Западное общество, ориентированное на сферу услуг, превратило эмоции в должностные обязанности целого ряда сотрудников (менеджеров, продавцов, стюардесс). Социолог Арли Хохшильд называет такую товаризацию чувств «эмоциональным трудом». При этом личная жизнь сотрудников за пределами рабочего пространства остается относительно свободной, эмоционально нерегламентированной.
В России «эмоциональный труд» появился в начале 90-х вместе с капитализмом, западными компаниями и активными продажами. И, как все, копируемое у Запада, стал гипертрофированным, с перехлестом, с чисто русским надрывом. Недаром британский историк и философ Тойнби назвал Россию «кривым зеркалом Запада».
В авторитарной стране с такой исторической традицией, как наша, деспотизм становится духом общества, и политический строй отражается в профессиональных сообществах, как мир в капле воды. Эмоции (как политическая позиция и даже жизненные ценности) становятся частью корпоративной культуры. В России в отличие от Европы профсоюзы кастрированы, а безработица, экономический кризис и общий низкий уровень жизни превращают подчиненных сотрудников в легкий объект для самоутверждения начальников. Если на Западе эмоции подчиненных — это способ извлечения прибыли, то у нас из этого умудряются извлекать садистское психологическое удовольствие.
В известной отечественной компании, производящей молочные продукты, религиозный директор заставляет сотрудников под страхом увольнения креститься, поститься, венчаться и проводить свободное время в паломничествах (кинорежиссер Звягинцев цитирует эту историю в фильме «Нелюбовь»). Религиозные эмоции становятся таким же обязательным условием, как и профессиональные навыки, — притом что для исполнения обязанностей они не важны. От того, молится менеджер по продажам Богородице или нет, его работа не становится ни лучше, ни хуже, тогда как улыбается ли он клиентам и дружелюбен ли с ними, напрямую влияет на продажи.
Начальник, который исповедует строгое вегетарианство и йогу, превращает фирму в свою маленькую секту: сотрудники переходят на веганство, хотя бы на ланчах, а после работы, вместо того чтобы ехать домой, сидят на коврике в позе мудреца Маричи. Начальник, который обожает как следует выпить, превращает подчиненных в своих собутыльников. Любитель многокилометровых пеших походов заставляет на выходных брать в руки финские палки и тащиться следом за ним. Если на посту гендиректора заядлый футболист, то он составит из сотрудников футбольную команду — тем, кто немолод, придется попрощаться либо с менисками, либо с должностью. Что важно, подчиненные не могут не только отказаться, а даже просто выразить малейшее неудовольствие. Всяческая демонстрация радости и положительных эмоций является залогом сохранения рабочего места.
Выслуживаться перед начальником, перенимая его привычки и хобби, могут и в западных странах. С оговоркой, что это дело все-таки добровольное, ведь грубое вмешательство в личную жизнь там вызывает сопротивление, а начальник не может уволить сотрудников за атеизм, мясоедение или любое другое отличное от его собственного поведение — на страже интересов работников профсоюзы и законы. У нас же эмоциональная жизнь считается сферой, в которую может вмешиваться любая вышестоящая сила, будь то начальство или правительство.
Коллективные эмоции бывают разные, от переживаний во время Олимпиады до всеобщего патриотического порыва и восторга. Две противоположные крайности — это разобщенное, атомизированное, ничем не объединенное общество и Северная Корея, которая плачет и смеется всей страной по приказу диктатора.
В России манипулировать эмоциями в масштабах целой нации несложно, ведь СМИ, особенно телевидение, под контролем власти. Три первых телеканала напрямую указывают, когда народ должен радоваться, когда возмущаться, когда бояться. Телевидение контролирует и какое мнение должны иметь зрители по поводу политических событий, и какие эмоции должны испытывать. С этим связана все нарастающая эмоциональность ток-шоу и новостных репортажей, которые ведутся на грани нервного срыва. А также постоянное использование таких трюков, как «очевидцы события» и «социальное одобрение» (эмоции зрительного зала, посылы «вся страна радуется» или «вся страна скорбит»). Они подают зрителю сигнал: все радуются (или негодуют, или восторгаются, или стыдятся), и ты должен поступать так же.
Мы так устроены, что разделяем мнения и эмоции большинства. Эта способность заложена природой, и ей трудно противиться. Если все радуются, то и мы радуемся, если все возмущены, и мы возмущаемся — инстинктивно. К тому же готовы демонстрировать, а затем и внушать себе навязанные эмоции, боясь быть «не как все», то есть рискуя оказаться в социальной изоляции. Страх быть «не как все» есть в любом самом свободном обществе и не связан с репрессиями и преследованием инакомыслящих, но в тех странах, где такая борьба велась веками и с большой жестокостью, как в России, этот страх особенно силен.
Эмоции так или иначе регламентируются обществом и его культурными традициями, есть определенные правила, какие эмоции в какой ситуации можно испытывать, а какие не стоит. Принято горевать на похоронах, веселиться на праздниках, радоваться на свадьбе, сочувствовать упавшему человеку, а если кто-то хохочет над инвалидом, который не может подняться на коляске по лестнице, или приносит соболезнование жениху на свадьбе, то такие эмоции считаются неуместными, а поведение — вызывающим и нелепым.
С помощью СМИ власть пытается регламентировать наши политические эмоции. Россия, конечно, не Северная Корея, но и, чай, не Франция. Поэтому не разделять «всеобщую» радость по поводу Крыма — все равно что сидеть веселым на похоронах. Ни Конституция, ни Уголовный кодекс вроде бы не обязывают нас (пока что) радоваться по поводу Крыма или любить Путина, но «все радуются» Крыму, «все любят» Путина — и мало кто осмелится быть не как все.
Привычка «ходить строем» в эмоциональной сфере приводит к тому, что члены общества начинают испытывать неприязнь ко всем, кто чувствует не так, как они. В интернет-пространстве участились виртуальные бойни, в которых даже самые либеральные личности, исповедующие свободу всего, что только можно, вдруг начинают требовать, чтобы их интернет-друзья в едином порыве радовались или все как один скорбели. Проявление противоположных эмоций приводит к обструкции, а невыражение нужных эмоций выглядит подозрительно — и все предпочитают на всякий случай скорбеть «как все».
При этом речь не идет о каком-то массовом тотальном притворстве. Даже официант, улыбающийся вам в надежде на чаевые, или продавец дорогого магазина, который радуется вам как родному, потому что это его должностная обязанность, не носят улыбку на своем лице, как галстук-бабочку на шее. Иначе постоянная игра и притворство приводят к расстройствам самоидентификации, неврозам и прочим неприятным побочным психологическим эффектам. Поэтому официанты, стюардессы и прочие пролетарии эмоционального труда делают все, чтобы не изображать улыбку, растягивая губы, а на самом деле испытывать теплоту и дружелюбие по отношению к клиентам.
Так же и в ситуации, когда сотрудник компании вынужден поклоняться святым мощам, потому что его начальник — религиозный фанатик, или заниматься духовными практиками, потому что генеральный директор — неистовый йог. Он не просто исполняет ритуалы, думая про себя: «Да пошел ты со своими мощами или асанами», а начинает стимулировать у себя нужные эмоции, которые в конце концов начинает испытывать. В институте, в мастерской кинорежиссуры, у меня была очень религиозная наставница, заставлявшая студентов молиться перед едой, креститься перед иконами и петь «Боже, царя храни». Сначала мы тайком смеялись, но очень быстро начали напоказ исполнять ритуалы: никто не хотел попасть в опалу. А в конце первого курса практически все обратились в православие, кроме меня и другого отщепенца (еще двое просто забрали документы). Человек не только очень внушаемое существо, но и очень самовнушаемое.
Так и с навязанными СМИ коллективными эмоциями. Никто не кричит «Крым наш», шепча под нос: «Ще не вмерла Украина». Но, радуясь, потому что все так делают, сами находят себе объяснение, почему нужно радоваться, и всячески стимулируют у себя эти эмоции (точно так же, как официант, продавец или менеджер по продажам). Это, конечно же, сильно походит на романы Замятина или Оруэлла, но надо признать, что, воплотившись в реальности, утопии выглядят вовсе не так мрачно. Можно даже сказать, что выглядят они довольно радостно, особенно когда радость регламентирована и тиражируется средствами массовой информации.
