Сейчас полковник Пахомов уже не выносит приговоров — годы не те. Но сохранил боевой дух и на пенсию не уходит: опытный юрист работает консультантом председателя суда. А много лет назад, в 70-е годы, ему довелось вершить суд над предателями. Он помнит, как в огромных залах в присутствии сотен свидетелей, опустив голову, стояли военные изменники. Помнит, как во время заседаний женщины падали в обморок от рассказов о жестокости фашистов и их приспешников, как кричали и плакали люди, слушая признания перебежчиков, которые выслуживались перед немцами и придумывали пытки для своих земляков.
— У меня было несколько таких дел, — вспоминает Михаил Васильевич. — А началось все в 60-х годах. КГБ стало известно, что так называемые полицаи не только охраняли советских пленных, но и были задействованы в различных карательных операциях против патриотов. Выяснялись все новые и новые участники. И вот наш военный трибунал Московского военного округа стал рассматривать такие дела в Смоленске, Белгороде, Орле, да практически во всей Центральной части России. Ведь у немцев на оккупированной территории действовало множество групп ГФП — немецкой тайной полевой полиции и других карательных отрядов. И все, как правило, формировались из числа переметнувшихся на сторону врага советских граждан.
— Наверняка был процесс, который вам особенно запомнился.
— Да. Было особенное дело в Смоленске в отношении рядового Андрея Сухачева. С началом войны он был призван на службу в действующую армию. Оказался в плену, но не добровольно, а вместе со своей воинской частью. Красноармейцы были помещены в тюрьму в городе Рославль Смоленской области. Там Сухачев перешел на сторону врага. Представьте, очень быстро стал надзирателем в той тюрьме, где поначалу был заключенным. Затем был назначен ответственным дежурным, то есть на повышение пошел. И так к лету 43-го года рядовой советский солдат с образованием 5 классов дослужился до начальника Рославльской, а затем и Бобруйской тюрем. Через год его направили в город Бохум в Германию, где он у немцев служил шофером местного органа СД.
— То есть военную карьеру у фашистов сделал. Каким образом он вызвал у них доверие?
— Натворил много, выслуживаясь перед немцами. Вот, например, если вспомнить про душегубки. В грузовик с металлическим кузовом Сухачев и немцы заталкивали патриотов, партизан, коммунистов и включали двигатель. А выхлопные газы не на улицу выходили, а внутрь. Сухачев спокойно стоял рядом с душегубкой, слушая крики и стоны обреченных. Потом под присмотром надзирателей полицейских (в том числе и Сухачева) тела вывозились в лес другими пленными. В лесу заключенных, которые привезли и выгрузили трупы, расстреливали. И так этот конвейер работал... Сухачев старался, придумывал разные пытки, чтобы немцам понравилось. Например, камеры с арестантами холодной водой заливал, чтобы люди уснуть не могли. Бил пленных по глазам шлангом с железным наконечником, натравливал на них немецких овчарок. Перед отступлением молодые заключенные были отправлены в Германию, а оставшиеся в количестве примерно 700, в том числе женщины и дети, были загнаны в деревянные постройки, где были расстреляны, а затем сожжены. Сухачев руководил расстрелами и в Рославльской, и в Бобруйской тюрьмах. Палач. Фашисты его к награде приставили. И лишь спустя 30 лет советским службам удалось вывести Сухачева на чистую воду.
— Что сказал напоследок садист, перед тем как ему огласили смертный приговор?
— Мол, хотел жить, поэтому перешел на сторону врага. В общем, купил себе жизнь путем предательства. Надо сказать, сослуживцы характеризовали его как очень жестокого человека, который любил власть, стремился к богатству. При обыске у него на сберкнижках нашли 12 тысяч рублей. Огромная сумма по тем временам! Можно было почти 3 автомобиля купить. Так вот он очень жалел, что эти деньги у него конфискуют. И еще негодовал, что свидетели на суде на него озлоблены. Неудивительно! Ведь как спокойно он говорил, давая показания: “...Съездили в лес, расстреляли и вернулись домой...” Тюрьму своим домом считал! И хоть бы один мускул дрогнул. Естественно, возмущенная толпа кричала: “Смерть извергам!” Вообще напряженная эмоциональная обстановка была на протяжении всех подобных процессов.
— Расстреляли предателя?
— Безусловно! За такое деяние полагался расстрел. К слову, это был первый смертный приговор в моей практике.
— А как в большинстве случаев реагировали на решение о казни осужденные? Не было истерик, сердечных приступов?..
— Понимаете, они еще во время следствия знали, что их ждет. Поэтому, думаю, были готовы. Приступы случались у слушателей от тех кошмаров, которые в подробностях обсуждались на заседаниях. Но вот был еще один предатель, в Орле его дело рассматривали, — Голубев. На его счету, как и у других полицаев, много жертв. С фашистами деревни сжигал не считая. Этот на суде все на жалость давил, говорил, что не соображал, поскольку был еще молодой — ему 18 лет не исполнилось, когда на сторону немцев перешел. Но, кстати, у фашистов был на хорошем счету. По показаниям сослуживцев Голубева, он был тайным агентом у них. Его пускали в гражданской одежде выслеживать партизан.
— Вас не мучили сомнения, что может произойти ошибка и человек, которому вы назначили наказание в виде смертной казни, на самом деле окажется невиновным?
— Если возникали сомнения, то приговор не выносился, а дело направлялось на дополнительное расследование. В случаях, когда я выносил приговор предателям, были и свидетели, и признания самих подсудимых. Но и по этим делам из обвинения исключались некоторые пункты обвинения вследствие недостаточности или неполноты доказательств. Конечно, при назначении наказания было неприятное ощущение того, что принимаешь решение о лишении жизни человека. Но когда целый месяц слушаешь, какие зверства вытворяли эти нелюди с нашими детьми, женщинами, стариками, преданными защитниками Родины... Они ведь ненавидели патриотов за то, что те не лизали сапоги врагу, за то, что им хватало духу плевать в лицо фашистам, как это, в прямом смысле слова, перед казнью сделал юный Павлик Иванов. Ему не было и 12 лет, когда фашисты расстреляли его отца, мать и сестер. После этого он стал партизанским разведчиком, сыном отряда “На врага”. По следам его донесений совершались дерзкие диверсии против гарнизонов оккупантов.
— А чем отличался судебный уголовный процесс во времена войны от суда в мирное время?
— Деятельность военных трибуналов во время Великой Отечественной войны — это другая, отдельная тема для беседы. Эти органы выполняли важнейшую функцию борьбы с паникерами, трусами, мародерами и просто бандитами. Безусловно, в войну дела старались рассматривать более оперативно. Это было вызвано обстоятельствами военного времени. Конечно, короткие сроки не должны были отражаться на справедливости. Полицаи получали заслуженное наказание в виде срока. Смертную казнь давали, если изменник пытал и расстреливал красноармейцев. В 70-е у нас, судей, существовала возможность заниматься только правосудием, а на фронте у “трибунальцев” условия были совсем другие. Военный трибунал двигался вместе с войсками. Проводили судебные заседания и в землянках, и под деревом. Дела слушали в присутствии других военнослужащих, в воспитательных целях. Кстати, многим судьям приходилось откладывать ручку и идти с оружием воевать...
— На фотографиях с судебных заседаний 70-х годов видно, как много людей присутствовало в зале. Все они вольные слушатели?
— Да, представьте! Люди в то время по собственному желанию ходили смотреть на то, как судят военных преступников. Например, в Белгороде и Орле в течение всего судебного процесса в клубе “Строитель” зал, рассчитанный на 500 человек, был практически полностью заполнен. Никогда не забудется, как начиналось оглашение приговора. Молча стоит огромная толпа, все не сводят глаз с судьи, и вот, наконец, в тишине раздается звучное: “Именем Союза Советских Социалистических Республик...”
