Без малого полвека Георгий Яковлевич отслужил в Театре на Малой Бронной. Артист внешности героической, а по сути, внутреннему своему устройству — характерный и даже комедийный. Кто его таким знал? Его любимые роли оказались далеко в стороне от правильного и самого порядочного следователя Знаменского из популярного советского сериала «Следствие ведут знатоки». И их было мало.
Как-то я его спросила: «А поискать счастья на стороне?» На что он ответил: «Не было ни желания, ни необходимости». Это была беседа, записанная пару лет назад, но оставшаяся нерасшифрованной. Думала — сделаю к какой-нибудь круглой дате. А вот пришлось к сороковинам.
Мне что театр был, что завод — безразлично
— Так хорошо сложилась жизнь в театре, что не было желания сыграть в антрепризе или другом театре?
— Я не жалуюсь.
— Георгий Яковлевич, но артистов можно понять — играть хотят все, но не всем дают возможность реализоваться.
— А я судьбе благодарен. И смею надеяться, что Господь меня всю жизнь вел и ведет. Я ведь человек не энергичный, можно сказать, пассивный.
— У вас просто как у Булгакова: ничего не проси, сами придут, все принесут.
— Да, у меня все как-то само собой получалось — гладко, ровненько что ли. Причем, знаете, с детства. Казалось бы, ну не было никакого такого манка, чтобы я полюбил театр. Родился в Оренбурге в 40-м году. А Оренбург в то время — маленький пыльный городишко. Пацанами бегали по улицам, гоняли в футбол. Телевизора нет, только радиоточка — черная тарелка на стене. Но мой старший брат (старше меня на 12 лет) работал в местном театре артистом, и, чтобы я не болтался один по улицам, он брал меня на репетиции. И я с детства за кулисами топтался, но без всякого интереса: мне что театр был, что завод — безразлично.
К тому же я застенчивый мальчик был, стеснительный. И единственный шаг, который сделал самостоятельно, это неожиданно даже для себя (что говорить про родителей) пошел в драмкружок при Доме учителя — просто прочитал объявление на улице. Откуда взялась такая смелость? Меня как повело туда. А уж потом отправился в Москву в ГИТИС поступать. Первая роль, помню, — в массовке, негр. После окончания института директор Оренбургской драмы пригласил меня в театр, сказал, что квартиру даст и главную роль в «Оптимистической трагедии». А Гончаров, у которого я учился, спрашивает: «Ну, мастер (он всех учеников так звал), куда пойдешь?» — «Да вот зовут в Оренбург, квартиру дают и роль». «Ерунда! Пойдем ко мне». Я остался у Гончарова, потому что принял это как знак судьбы.
— Судьба вам явно благоволила, потому что послала «Тишину». Я имею в виду потрясающий для своего времени (да и для нашего тоже) одноименный фильм Владимира Басова.
— О, я Владимира Павловича обожаю. Когда вышел фильм, очереди стояли в кинотеатрах, меня хвалили. И Басов тогда сказал: «Щас тебя будут приглашать. Ты не очень-то». — «А какой у вас следующий фильм?» — спросил я. «Да черт его знает», — и снял «Метель», где я сыграл Бурмина. А потом был «Щит и меч». У меня три любимых режиссера — Басов, Чухрай и Ростоцкий. Все фронтовики, настоящие мужики, яркие личности.
Ребята, я не только Пал Палыч, я и другое могу
— Но Пал Палыч Знаменский все ваши роли перебил. Скажите, вы и Леонид Коневский получили эти роли, так сказать, по блату? Ведь режиссер Бровкин тоже служил в Театре на Малой Бронной.
— Да, он у нас работал, а потом ушел на телевидение. Правда, на мою роль он сначала хотел Колю Волкова, а на Томина — Гену Сайфулина. Я это узнал позже. Да, мы сразу стали знаменитыми, нас везде узнавали, что в годы тотального дефицита очень помогало. 20 лет играл его, от майора до полковника дослужился. Если начистоту — достать можно было все. Вот я в родном Оренбурге снимался, а мне звонят из театра, срочно вызывают. Надо лететь, билетов никаких нет. Пошел к начальнику аэропорта, тот вызвал кассиршу: «Нет проблем, — говорит, — ты только ей паспорт дай». Я дал, остался у него ждать, он меня угощал. Приносят билет, на нем написано: «Знаменский Пал Палыч». Иду на посадку, милиция смотрит сначала в паспорт, потом в билет, ничего не понимает — начинает смеяться. Я долго его хранил.
— То есть для вас не существовало закрытых дверей?
— Практически нет. Люди нас любили.
— А начальство?
— И начальство. Милиция вообще к нам замечательно относилась.
— Могу себе представить, как вы на машине ездили по Москве.
— Да не было у меня никогда машины. Да не хотел я ее никогда. А вот Леня… Леня ехал как хотел. Вдруг свисток. Я говорю: «Леня, выйди». — «Сам подойдет». Но выпивши за руль он никогда не садился.
Но с другой стороны, Пал Палыч мне помешал здорово. В театре в эти годы я ведь играл совсем другие роли. Мои самые любимые — пьяный сантехник или криминальный элемент. Шел на Бронной спектакль «Обвинительное заключение»: открывался занавес, а мы сидели в камере. Леня Каневский — староста камеры, я — вор-рецидивист по кличке Лимон. Видя нас на нарах, зал начинал хохотать. Я не преувеличиваю — хохот и аплодисменты. Но я очень любил эти роли. С их помощью я хотел отойти от образа и показать — мол, ребята, я не только Пал Палыч, я и другое могу. Мне всегда нравились роли характерные, комедийные, где можно импровизировать. Вот скажите, кто тогда мог похвастаться женской ролью? А у меня была женская роль, правда, курьезная.
— Вот с этого момента, Георгий Яковлевич, поподробнее.
— Это было в Каннах. На кинофестиваль в главную программу попал фильм Чухрая «Жили-были старик со старухой». Старуху играла замечательная актриса Вера Кузнецова. Но она в Канны не поехала, поехали мы — я, Чухрай и Люда Максакова, которая в фильме играла мою жену. А Константин Симонов, который в тот год был членом жюри, уже знал результаты и сообщил нам, что Кузнецова получает приз за лучшую женскую роль. Чухрай и говорит: «Гера, ты иди за нее получи». — «С ума сошел? Не пойду». Так мы и препирались в зале, пока не услышали со сцены: «Вьера Кузнэцова». Я встаю, иду — в зале хохот.
— Ну понятно, вместо Веры вышел Гера.
— Я споткнулся, поцеловал руку какой-то американской звезде, получил приз и потом отдал его Чухраю. Его же фильм — замечательный, таких сейчас не снимают.
Так я не стал Андреем Прозоровым
— Вы можете сказать про себя: «я — актер Эфроса»?
— Нет, никогда. Его артисты пришли с ним вместе из «Ленкома», когда его оттуда выгнали партийные власти. А у меня с Эфросом, знаете... осадок остался, обида, но не на него, не на себя, а на время. Дело в том, что я был назначен в его спектакль «Три сестры» на роль Андрея Прозорова, вместе с Валей Смирницким. Валя играл в первом составе, и играл потрясающе, успех у спектакля был огромный. Анатолий Эфрос сказал мне, что должен в спектакль войти я, назначил репетицию, и тут на Бронную пришли три выдающиеся мхатовские актрисы, которые и... закрыли спектакль.
— Вот ужасная история, в которую вляпались в общем-то приличные артистки — Ангелина Степанова, Алла Тарасова и Екатерина Еланская. Спрашивается, какое, казалось бы, им дело до спектакля в другом театре?
— В этом-то вся и история. Пришли, посмотрели как худсовет. Написали письмо Фурцевой, тогдашнему министру культуры, что, мол, это не Чехов. И спектакль закрыли. Как будто только мхатовцы имели право играть Чехова и, главное, знали, как его играть. Так что благодаря им… я не стал Андреем Прозоровым. Хотя очень хотел, роль мне нравилась. Но время такое было.
Опять Пал Палыч? Не подходит
— Еще один вопрос про «Знатоков». Не могу не спросить: вы за кадром были такой же крепкой тройкой, как и в кадре?
— Абсолютно. С Леней мы в одном театре работали, а Эллочка (актриса Эльза Леждей, сыгравшая эксперта Кибрит. — М.Р.) хотя и не служила на Бронной, но мы ее очень любили. Она, правда, очень прибаливала, и мы с Леней часто ее навещали. Она такая домашняя была, уютная, замечательно готовила. Муж — артист Сева Сафонов. Для нас с Леней она уже тогда была звездой с обоймой прекрасных ролей. А своей ролью в «Знатоках» она тяготилась, ей играть ведь по сути было нечего. Особенно она с текстом про экспертизы мучилась. Если мы еще могли что-то по-другому сказать, то у нее шаг влево, шаг вправо — расстрел. Когда шли «Знатоки», ее, да и нас с Леней, не снимали. Это сейчас, раз артист удачно снялся в сериале — всё, ему пошли приглашения. А тогда… Опять Пал Палыч? Не подходит.
— Я слышала, что вы на тексты своих ролей пишете пародии. На знаменитый милицейский гимн Тухманова «Наша служба и опасна и трудна» рука поднялась?
— Нет, на это я не писал. Но есть любовь к стихотворству. У нас в театре много лет шла румынская комедия «Общественное мнение». Я играл отрицательного персонажа — заведующего сельскохозяйственным отделом в газете. Пьеса нам ужасно не нравилась, но наш главный режиссер — Владимир Дунаев — сказал, что нам никуда не деться, мол, грядет юбилей социалистической Румынии. В общем, начали репетировать, потом разозлились и стали валять дурака. И довалялись до того, что пьесу уже было не узнать, хохот на спектакле стоял дикий. Мой герой периодически бил себя в грудь и говорил: «Мой дед пахал, он умер на пашне». И тогда я написал на эту реплику стихи для одного спектакля.
— Помните? Можете почитать?
— Мой дед пахал.
Соха его, быть может,
В сарае заржавела не совсем.
Но пусть она вас больше не тревожит,
Он не хотел печалить вас ничем.
Мой дед пахал безмолвно, безнадежно,
Похмелием и жаждою томим.
Мой дед пахал так искренно, так нежно,
Не дай вам Бог вот так пахать самим.
И каждый раз за кулисами собирались все, кто был в тот вечер в театре, и ждали новых вариантов. И я вынужден был сочинять, но это не настоящие стихи. Однажды после спектакля ко мне зашел зритель: «Я пятый раз смотрю. Там разные стихи — это так положено?»
Царица моя, преблагая надежда моя, Богородица...
— Георгий Яковлевич, извините за вопрос, но это правда, что вы знаете все молитвы?
— Ну не все. Я в детстве, помню, молился, но для меня это не было так серьезно, как, например, для моей бабушки. Хотя богобоязнь во мне сидела всегда. Я боялся сказать всуе что-нибудь не то, кого-нибудь обидеть. Однажды мне позвонила Светлана Дружинина и пригласила в свой фильм — сыграть Феофана Прокоповича. У нее было несколько фильмов, и в каждом из них я появлялся. Тогда я думал: «Как же так? Я ведь не крещеный, а ношу настоящее церковное одеяние — оно тяжелое, килограммов 15 весит». Вдруг в какой-то момент почувствовал, что легко запоминаю молитвы. Думаю, что это память предков.
— Или актерская память.
— Нет, актерская — другая. Я же не учу молитву как роль. В театре Лев Дуров ставил замечательный спектакль «Дети Ванюшина», назывался он просто «Дети». Он мне дал роль Ванюшина, хотя я поначалу отказывался. Но начали репетировать, потом играть, и она стала моей самой любимой. Я ощущал ее всей кожей. Рыдал по-настоящему. И вот там в конце первого акта есть длинный монолог. Я Леве сказал: «А что если вместо монолога я молитву прочту». «Какую?» — спросил он. В монологе такие слова: «Что нам с детьми делать? Души у них несчастные. Жить не могут. Работать не могут. Устал я. Пусть сами живут как хотят. А ты, старуха, молись, молись. Я люблю, когда ты молишься». И вот с этого места я начинал читать: «Царица моя, преблагая надежда моя, Богородица... для сирых, зрящая мою беду, мою скорбь…» (читает до конца. — М.Р.). Я уверен, что это в генах, от предков.
