«Другое измерение» открывается не совсем обычной автобиографией, которую Завальнюк написал в 2004-ом году - «Избранными местами из переписки с самим собой». Это не столько перечень дат и событий, сколько «непрерывный внутренний диалог по любому поводу» - автобиография читательская, писательская, чувственная.
С детства поэт делил существование между двумя мирами, отнюдь для него не равноценными. Был «настоящий» мир: Великая отечественная, эвакуация в госпитальном поезде, бомбежки, ставшие бытом, первая публикация в заводской многотиражке, Благовещенск, работа в «Амурской Правде».
Мир книг был более настоящим. Он существовал благодаря Есенину, Маяковскому, Ростану. Во многом маленького Леню сформировали колыбельные бабушки Марии, украинские песни, услышанные от мачехи, рассказы о лошадях работника ипподрома дяди Волыка, и «полуфилософские схемы», которые чертил друг Марк Гофман (в автобиографии он выступает под прозвищем «Сирано»).
Истинная биография поэта — в его произведениях, говорил Завальнюк. А жизнь художника можно по-настоящему изучить лишь по его работам.
От горсти этого чарующего сора, из которого «растут стихи», Завальнюк поведет отсчет своей поэтической «Параллельной жизни». Именно так называется вторая и главная часть книги.
Лошади, что на закате «отталкивают землю копытами» и поднимаются в воздух, поле, расшитое алыми маками, заросший сад, «где дом друзей». Образные ряды движутся плавно, как водоросли под водой, перемещаясь из одного произведения в другое. Не зря о Завальнюке говорили, что он всю жизнь писал одно и то же стихотворение, как Андрей Тарковский снимал одно и то же кино.
По собственному признанию Леонида Андреевича, его поэзия родилась не от печали, а от «хорошего настроения». Первые стихи он записал, когда был абсолютно счастлив, на обороте телеграфного бланка - то длинной, то короткой строкой. Эту манеру он сохранит на долгие годы, как и неиссякаемую любовь к жизни.
Не умирайте господа, и вы товарищи, не надо.
Не от чумы, не от гранаты,
Никто нигде и никогда.
На пути к добру, гармонии, красоте Завальнюк выстраивает «лестницу в небо», слово за словом — метафора за метафорой. Начинает неспешное восхождение, останавливаясь на каждой ступени, чтобы ответить на вопросы сущности бытия и «добыть ключи от бессмертия».
В одном стихотворении поэт говорит о себе: «И боль невечности земли струится вместо крови». Эту боль он ощущал постоянно. В беспокойстве о людях и мире, в любовании ускользающей красотой поэт перекликается со своими современниками — Булатом Окуджавой и Арсением Тарковским.
Эффектно и неожиданно в пласты поэтического текста встраиваются авторские иллюстрации — яркие абстракции и «музыкальные» монотипии 90-х годов: «Симфония в оранжевом и синем», «Осенняя сюита», «Симфония изумрудная».
Для Завальнюка всегда было важно изобразительное начало. Быть может, поэтому он часто оформлял свои сборники. Рисунок и слово становились логическим продолжением друг друга. Линия могла стать буквой или рисунком. Буквы образовывали строки, переходящие в фигуры людей и животных. «Живопись — молчащая поэзия, а поэзия — звучащая живопись». В параллельном мире Завальнюка все едино. Его стихи — это не только рифмованные строки. Поэзия может жить в картине или в музыкальном произведении.
В заключительной части книги звучит несколько голосов: жены поэта - Наталии Завальнюк, историка искусства Паолы Волковой, художника Натальи Брагиной, писателя Галины Арбузовой.
Все они «тихонько берут память за локоть» и отправляются на прогулку в прошлое, «листают времена», «перебирают лица». Все они «не могут и не хотят» говорить о Леониде Завальнюке в прошедшем времени. Наверное, только так и можно написать о поэте, который сумел дать одно из самых точных определений жизни и смерти:
А как же с болью быть?
И слышится ответ:
Одна есть боль на этом свете оголтелом,
И боль есть Бог,
Душа Болеет телом.
А значит жизнь - болезнь.
А значит смерти нет.
