественной режиссуры”. Москву считает “воплощением Божественного умысла, чудом его проявления”. Потому требует, чтобы в старой Москве ничего не строилось и не реконструировалось. Проекты театра и музеев называет безобразными. Против подземных уровней возражает. “Пятилистник” Нормана Фостера на месте бензоколонки напротив храма отвергает. Автозаправку объявляет “выявленным памятником”. Перекрытие дворов ему кажется страшным сном. А как иначе расширить жизненное пространство музея, где за сто лет число единиц хранения возросло в сотни раз, а места хватает для показа 453 картин?
Число памятников архитектуры и истории в Москве неуклонно растет. Тех, что давно были известны и выявлены недавно, — 9000! Это чаще всего преклонных лет обветшавшие небольшие сравнительно здания, доходные дома. Как им вернуть жизнь, найти современную функцию, заказчиков, готовых платить? Согласно закону, памятники нельзя реконструировать, устраивать под ними парковки и так далее. Можно только реставрировать. Строителям в охранные зоны памятников на территории в тысячи гектаров входить запрещено. Этим и пользуется “Архнадзор”, требуя привлечь к судебной ответственности тех, кто разрешил реконструкцию двора княгини, “принять меры к воссозданию уничтоженных усадебных построек в исторических габаритах и материалах”. А затраченные полмиллиарда — коту под хвост.
Константин Михайлов идет дальше, требует восстановить улицы и переулки Зарядья, где была гостиница “Россия”, все дома, снесенные на Боровицкой площади. И он же называет “бетоногальванопластиковым собором” восстановленный храм Христа, ни в грош не ценит, как и воссозданные на средства Москвы дворцы в Царицыне и Коломенском. “Историю, — пишет он, — оказалось, можно заставить изменить ход, как в Царицыне, или даже обратить вспять, как в случае с “дворцом Алексея Михайловича” в Коломенском”. Михайлов призывает власть объявить весь московский центр “достопримечательным местом, то есть комплексным объектом культурного наследия”, предлагает упразднить за ненадобностью комиссию по сносу старых домов. Увлекшись борьбой, начав давно петь во здравие, не дав снести палаты купца, в наши дни поют за упокой музеев и театра.
Разрушив при советской власти сотни памятников, храмов, ожегшись на молоке, дуем теперь при демократии на воду. Объявляем памятниками “каретный сарай городской усадьбы в Сытинском переулке”, “сторожку деревянной дачи в Сокольниках”, “акционерные склады на Софийской набережной”, заправку на Волхонке — “элемент Дворца Советов”. Даже общественный туалет на Каланчевской площади нашел радетелей.
На законном основании протестуют “координаторы” против любой реконструкции и модернизации усадеб, особняков, доходных домов. Зовут на помощь СМИ, власть, теперь и полицию. И так будет до тех пор, пока не откорректируют закон, лишающий Москву права на развитие. По нему ведь и реконструкцию Большого театра нельзя было начинать. Не я один считаю, что нынешний закон устарел, служит не сохранению — уничтожению наследия.
Перефразируя пословицу “старую собаку не батькой звать”, скажу: не каждое здание ХХ и XIX веков памятник. Многие строения в губернском городе строились без признаков архитектуры, они не лучше сносимых панельных коробок времен Никиты Сергеевича. Да и на центральных улицах, особенно во дворах, масса зданий, не достойных центра столицы, как, например, на Моховой напротив Пашкова дома и Российской государственной библиотеки. Ну какой памятник заурядный дом 14, принадлежавший губернскому секретарю Губареву и его жене купчихе Поляковой? Или доходный дом 10 “Братолюбивого общества”, расколотый пополам во время бомбардировки Москвы и с тех пор не восстановленный?
Все громче призывают правительство объявить заповедной зоной всю территорию Москвы в границах 1917 года. Требуют запретить здесь любые сносы и новое строительство. Но решить так — значит увековечивать уродство, которого так много осталось в нашем городе.
