Первое сообщение о смерти всевластного лидера страны (к партийному посту №1, Генерального секретаря ЦК КПСС, в 1977 году добавилась высшая государственная должность — председатель Президиума Верховного Совета СССР) прозвучало по радио в 11 утра 11 ноября 1982 года, то есть более чем через сутки после его ухода в мир иной. В официальном сообщении сказано, что смерть произошла в 8 часов 30 минут утра 10 ноября.
Впрочем, догадываться о том, что «наверху» что-то случилось, и что-то явно невеселое, партия и советский народ начали еще накануне: из теле- и радиоэфира исчезли все развлекательные, спортивные и детские программы. Из радиоприемников вместо легкой музыки полилась печальная классика, по телевидению вместо традиционного концерта, посвященного Дню милиции, показали историко-революционный фильм «Депутат Балтики».
В последний раз глава советской державы умирал «на боевом посту» за 29 лет до этого. И в тот раз с объявлением о смерти вождя тянули, надо заметить, гораздо меньше. Иосиф Сталин приказал долго жить в 21.50 5 марта 1953 года, а о его смерти страна и мир узнали уже в 6 часов утра следующего дня.
Но тогда народ к горестному известию был уже основательно подготовлен: правительственное сообщение о болезни «вождя народов» было обнародовано еще 3 марта. После этого вышло несколько «бюллетеней о состоянии здоровья И.В.Сталина», которые раз от разу становились все более безутешными.
Ну а соратники вождя подготовились к его смерти до такой степени, что сняли его с руководящих постов — главы правительства и секретаря ЦК, — не дожидаясь летального исхода: совместное заседание Пленума ЦК КПСС, Совета министров и Президиума Верховного Совета СССР, на котором было принято это решение, прошло за полтора часа до кончины.
Что касается ухода из жизни Брежнева, все было совершенно по-другому. С одной стороны, его смерть не стала совершенной неожиданностью для граждан СССР. Бюллетеней, посвященных болячкам Леонида Ильича, не издавали, но богатый анамнез давали уже телетрансляции. Ни возраст (до своего 76-летия Брежнев не дотянул всего месяц), ни далеко не цветущий вид скрыть было невозможно.
Состояние здоровья Брежнева и связанные с этим состоянием проблемы — с дикцией, координацией, когнитивными способностями и т.д. и т.п. — были, что называется, притчей во языцех. Причем притчей по большей части не сочувственной, а язвительной, в форме баек и анекдотов.
Но в развалину Леонид Ильич превращался постепенно. Все успели привыкнуть к его немощи, все знали, что Брежнев старый и больной. Но казалось, что болеть, стареть и, соответственно, править он будет если не вечно, то еще очень и очень долго. Кстати, один из популярных анекдотов на эту тему: «Брежнев смотрится в зеркало: «Ох, стар я стал... Очень стар... Суперстар!».
Кроме этого, как говорится, ничто не предвещало. За три дня до смерти, 7 ноября, Брежнев терпеливо выстоял несколько часов на трибуне Мавзолея, принимая военный парад и приветствуя демонстрацию трудящихся. Причем, по мнению наблюдателей, выглядел не только не хуже, чем в прошлые появления на публике, но даже бодрее.
Затем был большой прием в Кремле. Но и это испытание Леонид Ильич выдержал без каких-либо видимых последствий. После торжеств поехал не домой, на подмосковную дачу «Заречье-6», а в охотничье хозяйство «Завидово» (более ста километров от Москвы). Сам Брежнев ружьишком в то время уже не баловался, но любил участвовать в охоте в качестве зрителя — наблюдал за действом из окна автомобиля.
Следующий день, 8 ноября, он провел в своей завидовской резиденции, а девятого утром приехал на работу в Кремль, где пробыл до семи вечера. После чего вернулся домой. Все соприкасавшиеся с Брежневым в этот день, последний день его жизни, отмечали, что он находится в хорошем, даже можно сказать, прекрасном расположении духа.
Правда, в самом конце дня самочувствие и, соответственно, настроение все-таки ухудшились. Во время ужина — за столом также находились жена Виктория Петровна и личный охранник Владимир Медведев, который, собственно, и описал в своих мемуарах детали этой последней трапезы, — Брежнев пожаловался на боль в горле: «Тяжело глотать».
Медведев предложил вызвать врача. Леонид Ильич отказался. «Любимую передачу «Время» смотреть не стал, — пишет Владимир Медведев. — Поднялся из-за стола... Ничего настораживающего в уходе не было. В последние месяцы он иногда пропускал «Время», это бывало. А тут еще после охоты — 150 километров езды... Около одиннадцати поднялась в спальню Виктория Петровна... Ночь прошла спокойно».
В общем, особой интриги в задержке объявления о смерти, пожалуй, искать не стоит. Объективно говоря, было от чего растеряться верхушке партийно-государственной вертикали. Очень многое надо продумать и решить, прежде чем объявлять партии и народу о «невосполнимой утрате». Но сказать, что со смертью Брежнева ясно абсолютно все, было бы все-таки большим преувеличением.
«Странно, но на даче не было медицинского поста»
«Довольно странно, что в доме тяжелобольного пациента не было постоянного медицинского поста, и врача пришлось ждать довольно долго, — отмечает биограф Брежнева, журналист и писатель Леонид Млечин в своей книге, изданной в серии «Жизнь замечательных людей». — Леонид Ильич умер во сне. Но если бы у него произошел сердечный приступ или инсульт, то присутствие врачей (или, вернее, их отсутствие) имело бы критически важное значение».
То же недоумение в мемуарах помощника Константина Черненко Виктора Прибыткова: «Странно, но на даче не было медицинского поста, не дежурила медицинская сестра... И это при всем при том, что после 1975 года, когда Леонида Ильича после обширнейшего инфаркта чудом вытянули с того света, он мог, в принципе, умереть в любой момент. Многие, надеюсь, помнят, не только москвичи: мчится кавалькада машин — Брежнев, охрана, помощники, сотрудники, а сзади обязательно «реанимационная» катит. А вот на даче в ту злополучную ночь никого из медиков не оказалось».
Еще более радикален в своих выводах Владимир Медведев: «Весь мир знал о состоянии здоровья нашего генерального, а никакого, хоть самого скромного медпункта на даче так и не организовали. Даже дежурную медсестру не прикрепили. То, что Брежнев медиков не жаловал, считая себя здоровым, дела не меняет. Это не халатность, это преступление».
Медицинское заключение о болезни и причине смерти Брежнева, подписанное начальником Четвертого главного управления при Минздраве СССР академиком Евгением Чазовым, рядом других медицинских светил, а также лечащим врачом генсека Косаревым, выглядит так: «Брежнев Л.И., 1906 года рождения, страдал атеросклерозом аорты с развитием аневризмы ее брюшного отдела, стенозирующим атеросклерозом коронарных артерий, ишемической болезнью сердца с нарушением ритма, рубцовыми изменениями миокарда после перенесенных инфарктов.
Между 8 и 9 часами 10 ноября 1982 года произошла внезапная остановка сердца. При патологоанатомическом исследовании диагноз полностью подтвердился».
При этом фраза «между 8 и 9 часами 10 ноября» написана от руки поверх зачеркнутого: «В ночь с 9 на 10 ноября». На полях рукописная же приписка: «Правка т. Чазова».
Зачем Евгению Ивановичу понадобилась эта корректировка — загадка. В своих воспоминаниях он придерживается как раз первоначальной, зачеркнутой им версии: смерть произошла намного раньше. Причем судил о случившемся на объекте «Заречье-6» он отнюдь не с чужих слов. К смертному брежневскому одру Чазов прибыл одним из первых из официальных лиц — а по его утверждению, самым первым, — опередив карету «скорой помощи». Собственно, он-то, по словам Чазова, ее и вызвал.
«10 ноября, после трех праздничных дней, я, как всегда, в 8 утра приехал на работу, — вспоминал Чазов. — Не успел я войти в кабинет, как раздался звонок правительственной связи, и я услышал срывающийся голос Володи Собаченкова из охраны Брежнева, дежурившего в этот день. «Евгений Иванович, Леониду Ильичу нужна срочно реанимация», — только и сказал он по телефону.
Бросив на ходу секретарю, чтобы «скорая помощь» срочно выехала на дачу Брежнева, я вскочил в ожидавшую меня машину и под вой сирены, проскочив Кутузовский проспект и Минское шоссе, через 12 минут (раньше, чем приехала «скорая помощь») был на даче Брежнева в Заречье.
В спальне я застал Собаченкова, проводившего, как мы его учили, массаж сердца. Одного взгляда мне было достаточно, чтобы увидеть, что Брежнев скончался уже несколько часов назад... Вслед за мной приехали врачи «скорой помощи», которые начали проводить в полном объеме реанимационные мероприятия. Для меня было ясно, что все кончено, и эта активность носит больше формальный характер».
Голову академика, по его собственному признанию, занимали в тот момент уже совершенно другие мысли, связанные не с медициной, а с политикой: он думал, кого первым из руководства страны проинформировать о случившемся. Размышлял, правда, недолго.
«Я прекрасно понимал, — вспоминал Чазов, — что прежде всего о случившемся надо информировать Андропова. Он должен, как второй человек в партии и государстве, взять в свои руки дальнейший ход событий... Ничего не объясняя, я попросил Андропова срочно приехать... Появился взволнованный и растерянный Андропов, который сказал, что сразу после моего звонка догадался, что речь идет о смерти Брежнева».
Однако «показания» Чазова категорически расходятся здесь с воспоминаниями брежневского телохранителя. Как утверждает Медведев, будить Брежнева он и его только что заступивший на смену напарник пошли в девять утра, как и просил Леонид Ильич. То есть Собаченков позвонил Чазову не в восемь, как утверждал академик, а как минимум на час позднее — в начале десятого. Но главное другое: первым в «Заречье-6» приехал вовсе не Чазов.
«Сменяя друг друга, мы делали искусственное дыхание, это продолжалось около получаса, пока не приехал Юрий Владимирович Андропов, — рассказывает Медведев. — Вошел, лицо серое.
— Ну, что тут?
— Да вот... По-моему, умер.
Он вышел из комнаты в коридор, я за ним... Я рассказал, что и как мы делали. И был удивлен, что Андропов не задавал лишних или неприятных для нас вопросов.
— Да, видимо, ничем уже не поможешь. А где Виктория Петровна?..
После Андропова следом приехал Евгений Иванович Чазов. Подошел, посмотрел.
— Был теплый, — сказал я, — пытались привести в чувство.
— Ну что ж, все делали правильно. А где Андропов?
Евгений Иванович тоже спустился вниз... Последними прибыли врачи-реаниматоры кремлевской «скорой помощи».
Эту версию подтверждают и мемуары Юрия Чурбанова, зятя Брежнева. Вот что он вспоминал про то роковое утро: «Поднялись (вместе с женой Галиной Брежневой. — А.В.) в спальню, на кровати лежал мертвый Леонид Ильич, рядом с ним находились Виктория Петровна и сотрудники охраны. Юрий Владимирович Андропов уже был там. Позже подъехал Чазов».
Объяснить столь вопиющее противоречие забывчивостью мемуаристов невозможно. Кто-то из них намеренно грешит против истины. И есть подозрение, что этот «кто-то» — начальник Четвертого главка Минздрава. Хотя бы потому, что Чазов, отвечавший за здоровье первого лица в государстве и как врач, и как администратор, никак не может считаться в этой истории незаинтересованным лицом, беспристрастным свидетелем.
Роковая зависимость
По мнению того же Владимира Медведева, справляться со своими обязанностями Чазов мог бы, мягко говоря, и получше. И дело тут не только в отсутствии медицинского поста на даче больного генсека.
В развалину повелителя одной шестой части суши превращали не только и не столько болезни и старость, сколько сильная, близкая к наркотической, зависимость от транквилизаторов. Без них Леонид Ильич не мог уснуть. Хотя и с таблетками это получалось все хуже.
«О том, что якобы из-за особенностей организма он должен спать не менее девяти часов в сутки, Брежневу сказали давно, кто-то еще из днепропетровских врачей, — пишет Медведев. — Так я слышал по крайней мере от Рябенко (начальник охраны Брежнева. — А.В.). Леонид Ильич поддался этому внушению, старался неуклонно выполнять предписание, с тех давних пор, в общем, и началась свистопляска со снотворными...
Когда организм привыкал к каким-то препаратам, он менял одни таблетки на другие. Помню, одного только ноксирона он принимал до восьми таблеток в день. Где-то в середине семидесятых годов американские ученые установили, что препарат этот чрезвычайно вреден из-за своих побочных действий. Врачам стоило поистине героических усилий, чтобы вывести его из рациона Леонида Ильича. Но сколько же он успел их выпить, этих таблеток, даже очень здоровый организм не выдержал бы такой нагрузки».
По словам брежневского телохранителя, охрана давно уже била по этому поводу тревогу, но не встречала поддержки ни у кагэбэшного начальства, ни у руководства Четвертого главка. «Мы обо всем докладывали личному врачу, о каждой таблетке, выданной накануне вечером или среди ночи, и он заносил все в историю болезни, — пишет Медведев. — Мы, «прикрепленные», заводили разговор об излишках таблеток и с Рябенко, и с Чазовым. Оба отвечали:
— Это не наше дело.
Для главного медика Кремля Чазова — «не наше дело», а для охраны — «наше»?.. Что должен был сделать Евгений Иванович? Прийти и сказать Генеральному секретарю как есть: «Вы себя губите. Я это вижу как врач. И как врач ничем не могу помочь вам, потому что вы не хотите меня слушать, вышли из-под моего контроля. Я не могу быть соучастником... Прошу вас об отставке».
Более того, по утверждению Медведева, Чазов сам потворствовал пагубной зависимости Брежнева. Когда лечащий врач Косарев отказывался выдавать вожделенные «колеса», Брежнев вызвал на дачу его начальника. «Чазов покорно приезжал, — пишет Медведев. — И так же покорно выписывал дополнительные таблетки. Боялся за кресло? Почему же Косарев не боялся?»
Верифицировать эти обвинения, разумеется, невозможно. Чазов рассказывал совершенно иную «историю болезни»: усыпляющими таблетками Брежнева снабжали «доброжелатели», готовые выполнить любые просьбы Генерального секретаря, а он как мог этому противодействовал. Но медицина, мол, была бессильна. К числу таких «доброжелателей» Чазов относит, в частности, Константина Черненко и Николая Тихонова, председателя Совета Министров СССР.
Кстати, любопытный момент: одним из основных поставщиков таблеток, по признанию Чазова, был Андропов. Правда, как утверждал академик, председатель КГБ — этот пост Андропов занимал с 1967 года по май 1982-го — снабжал Брежнева «пустышками», выглядевшими точь-в-точь как настоящие препараты. Но эти утверждения также не поддаются проверке. Чем на самом деле «кормил» Брежнева шеф спецслужб, уже не установишь.
О чем можно говорить совершенно определенно, так это о том, что Чазов входил в круг ближайших доверенных лиц Андропова, был членом его команды. Этот факт академик совершенно не скрывает в своих мемуарах. Вот как, к примеру, он объясняет хлопоты Андропова по включению его в состав ЦК: «Андропов понимал, что мой голос, голос человека, длительное время связанного с ним не просто работой, а дружескими отношениями и сложными перипетиями жизни, в том числе и личной, будет за него».
Второй факт: власть, свалившаяся на плечи Андропова после смерти Брежнева, была для него не обузой, а вожделенной целью. «Андропов вздрогнул и побледнел, когда увидел мертвого Брежнева, — пишет Чазов. — Мне трудно было догадаться, о чем он в этот момент думал: о том, что все мы смертны, какое бы положение ни занимали (а тем более он, тяжелобольной), или о том, что близок момент, о котором он всегда мечтал, — встать во главе партии и государства».
Что касается сокровенных андроповских мечтаний, Евгению Ивановичу как человеку, хорошо знавшему Андропова, думается, вполне можно верить. Вот, кстати, еще одно его красноречивое свидетельство. Поздно вечером 12 ноября 1982 года — в этот день состоялся пленум, на котором Андропов был утвержден лидером партии, — академик вместе с лечащим врачом Юрия Владимировича Архиповым приехали на дачу к новоиспеченному генсеку.
Небольшое уточнение: предшественник Андропова на тот момент не только не был погребен, но не был даже, что называется, собран в последний путь. Похороны были назначены на 15 ноября. Причем именно Андропов возглавлял похоронную комиссию. Однако думы его были очень далеки от скорбного мероприятия.
Гости застали хозяина в прекрасном настроении. «Он сел на кровать, а мы устроились рядом на стульях, — рассказывал Чазов. — Андропов выглядел очень усталым, но был оживлен, общителен и не скрывал радости по поводу достижения своей цели. Перед ним открывались широкие возможности воплощения тех планов совершенствования страны и общества, которые он вынашивал долгие годы. Он рассказывал нам о некоторых из них. Хорошо помню, что первое, с чего он начал, — борьба с коррупцией и преступностью».
Что-то подсказывает, что и за два дня до этого, у брежневского смертного одра, Андропов был далеко не так растерян и расстроен, как это пытается представить Чазов. Но и в том, что касается очередности их появления на даче Брежнева, веры тут больше Медведеву, чем начальнику Четвертого главка Минздрава. Похоже, именно Андропов приехал первым. Похоже, он был уже в курсе дела. И, похоже, был не смятен, а спокоен как удав.
Андропов и борьба за власть
Если допустить, что Чазов намеренно исказил факты, то вряд ли он делал это ради собственной выгоды. Тем более что никакой личной выгоды тут в упор не видно. Темнил и сочинял Евгений Иванович, судя по всему, с целью закамуфлировать роль в этих событиях своего друга и патрона Юрия Андропова.
Какой была эта роль? Точного ответа на этот вопрос нет и, наверное, никогда уже не будет. Есть лишь предположения разной степени правдоподобности. Самое простое: дело в политесе. Андропов не хотел, чтобы создалось впечатление, что он только и ждал смерти Брежнева, что он примчался раньше всех к неостывшему трупу, дабы, говоря словами Чазова, «взять в свои руки дальнейший ход событий».
Поэтому пришлось сочинять легенду о том, что его вызвал на брежневскую дачу Чазов, и только после того, как сам убедился в смерти Брежнева. Весьма вероятно, что Андропов был проинформирован о случившемся на объекте «Заречье-6» одновременно с Чазовым, а скорее всего, даже раньше, иначе вряд ли бы смог обогнать лейб-медика, доехавшего до брежневской дачи, как он пишет, за 12 минут.
Но есть, разумеется, и другие версии.
Например, Валерий Легостаев (в 1980-е годы сотрудник аппарата ЦК, помощник члена Политбюро Егора Лигачева) в своей мемуарно-детективной книге «Как Горбачев прорвался во власть», опубликованной два десятилетия назад, довольно прозрачно намекал на то, что у Андропова были мотивы для того, чтобы ускорить уход Брежнева в мир иной.
«С лета 1982 года Андропов, обладавший несомненно ярким политическим талантом, постепенно укрепляет свои позиции в руководстве КПСС. Его акции как потенциального преемника Брежнева неуклонно идут вверх. И вдруг осенью того же года в аппарате ЦК начинают активно курсировать слухи, будто на предстоящем в ноябре Пленуме ЦК КПСС предполагается переход Брежнева на должность председателя партии, а новым Генеральным секретарем будет рекомендован 64-летний Щербицкий (на тот момент первый секретарь Компартии Украины. — А.В.).
В своих политических мемуарах Гришин (занимал в то время пост первого секретаря Московского горкома КПСС. — А.В.) также говорит о слухах, согласно которым Брежнев «хотел на ближайшем Пленуме ЦК рекомендовать Щербицкого Генеральным секретарем ЦК КПСС, а самому перейти на должность председателя ЦК партии».
Для справки: пленум, о котором идет речь, должен был собраться 15 ноября. Главной его темой было заявлено ускорение научно-технического прогресса. Но помимо прогресса предполагалось обсудить также некие организационные вопросы.
«Что же послужило поводом для слухов? — продолжает Легостаев. — Ответ на этот вопрос лежит сверху: Брежнева убедили в том, что Андропов при всех его несомненных достоинствах уже много лет тяжело больной человек». Легостаев ссылался при этом на мемуары Чазова, а именно: воспроизведенный в них разговор академика с Андроповым, состоявшийся за несколько дней до смерти Брежнева.
«Буквально накануне ноябрьских праздников 1982 года, — вспоминал Чазов, — он (Андропов. — А.В.) позвонил мне весьма встревоженный и сказал: «Я встречался с Брежневым, и он меня долго расспрашивал о самочувствии, о моей болезни, о том, чем он мог бы мне помочь. Сказал, что после праздников обязательно встретится с вами, чтобы обсудить, что еще можно сделать для моего лечения. Видимо, кто-то играет на моей болезни. Я прошу вас успокоить Брежнева и развеять его сомнения и настороженность в отношении моего будущего».
Легостаев приводит также свидетельство секретаря Брежнева Олега Захарова: «9 ноября генсек, приехав в Кремль, вызвал к себе Андропова, и встреча эта была отнюдь не короткой». То есть ситуация приобретает дополнительную, скажем так, пикантность: получается, что Андропов был последним из представителей высшего советского руководства, кто видел Брежнева живым. И первым, кто увидел мертвым.
«Теперь уже навсегда останется тайной, о чем накануне своей смерти Брежнев долго беседовал с Андроповым, — заключает Легостаев. — Однако с большой долей вероятности можно предположить, что речь шла о предстоящем Пленуме ЦК. Праздники остались позади, и подготовка к пленуму превратилась в главную задачу дня. Будучи вторым секретарем, Андропов имел к ней прямое отношение.
Если так, то столь же вероятно, что в беседе был затронут главный кадровый вопрос: о преемнике Генерального секретаря. Так или иначе, но днем 9 ноября Андропов стал, похоже, единственным обладателем какой-то важной информации о ближайших планах Брежнева».
Здесь Легостаев жмет на тормоз. И то верно: на этом какие-либо факты заканчиваются. Начинается область слухов, домыслов и конспирологии. Посему поставим точку и мы. Заметим только, что слухи — это, конечно, «фи». Но не так уж редко бывает, что они оказываются намного ближе к истине, чем благообразные канонические версии событий.
