— Владимир Иосифович, вы никогда не рассказывали о своей семье. А почему?
— Секрета никакого нет — у нас нормальная семья. Даже в чем-то патриархальная — мы все вместе живем, в одном доме. Как смеется жена, у нас семья пенсионеров: мы с женой пенсионеры, дочь пенсионер и зять пенсионер. Только внук у нас не пенсионер. Ему 33 года, кандидат экономических наук. У него есть жена и дочка, моя правнучка Софочка, которой на днях исполнилось 10 месяцев.
— А чем внук занимается? Его ведь в вашу честь назвали — Владимиром?
— Это я не знаю, в чью честь, а занимается он бизнесом.
— Строительным?
— Нет. Наша семья — это продолжение той семьи, которая была у моих родителей. Они тот же самый образ жизни вели: мой отец был фигурой из среды ответственных работников, а мама (они практически ровесники) очень скромный человек, юрист по образованию. Она у нас была «домашний вождь» — занималась воспитанием детей и заботилась об отце. Вот тут у меня под стеклом ее фотография лежит — на ней она в том возрасте, как я сейчас.
— Ваша жена Марта тоже, получается, «домашний вождь». Интересно, как она прожила жизнь с человеком, которого видела только по большим праздникам?
— В жизни разные были моменты. Было время, когда мы учились вместе и работали, тогда практически не расставались целый день, да еще в отпуск вместе ездили. Но, конечно, уже после моих 35 лет, то есть 45 лет назад, мы, учитывая мой режим работы, виделись только рано утром и поздно вечером. Но это нормальное явление: если все время рядом столько лет находиться, то вместе не проживешь — взбесишься друг от друга.
— Вы уже сколько вместе?
— Мы поженились 6 марта 1958 года.
— Вот этот принцип — большую часть суток работать, он откуда?
— Из семьи. Отец так работал, даже еще хуже — уезжал в 11–12 дня, потом в 17–18 приезжал пообедать, а в 20–21 час снова уезжал, уже до 6 утра. В сталинское время все по ночам работали — человек мог понадобиться в любую минуту. Так что я своего отца видел только по вечерам, а воспитывала меня, как и большинство мальчишек моего времени, улица.
— Вы ведь рядом с ВДНХ жили?
— В Ростокине. Бандитский был район. Из выпускников моей 306-й школы только несколько человек получили высшее образование, а многие плохо кончили. Но дома у нас были хорошие — их во второй половине 30-х годов построил Наркомат лесной промышленности, — деревянные, с печным отоплением. В соседнем подъезде жил инструктор ЦК партии, были начальники главков, военные, просто интеллигентные люди, были, конечно, и рабочие. И очень много детей. Дома образовывали замкнутый квадрат — наш двор. Девочки обычно гуляли отдельно, а ребята из двух соседних домов объединялись против двух других. Я возглавлял нашу компанию, и тогда у меня было прозвище «Китаец». А у соседей предводителем был «Борис». Мы вместе играли в футбол, запрыгивали на ходу на трамвай, привязывали санки к троллейбусу, катались с горок. Однажды, когда лед еще не сильно замерз, я провалился в Яузу — пришел домой весь обледенелый. Летом нашим любимым пристанищем был стадион «Большевик», сейчас «Искра»: после войны его превратили в отстойник трофейных машин, и мы там могли лазить часами.
— Интересно, а когда у вас первая машина появилась и что это была за машина?
— У меня своей машины никогда не было. Зачем она мне? Я с 1962 года езжу на служебном автомобиле — сначала это был «газик» с будкой, потом обрезанная «Победа» — пикапчик, потом «Волга»... Лет 10–15 назад я, кстати, купил старые восстановленные «Победу», «Волгу» и «ЗИЛ». В гараже стоят.
— А зачем вы их купили?
— Ностальгия. На всех этих машинах я ездил.
— А персонального самосвала у вас не было? Помните, в советское время начальники (это и в фильмах часто показывают) садились на самосвал, чтобы поскорее доехать с одного строительного объекта на другой.
— Да, было такое дело. Но это дорогое удовольствие — на персональном самосвале ездить. Я у себя в организациях подобные вещи запрещал.
— Давайте вернемся к вам во двор, Владимир Иосифович. Актер Семен Фарада ведь с вами в одном доме жил?
— С 1939 года по 1966-й это, считайте, была одна семья: его мама, сестра, мои родители, брат, а потом и моя жена — настолько мы были близки. Он немного старше меня, где-то я брал с него пример — Семен спортивный был, музыкальный, учился хорошо, даже школу с медалью окончил. Где-то он вводил меня во взрослую жизнь.
— Это что вы имеете в виду?
— С Фарадой я впервые попал в ресторан, уже не помню, как он назывался, — это было рядом с цирком на Цветном бульваре. Я учился в 10-м классе, а он — на втором курсе института. Семен был личность незаурядная. В нашем дворе он нравился самой симпатичной девчонке, которую вы тоже отлично знаете: она сыграла в фильме «Весна на Заречной улице» учительницу. Иванова ее фамилия.
— Вы знаете, что в 90-е эта актриса от безысходности была вынуждена работать медсестрой в больнице?
— Нет, я этого не знал. Знаю, что в наших домах жил еще режиссер Владимир Сухобоков, и он тоже Иванову сниматься приглашал.
— У вас не двор, а филиал «Мосфильма». Почему же вы пошли в Горный институт?
— Мне отец посоветовал. Он как раз перешел работать в Министерство угольной промышленности на должность замначальника Главшахтолеса. Я когда поступил на первый курс, думал: ну все, теперь отосплюсь, — а оказалось, что вставать нужно еще раньше. Потом, перед распределением, хотел попасть на такую работу, чтобы иметь свободный режим и рано не вставать. Бог дал мне свободный режим: никто не контролировал меня, но начиная с 58-го года и до перехода в Государственную думу я всегда был на работе в 8 утра и раньше девяти вечера не заканчивал.
— Не секрет, что в советское время строители сильно пили...
— Когда меня назначили начальником СУ-139 треста горнопроходческих работ, я был поражен. Грязная заплеванная приемная. В соседнем кабинете валяется пьяный, да еще избитый главный инженер. Начальник общается с рабочими записочками, чтобы не дай бог не набили морду. Я перед этим работал в бывшей зоне в Апатитах и грешным делом подумал, что не в Москву, а опять в зону попал. Однако быстро взял себя в руки: мне 29 лет, что мне, на блюдечке, что ли, преподнесут образцовую структуру? Дали, что было. А ты уж показывай, на что способен. Кстати, потом на базе этого СУ создали целый трест, и многие сотрудники заняли в нем высокие должности.
— Так как же все-таки удалось не спиться?
— Организм не очень воспринимал, да и я свою норму знал еще с Апатитов.
— И какая норма чистого спирта у Ресина?
— Максимум полстакана. Запивали пивом или ситро, а закусывали рыбой.
— О вашем крутом нраве ходят легенды. Приезд Ресина на объект был сравним с ураганом или смерчем. Пьяниц выгоняли?
— Это вы преувеличиваете, конечно. Никто не дрожал как осиновый лист. Я поругался и уехал. А они плюнули и остались. В советское время единственным методом управления была критика и требовательность. Я всегда требую, чтобы принятое решение, согласен ты с ним или нет, было выполнено. При этом я редко кого-то снимал или объявлял взыскание. Ну, снял ты его. А кого поставил? Они что, под ногами валяются, профессионалы? Поэтому я терпел и когда люди выпивали. С пьющим человеком, конечно, очень трудно, а у нас много талантливых людей этим делом грешили, но я старался сгладить. В каждом человеке есть сильные стороны и слабые: если сильные стороны объединять, будет дело, а если слабые выковыривать, ничего хорошего не получится.
— Вспомнился один малоизвестный эпизод из вашей биографии. Была такая Алла Афанасьевна Низовцева, секретарь московского горкома, которая сыграла ключевую роль на том пленуме, где Ельцина подвергли жесткой обструкции и отстранили от дел. Потом Ельцин победил, и Низовцева, естественно, стала безработной. И вдруг вы берете ее к себе. Вы понимали тогда, что тоже можете остаться без работы?
— Я все понимал, никакой я не герой. Мы с Аллой Афанасьевной проработали вместе не один десяток лет: занимая определенные должности, я был или членом райкома партии, или кандидатом в члены горкома, или депутатом Моссовета, соприкасался с ней по партийной работе и всегда относился к ней с глубоким уважением. Когда случилась та история, о которой вы говорите, ситуация у Низовцевой была еще хуже — у ее мужа случился инфаркт, никаких материальных запасов она по своей партийной линии не нажила и просто не могла без работы. Поэтому я позвал ее в Мосстройкомитет заниматься кадровой службой. Но это не было геройством — я все согласовал с Ельциным. Борис Николаевич, надо отдать ему должное, отреагировал спокойно: «Считаешь нужным — бери». По отношению к Ельцину Алла Афанасьевна, я считаю и ей это неоднократно говорил, была не права. Мне кажется, она это понимала. Сейчас они оба уже покойные.
— А где ваш партбилет?
— Он у меня дома, а здесь, на работе, учетная карточка. Вот тут в ящике лежит.
— Не было мысли сжечь или порвать?
— Никогда!
— А выйти из партии?
— Нет, я не выходил. Несмотря на расстрельные должности, по партийной линии я не имел ни одного выговора или взыскания — одни благодарности. Хотя секретари горкома были разные: я работал с Прокофьевым, Егорычевым, Гришиным, Зайковым, Ельциным… Все их грамоты храню. Как и партбилет.
— Правда, что вы играли в преферанс с Галиной Брежневой?
— В преферанс мы с ней не играли, но семьями дружили — она с Чурбановым и я с Мартой. Вместе праздники отмечали. На моем 40-летии они были. Галина такой тост сказала: «Представляю, как тебе тяжело здесь работать, если не могу я даже нормально выговорить название твоей организации — Глав-мос-инж-строй».
— Скажите, Владимир Иосифович, откуда взялась фраза, что с деньгами каждый дурак построит?
— Не от хорошей жизни. В конце 1991 года весь стройкомплекс был снят с бюджета, в том числе такие крупные структуры, как ДСК, Мосжилстрой, Мосмеханизация и т.д. Что это значит? Вот, предположим, в декабре все строится за счет средств бюджета — жилье, соцкультбыт, инженерные сооружения, а с 1 января всё — денег в бюджете нет. А у нас 100 тысяч человек строителей! И вот тогда встал вопрос, как сделать так, чтобы сохранить трудовые коллективы, чтобы люди работали и продолжали получать зарплату. Юрий Лужков нашел правильное решение: мы перешли на внебюджетное финансирование — брали кредиты, на них строили, продавали и снова строили. Были моменты, когда денег не было, цепочка нарушалась, и надо было что-то придумывать, переходить на бартер, например. Вот тогда и появился лозунг, что с деньгами каждый дурак построит, а ты попробуй без денег построй.
— Однако в 2000-х годах вы уже по-другому говорили: «Только дураки строят без денег». Что изменилось?
— Время. В 90-е денег не было, и мы были вынуждены в том числе строить торговые павильоны и другие сооружения, которые город в какой-то степени испохабили. Но если бы мы этого не делали, не искали какие-то способы заработать, то никакого развития бы не было. А в 2000-х годах уже, наоборот, деньги были. Но заказчики не хотели отдавать их строителям, затягивали расчеты, и получалось, что, когда оплата все-таки доходила до исполнителей, из-за инфляции это были уже совсем другие деньги. Вот тогда я и вынужден был произнести этот лозунг.
— Перед Новым годом ходила шутка, что 2016 год будет очень неплохим годом, но только по сравнению с 2017-м. Что вы думаете по этому поводу?
— Не дай бог думать на эту тему. У нас есть такая национальная черта — не обмазав себя грязью, жить спокойно не можем. Ситуация сейчас, конечно, сложная, но она контролируемая. Такие вещи уже бывали, я сам пережил несколько кризисных моментов. Нет никаких сомнений в том, что мы эти проблемы преодолеем. Глаза пугаются, а руки делают. Смог же Сталин сделать Советский Союз промышленно развитой страной. А мы почему сейчас не сможем перейти с сырьевого бюджета на индустриальный? Я, конечно, не знаю, сколько времени на это потребуется – год, 10 или 15 лет. Но это произойдет обязательно, потенциал для этого есть.
— У вас была серьезная операция, после которой люди обычно заканчивают активную деятельность. А вы последние 10 лет живете в сумасшедшем графике, как будто ничего не случилось. У вас что, два сердца?
— У меня одно оперированное сердце. Для меня главное лекарство — работа, она меня и вылечила, помогла быстро встать на ноги после тяжелейшей операции. Клапан мне заменили 6 ноября 2006 года, а уже в конце декабря я был на месте, отчитывался по итогам работы строительного комплекса.
— Но проблемы ведь начались много раньше, когда вы Манежную площадь, кажется, строили?
— Да, Лужков мне тогда сказал: «Если не сядешь за прораба, мы не сдадим ее в срок», а это было 850-летие Москвы. И я сел, хотя рисковал, конечно.
— Западные врачи обычно перед операцией берут макет и всё показывают и рассказывают в мельчайших подробностях. На актера Евгения Евстигнеева это в свое время произвело такое впечатление, что он не дожил до утра — от волнения не выдержало сердце. У вас как это было?
— Мне тоже профессор все показал и рассказал. Но я уже был в таком состоянии, что считал часы до операции. Последние дни я уже не мог ни лежать, ни сидеть. Такие боли у меня были, что думал только об одном — скорее бы пришли и забрали... Примерно часа за 4 до операции я спросил жену (она со мной вместе находилась в клинике): ну что, может, написать завещание? Марта говорит: если у тебя есть внебрачные дети, тогда пиши. То есть дала понять: она не сомневается, что все будет хорошо. У меня внебрачных детей нет, поэтому завещание решил не писать.
— Вот вы говорили про Манежную площадь. А помните, как в газете «Московский комсомолец» появилась заметка, где этот объект раскритиковали в пух и прах. Вы тогда позвонили в редакцию и сказали замечательную фразу: зачем мне враги, если у меня такие друзья, как вы?
— Помню я эту статью. Кстати, мнение автора совпадало с мнением моей жены Марты. По сей день, когда начинается какая-нибудь критика того, что мы построили в свое время, она всегда вспоминает, что мы якобы испохабили Манежную площадь. На вкус и цвет товарища нет. Здесь можно спорить с точки зрения внешнего вида Манежной площади, но с точки зрения самого объекта — это было правильное решение, и время это доказало.
— Площадь ведь реконструировали по просьбе Кремля, чтобы там народ не собирался на митинги, как в начале 90-х?
— Была такая просьба.
— А храм Христа Спасителя?
— Это инициатива Юрия Лужкова.
— Один олигарх в приватном разговоре рассказывал, как он за 30 секунд потерял 300 тыс. долларов. Вы попросили 200 тыс. долларов на ремонт синагоги, он начал отнекиваться, ссылаться на то, что он не иудей. «Тогда давай 500 тыс. на храм Христа Спасителя, и разговор окончен», — сказали вы ему. Было такое?
— Я, честно говоря, подобного случая не помню. Это сугубо личное дело каждого — давать или не давать деньги на благотворительность. Когда мы строили храм Христа Спасителя, был создан благотворительный фонд: кто хотел, тот и принимал участие в его наполнении. Всего был собран 1 млрд долларов.
— Всем известно, что перед субботними объездами правительство Москвы во главе с Лужковым практически в полном составе играло в футбол в Лужниках. Вы никогда на поле не выходили, но при этом считались начальником команды. Это правда?
— Я не играл из-за проблем с сердцем, но действительно был начальником футбольной команды.
— То есть вы заходили в раздевалку и говорили: так, Юра, ты почему отдал налево, а не направо?
— Я никогда так с ним не разговаривал. Когда Юрий Михайлович стал мэром, а я его замом, я всегда придерживался строгой субординации. Всегда называл Лужкова на «вы», считался с его мнением и выполнял его указания.
— Давайте вспомним непростой для Москвы момент, когда Лужкова отстранили от должности, Собянин еще не пришел и вы фактически были мэром Москвы...
— Не фактически, а я исполнял обязанности мэра...
— Могли бы вы остаться в этом качестве?
— Я? Совершенно не подходил. В первую очередь по возрасту. Нельзя мэром Москвы назначать человека, которому больше 70 лет, а мне было 74 года. Во-вторых, надо назначать человека уже нового времени, новой эпохи. Я — это эпоха Юрия Михайловича Лужкова. И в-третьих: даже если бы мне предложили, я бы отказался, так как считаю, что не соответствую этой должности и не могу взять на себя такую ответственность. Все правильно было сделано. И когда меня спросили, я сказал, что в Москву надо рекомендовать человека 40–50 лет и дать ему возможность 10–15 лет поработать.
— А кто вас спросил?
— Медведев меня спрашивал, и с Путиным я встречался. Но первое, что я сделал, когда пришел к Дмитрию Анатольевичу, — просил и приводил аргументы не снимать Лужкова.
— И что он ответил?
— Он привел свои аргументы.
— Вот у Вас на столе фото Лужкова, а рядом английская королева...
— Я на приеме Лужкова заменял, он был в отъезде.
— Вам говорили, как надо встречать королеву?
— Надо было фрак надевать, а Марта была в шляпе. А больше никаких инструкций.
— Сколько раз в жизни вы надевали фрак?
— От силы пару раз. К английской королеве и, наверное, еще к голландской. Вон он без дела в шкафу висит.
— Скоро будет повод его надеть.
— Это вы про юбилей? Не буду я устраивать торжеств, время неподходящее. 21 февраля к тому же выходной, так что отмечу с близкими дома и безо всякого фрака.
— Владимир Иосифович, напоследок хотелось бы по примеру Познера задать вам несколько вопросов из так называемого опросника Марселя Пруста. Мы их немного подредактировали. Отвечать надо быстро, кратко и не задумываясь.
Где в Москве надо обязательно побывать?
— В Кремле, в Большом театре, на Поклонной горе, в храме Христа Спасителя, в Соборной мечети и в синагоге.
— Если бы вы не стали строителем, кем бы вы стали?
— Горным инженером.
— О чем вы больше всего сожалеете?
— Что брат рано умер и я не успел с ним обо всем поговорить.
— Какое слово вы не любите?
— «Постараюсь». Нечего стараться — надо делать!
— Каким талантом вы бы хотели обладать?
— Провидением.
— Представ перед Богом, что вы ему скажете?
— Что мог, я сделал. Прости, если что-то я сделал не так.
