В итоге нам выслали провожатого. Поплутав мимо развалин клуба, разбитых теплиц, пустых коробок от3 домов, гаражей и сараев, по неимоверной грязи мы прибыли на место. Счесть это строение жилым сложно. Любой бомжатник поприличнее будет. Однако в этой халупе проживают вполне приличные люди, добросовестные налогоплательщики, с больными стариками и малыми детьми. Самому младшему жителю дома 7 месяцев.
Когда-то, в начале прошлого века, этот барак был построен под контору совхоза. В 1957 году его временно переделали под временное жилье для лимитчиков. Но, как известно, нет ничего более постоянного, чем временное. Дом этот «приговорили» под снос еще в 2003 году, с тех пор он горел не единожды, рухнул потолок в одной из комнат, потом в другой, но люди в нем живут до сих пор.
— Вот уже семь лет мы обиваем пороги различных чиновников, но нигде нам не помогли, — жалуется Елена Сушкова, которая живет в бараке вместе с семьей сына и тремя внуками. — И к главе района, и к мэру города, и в органы опеки, и к депутатам, и к самому Путину — все без толку.
В подтверждение своих слов Сушкова вручает мне толстую стопку чиновничьих отписок: из министерства строительного комплекса Московской области, администрации городского поселения Одинцово, администрации Одинцовского района, из государственной жилищной инспекции Московской области, прокуратуры Московской области, управления опеки и попечительства министерства образования Московской области по Одинцовскому муниципальному району, Одинцовского суда, от депутатов... Суть отписок в следующем: да, еще в 2003 году районная администрация заключила договор с застройщиком о переселении этого дома, но строительное управление дома так и не построило. В соответствии с законом №139, принятым в 2007 году, «О разграничении муниципального имущества между Одинцовским муниципальным районом Московской области и вновь образованными поселениями, входящими в его состав» дом вместе с жильцами передан в собственность городского поселения Одинцово. Да, в 2010 году глава города признал дом аварийным. Но администрация города Одинцово своего жилищного строительства не ведет, то есть новых домов нет. А вторичное жилье освобождается крайне редко, поскольку на 85% приватизировано. Круг замкнулся, переселять людей некуда. Даже Александр Коган, министр, отвечающий за долевое строительство, ветхое и аварийное жилье в Подмосковье, не смог дать жителям барака ответ на вопрос «как жить?».
…Семилетняя Полина тащит мне знакомиться кота. Без котов в бараке никак, иначе крысы одолеют. Здесь они чувствуют себя хозяевами, свободно прогуливаясь по детской комнате, где ночуют малыши трех и семи лет.
В некоторых комнатах жить уже просто невозможно — потолок рухнул и свисает клочьями. Окна здесь забиты досками от бомжей. Прописанные здесь люди снимают жилье.
Самое жуткое, что люди пытаются извиняться за убогость жилища: «У нас тут ремонт, мы вот полку сняли, от нее след остался». Они всеми силами стараются жить хоть как-то прилично и достойно. Впрочем, стоит поклеить обои, как они отваливаются из-за перекоса стены, побелить потолок, как он протекает. Дом щитовой, вся засыпка в стенах высыпалась за эти годы, фундамента нет, половые доски лежат прямо на земле. В бараке нет ни туалета, ни канализации, ни ванны. Централизованные только свет, отопление и холодная вода, которая куда-то должна сливаться, но куда — неизвестно. У Сушковых все сливается в ведра, которые они потом выносят в поле к федеральной трассе М1. Впрочем, и холодная вода бывает не всегда, в сильный мороз водопровод замерзает. Любое включение техники, потребляющей больше двух киловатт, выбивает пробки. Ни погладить, ни воду вскипятить, ни еду разогреть невозможно.
Семья Лидии Акимовны Валерко попала в барак по «улучшению условий проживания». Валерко живут в Одинцове уже очень давно. Понятное дело, молодое поколение женится, дети рождаются. В итоге в их 37-метровой квартире на улице Говорова в свое время оказались прописаны 10 человек! То есть по три с половиной метра на брата. Четыре семьи. Конечно, жить при такой плотности населения невозможно, вот Валерко и встали «на улучшение». Им и «улучшили» — выделили 28 метров в бараке в качестве временного жилья: «через три месяца барак сломают и — о счастье! — вы получите свою, отдельную, квартиру в новостройке». С этого момента минуло почти 10 лет... При этом плата за «жилье», которое того и гляди рухнет жильцам на голову, 100-процентная — около двух тысяч рублей в месяц. Отдельной строкой в квитанции — «оплата и ремонт жилья». Чуть просрочка — угроза суда и судебных приставов, которые отберут последнее.
Нельзя сказать, что чиновники для жителей дома 57 вообще ничего не делают. Барак — наглядный пример, как можно списать бюджетные деньги ни на что. Уже после того, как дом был признан аварийным, на нем перекрыли крышу. Просто заменили листы железа, не меняя ни лаги, ни балки, ни утеплитель, списав под этот ремонт... три миллиона рублей.
В 2010 году межведомственная комиссия в который раз признала дом аварийным. Одинцовская администрация в который раз пообещала дом расселить «по возможности», но такой возможности до сих пор не представилось, и, судя по всему, она вряд ли появится. При том что инвесторы сегодня строят дома в Одинцове, кажется, на каждых пяти свободных квадратных метрах, руша гаражи, скверы и детские площадки, — вот только до очередников эти квартиры не доходят. Сейчас вот полным ходом идет масштабная реконструкция 8-го микрорайона города, который находится буквально в двух шагах от Верхне-Пролетарской улицы. Ситуация складывается критическая — пока район и город продолжают футболить друг другу разрушенный дом, жители барака не знают, проснутся они утром или нет. В любой момент потолок может рухнуть на их головы или случится пожар из-за неисправной электропроводки. Столбик термометра стремительно приближается к отрицательному значению, и несчастные аборигены с ужасом думают, как пережить очередную зиму. От жутких условий проживания люди в бараке болеют и, соответственно, умирают, так и не дождавшись обещанных метров.
— Мы готовы объявить голодовку, вот только детей жалко, — вздыхает Лидия Акимовна Валерко. — Правда, проблема тут же разрешится — если мы все умрем от голода, нас не надо будет расселять.
