Темнело. Зажглись фонари.
Вечер стоял изумительный. Теплый, нежный, ввергавший в негу. Гейзерно шурша, вздымались шатры фонтанов. Крепла уверенность: удастся поживиться.
Постепенно происходил отсев: вроде бы скучающе и бесцельно фланировавших по площади золотых рыбок разбирали бойкие кавалеры. На отмели остались трепыхаться две малопрезентабельные уклеечки. Одну из этой худосочной пары, недолго поторговавшись, увел под стать ей жалкий клиент.
Последняя, безнадежно невзрачная, представлялась легкой добычей.
Тут и возник традиционный конкурент — чернявый, узкоглазый (не то казах, не то киргиз), такой же охотник за дешевизной и дармовщинкой — и ухватил субтильную нимфу за рукав синтетического платья.
— Пошли!
— Еще чего! — вырвалась она.
— Пошли, — снова поймал ее руку он. — Все равно никого не зацепишь.
— У тебя деньги-то есть? — насмешливо осведомилась она.
— А какая твоя сегодняшняя цена?
Она назвала несусветную.
Узкоглазый упер руки в бока и расхохотался:
— Задрала… Лучше бы юбку… Даю вдвойне. Если исполнишь каприз.
— Иди ты! — отмахнулась она.
— Тогда по тарифу. Как всегда.
Сиротливо она направилась к памятнику.
— Подожду, — миролюбиво сказал узкоглазый. — Никуда не денешься.
И, отойдя на несколько шагов, присел на мраморный бордюр газона.
Надо было ловить момент, перехватывать инициативу. Но казалось: можно дождаться более выгодного демпинга.
Подрулил, резко свернув к тротуару, ехавший в ближнем ряду грузовичок-пикап, из него выскочил — словно намереваясь выбросить пустой картонный ящик — парень в грязном сатиновом халате, зыркнул по сторонам, мгновенно оценил ситуацию и, перемолвившись с худышкой, повел ее в машину.
Пришлось составить компанию узкоглазому: опуститься на бордюр и закурить, пуская дым к недостижимым звездчатым блеснам в небе.
ШУБА В РОЗЫСКЕ
Родная тетя причитала: «В городе как на передовой. Шаг вправо, шаг влево — стережет опасность. Хранители порядка страшнее бандитов. Раньше идешь поздно — если поблизости военный или милиционер — делается спокойно. Теперь на темной улице столкнешься с патрулем — оторопь, скорее опускаешь глаза и в сторонку, чтоб не привлечь внимание и не нарваться. А встретишься взглядом — испарина, паралич: вдруг, чего доброго, возомнят дерзкой, привяжутся».
Были основания стрематься. Гуляла тетя по набережной. Молодой человек приятной наружности, хорошо одетый, шел навстречу. Неожиданно вырвал сумку из ее рук и пустился бежать. Тетя в шоке, обратилась в полицию. А ей, вместо того, чтобы помочь, говорят: «Шуба, которая на вас, она в розыске. Пропала из ограбленной квартиры. Будем проверять ваше алиби». С трудом тетя от стражей спокойствия отмоталась.
Вспоминал ее жалобы и предостережения, когда шел с женой (благоверная напялила видавшую виды шубу) в караоке-клуб на 70-летие приятеля. Собрались друзья молодости и дети виновника торжества от разных браков. Пели о счастье. Он думал: «Какое счастье в старости? Хорошее настроение и здоровье. Это и есть старческое счастье. Если здоровья нет, и настроения хорошего не будет».
Праздновать кончили далеко за полночь. Выкатились из заведения в зимний мрак. Ждало заранее вызванное такси. Когда сели в машину, подбежала взлохмаченная девчонка:
— Умоляю, прихватите меня, мое такси не дождалось, уехало, подбросьте, недалеко...
Мелькнуло (по наущению тети): просительница в сговоре с водителем. Завезут неизвестно куда, заставят вывернуть карманы и шубу снимут, самих вышвырнут, хорошо, если не убьют.
Отказали ей.
Шофер ехал хмуро. С кем-то недовольно переговаривался по громкой связи. Потом объявил:
— Ваш заказ аннулирован. Спешу по другому адресу.
Высадил возле метро. Спустились, проехали две остановки. Механический голос велел выйти из вагона. «Поезд дальше не пойдет». Почему? Потому что, оказывается, уже полвторого. Метро закрывается.
Стояли на улице. Мороз. Но не покидало чувство удовлетворения: раскусили сговор шофера и несостоявшейся попутчицы. Остались живы и не ограблены.
Это ли не подлинное счастье?
КАЗЕННЫЙ ПОДХОД
Завзятый чиновник договаривался с девушками:
— Сколько?
Они смеялись, перемигивались:
— Идите к нам, подсчетами займемся после.
— Нет, должен знать.
— Ради ваших очаровательных манер сбросим. Продемпингуем.
— А все же?
— Пятьсот долларов.
— Ого!
— Хорошо, двести пятьдесят.
— За что столько?
— За удовольствие.
— Дороговато.
— Так и быть, двести.
— Нет, представьте смету. Какие производственные расходы, какие затраты…
— На косметику, на такси, платяной шкаф в наш вертеп купили.
— На бумажке напишите. Мы в офисе сложим, разделим на количество дней, посмотрим, какой ваш реальный доход. И как он соотносится с нашим...
Девушки сели скрипеть перышками.
ТРУБКА
Гаишники остановили.
— Выпивали?
— Вчера.
— Крепко?
— Слегка.
— Ой, по вам не похоже. Наверняка в лом. И не рассосалось. Не выветрилось.
— Я немного принял. Честно.
— Повезем на экспертизу. Зачем вам это?
— Везите.
— Можем прямо здесь, в машине, освидетельствовать. Чтоб не заморачиваться.
— Давайте здесь.
— Не советуем... Как-то унизительно... для вас... дуть в трубку.
— Ну почему? Я готов. Если надо.
— Осознайте хорошенько. Взвесьте «за» и «против». Обратного пути нет. Составим акт.
— Если обнаружите. Но вряд ли. Не боюсь.
— Лучше договоримся по-хорошему.
— О чем?
— Чтоб и вам хорошо, и нам.
— Мне хорошо.
— Ну, пеняйте на себя.
Дунул так, что сломался прибор, который (может, как раз из-за поломки) предосудительного не показал.
РАЗГОВОР СО СТИРАЛЬНОЙ МАШИНОЙ
Загружаешь в недра чистилища несвежее белье. Ставишь автоматическую программу — условно: «Удаление пятен» или, скажем, «Деликатная стирка», «Синтетические ткани» или «Спортивная одежда». А то и «обувь». Умный механизм высвечивает на экранчике скромную цифру — количество минут, необходимых для производства операции. Максимум 90, чаще не дотягивает до 60–70.
Пока металлический барабан крутится и происходит постепенное исполнение задания, текут мысли: «Удаление пятен»… А на Солнце есть пятна или это досужий фейк? И верно ли, что произошла очередная вспышка на Солнце, она влечет ухудшение самочувствия?» И еще мысли: «А свою (или чью-то) биографию каким образом отбелить?» И еще: «Деликатность ныне воспринимается в переносном, фигуральном смысле и в большей степени присуща не людям, от людей деликатности не дождешься, а механизмам. Дескать — к вашим услугам, пожалуйста: «Деликатная стирка», «Деликатный отжим»…
В реальности при отжиме корпус машины трясется в ярости, дрожит от перенапряжения и натуги. После чего расслабленно (так всегда после бучи), жалобно и требовательно пищит голодным птенчиком, сигнализируя: этап завершен, необходимо переходить к следующему — «полосканию». Включен таймер. Опять течет время. И мысли текут: «Полоскание»… Ох, и полощут всюду, дома и на службе, и соседи, и так называемые друзья, но когда за глаза — это лучше, чем в глаза…»
Новая тревожная серия писклявых оповещений и очередной период приведения вещей в порядок — тот самый упомянутый отжим: 6 минут. Всего лишь. Если «деликатный». И 12, если трясущийся, озверелый. «Ох, и отжимают меня. Точно как эту массу измочаленной материи. Полощут и отжимают, полощут и отжимают». И стирают. В порошок. Стерли. Точное, стало быть, название порошка, вовсе вроде бы не похожего на школьный ластик: стиральный. Со школьной поры запомнилось: «Сотри случайные черты»… А стерли все подряд, случайное и неслучайное. Ничего не осталось.
Но существование теплится. Все же. Какое-никакое. Нелегкое. Однообразное. Размеченное посекундно. Увы, выбирать не из чего. Что дано, то дано. Значит, приемлемое. Сносное. Да, снашиваются вещи. Сам снашиваешься.
Течет время. Текут мысли.
Подспудно подкрался завершающий этап: слив. Всего 2 минуточки.
И предсказуемый ожидаемый финал: слили. Тебя. Вместе с грязной жижей.
Машина ждет новую партию сырья для обработки.
