— А ты не горюй. И горя не будет — такой мудрый совет выдала плакавшейся на жизнь соседке Лиза Фатеева.
Откуда это было известно четырехлетней девочке, родители до сих пор не могут понять. Тогда Лиза не могла знать, что серьезно больна. Что она вряд ли когда-нибудь будет ходить. И что с ее заболеванием живут, как правило, не больше трех лет. Но она никогда не горевала. И не собиралась умирать.
19 октября 2001 года Лиза Фатеева отметила одиннадцатый день рождения: было, как всегда, много друзей, торт со свечами. Красивая черноглазая девочка смотрит с фотографии лукавыми и немного печальными глазами.
18 ноября 2001 года Лизы не стало.
СПРАВКА “МК”. Официальные показания к ИВЛ приведены в нескольких учебниках по детской анестезиологии и реаниматологии. Это цианоз, увеличение частоты дыхания вдвое выше нормы (более 40 раз в минуту), тахикардия, не исчезающая после снижения температуры тела, участие в акте дыхания вспомогательной мускулатуры, нарушения сознания и психики (сонливость, возбуждение). Все вышеперечисленные симптомы были у ребенка уже с 14 ноября. Причем это критерии для детей со здоровой мышечной системой, а у детей со спинальной амиотрофией интенсивную терапию нужно начинать значительно раньше.
Все мы носим в себе разные гены редких наследственных заболеваний. И если вдруг встречаются на земле два человека с одинаковыми генами, то их ребенку может передаться болезнь, которую несут в себе эти гены. Шанс попадания минимален. Но у Ирины с Павлом, удивительно красивой пары, вышло именно так.
Лиза родилась абсолютно здоровым ребенком. В десять месяцев пошла. А к году заболела ОРЗ, после чего ходить вдруг перестала. Родители долго не могли понять, что случилось, обошли кучу специалистов. А потом выяснилось: у девочки редкая наследственная болезнь — спинальная амиотрофия (заболевание проявляется в слабости всех групп мышц, кроме сердечной). Оставалось смириться и надеяться на чудо: гарантированных методов излечения наша медицина пока не придумала.
Как следует из медицинской литературы, дольше трех лет дети со спинальной амиотрофией, как правило, не живут. Но у Лизы была потрясающая жажда жизни — такую вряд ли встретишь у здорового ребенка. Она была заводной хохотушкой, придумщицей, душой компании, добрым, общительным человечком. Несмотря на то что передвигалась с помощью коляски, девочка поспевала повсюду: изучала английский, хорошо рисовала, пела. У нее был даже сайт в Интернете, который она посвятила своему увлечению — японским мультикам. Училась Лиза Фатеева в обычной общеобразовательной школе, на одни “пятерки”.
Лизу любили все. Родители в ней души не чаяли. Они на себе испытали, насколько Москва не приспособлена для инвалидов. Своими руками и за свой счет строили пандусы возле школы, оборудовали подъезды. Чиновники злобно шипели: из-за вас тут нормальные люди теперь ходить не могут.
— Я такая хрупкая, и мне кажется, что весь мир вокруг меня такой же хрупкий, — сказала Лиза перед смертью.
Когда у Лизы начался кашель и поднялась температура, родители паниковать не стали. Мать, сама врач, лечила ребенка привычными средствами. Но на третий день, 13 ноября, девочка начала задыхаться, свободно дышать ей не давала вязкая мокрота, которую ей из-за слабости мышц было трудно откашливать. Мать вызвала “скорую”. Ситуация была ей знакома: подобное случалось с Лизой уже два раза. И она знала, что для лечения нужно положить ребенка на пару дней в реанимацию, чтобы провести санацию трахеи — процедуру, помогающую очистить бронхи.
Девочку отвезли в Морозовскую больницу. Врач “скорой”, оценив тяжесть состояния, сразу доставила ребенка в реанимацию. Как следует из медицинских документов, на момент поступления в больницу девочка дышала в два раза чаще, чем положено по норме в ее возрасте (40 раз в минуту), у нее была сильная тахикардия (120—140 ударов в минуту), на дыхание работала вспомогательная мускулатура, что говорило о выраженной дыхательной недостаточности. Даже одного из этих симптомов было вполне достаточно, чтобы срочно поместить ребенка в реанимацию.
Но Лизу в реанимацию не взяли. Завреанимацией г-н Коробко мотивировал свой отказ введенным карантином. Все последующие дни он был в курсе катастрофически ухудшающегося состояния Лизы, но разрешения на госпитализацию так и не дал.
А в отделении реанимации, которое состоит из четырех палат, тогда лежал один ребенок, больной коклюшем. Три остальные палаты и помещение для изоляции были свободными. Конечно, повод бояться распространения инфекции был. Но не странно ли, что в огромной больнице, половина отделений которой именно инфекционные, единственный случай коклюша привел к полному параличу работы реанимации? И почему Лизе Фатеевой не оказали хотя бы первую помощь, а потом не отправили в реанимацию другой больницы?
Впрочем, теперь сетовать поздно. А тогда раздумывать было некогда — в любой момент Лиза могла захлебнуться мокротой. Промурыжив два часа мать и ребенка в приемном отделении, девочку определили в обычное инфекционное отделение к обычным педиатрам. Ни необходимой аппаратуры, ни профессиональных знаний для оказания адекватной помощи у них не было.
Ночью ребенку стало хуже: одышка до 56 раз в минуту, тахикардия 120—160 ударов в минуту. Девочка резко побледнела, у нее началась паника, вызванная страхом смерти. В этот момент ребенок нуждался не просто в переводе в реанимацию — впору было ставить вопрос об искусственной вентиляции легких, что впоследствии подтвердили эксперты Бюро судмедэкспертизы. Но вызванный реаниматолог г-н Крючко материнских тревог не разделил — порекомендовал дать ребенку пару таблеток валерьянки.
Следующего реаниматолога, г-на Саделова, вызвали в полдень: он также не нашел причин для перевода девочки в реанимацию. Зато добавил к терапии допмин — препарат, который крайне опасно использовать при отсутствии мониторного контроля за больным (он был лишь в реанимации). В три часа дня Лизу все же отвезли в реанимацию. Но ненадолго: чтобы катетеризировать подключичную вену. Санацию трахеи, на которой так настаивала мать, врач Позднякова проводить не стала. И ребенка отправили назад в инфекционку. Врачи реанимации в прямом смысле стояли насмерть: показаний для госпитализации в реанимацию нет.
15 ноября врачи реанимации девочку вообще не осматривали. А ее состояние ухудшалось. От отсасывания мокроты из ротоглотки толку не было. Четверо суток девочка беспрестанно пыталась откашляться, ничего не ела, ни минуты не спала. 16 ноября ребенок потерял сознание, начались судороги. Только дождавшись такого состояния, девочку “согласились” перевести в реанимацию. “Санкцию” на перевод у Коробко уже не спрашивали. Но было поздно. Стала нарастать сердечная недостаточность, началось желудочное кровотечение.
Через двое суток Лиза умерла.
В заявлении об отказе от вскрытия мать заставили дописать фразу “претензий к обследованию и лечению не имею”. “Вы сами виноваты, что такую сделали”, — в присутствии нескольких свидетелей заявила матери старшая медсестра Наседкина. Может, поэтому к Лизе так и отнеслись: все равно умрет не сегодня-завтра?
— Видимо, моей дочери просто “дали умереть”. Другого ответа я не нахожу. Может, это высший гуманизм, а я этого не оценила? — до сих пор не может прийти в себя Ирина Фатеева. — Но разве врачи не должны облегчать страдания любыми средствами даже у безнадежных больных?
Из заявления матери в Замоскворецкую межрайонную прокуратуру: “Я считаю, что врачи реанимационного отделения МДКБ проявили преступное бездействие, повлекшее за собой тяжкий вред здоровью… Прошу Вас привлечь к уголовной ответственности врачей отделения реанимации Морозовской ДКБ, по вине которых умерла моя дочь”.
Казалось бы, все очевидно. Уж как минимум халатность здесь имеет место. Кроме того, врачей можно обвинить в непрофессионализме, черствости, жестокости и много еще в чем, чему нет определения в Уголовном кодексе. Но давайте говорить только о фактах.
Почему врачи не оказали адекватную помощь ребенку? Допустим, они неопытные. В пользу этого предположения говорит несколько фактов. К примеру, в приказе Минздрава СССР от 21.07.1988 “Об утверждении квалификационных характеристик врачей-специалистов” говорится, что детский анестезиолог-реаниматолог должен знать, что “поражения и заболевания органов дыхания и дыхательных путей” у детей, осложнившиеся выраженной дыхательной недостаточностью, относятся к состояниям, требующим “анестезиологического обеспечения и интенсивной терапии”. Кроме того, если врачи безграмотные, то они проморгали симптомы, требующие проведения ИВЛ, описанные в нескольких приказах Минздрава. Но в таком случае по закону главный врач ответственен за то, что допустил к работе с пациентами “неучей”. На языке Уголовного кодекса это называется “халатность” (ст. 293) главного врача. И за это, между прочим, грозит до пяти лет лишения свободы.
Но поверить в то, что главврач Морозовской взял на работу эскулапов с липовыми дипломами, сложно. Значит, дело в другом. В том, что врачи просто не захотели или поленились помочь. А это уже уголовная статья 124 — неоказание помощи больному, приведшее к смерти. И светит за это до трех лет, иногда с лишением права работать по специальности еще в течение трех лет.
Впрочем, все не так просто...
Врачи виноваты.
Уже почти полтора года Ирина и Павел пытаются привлечь виновных к ответственности. Написаны письма в межрайонную прокуратуру, проведены экспертизы. Толку — чуть. Никому даже не объявили выговор. Замглавврача г-н Воронюк в беседе с папой Лизы сказал: “Вашему ребенку был отпущен срок 3, максимум 5 лет, она прожила 11, так что же вы хотите?”
10 февраля 2003 года, после десятимесячной (!) проверки, Замоскворецкая прокуратура отказала Фатеевым в возбуждении уголовного дела. Реаниматолог Крючко пояснил, что во всем виновата мать: “она отказывалась от аспирации мокроты из ротоглотки, что и ухудшило состояние девочки”. Но в истории болезни нет записей об отказах, да и вряд ли мать с умирающим у нее на руках ребенком стала бы отказываться от помощи.
В ходе проверки было проведено судебно-медицинское исследование в Бюро судмедэкспертизы Комитета здравоохранения Москвы. Да, нужно было положить ребенка в реанимацию раньше, сделали вывод эксперты. Да, врачи допустили все ошибки, которые только могли допустить: диагностические, тактические, организационно-лечебные. Вывод прокуратуры поражает своей нелогичностью: врачи виноваты, но они… не виноваты.
В юридической практике доказать вину врача, если он не применил запрещенный препарат, не забыл инструмент или салфетку в организме или случайно не поранил больного во время операции, очень сложно.
— В большинстве случаев тяжкие последствия для здоровья пациента наступают в результате уже имеющегося заболевания, — говорит президент общероссийской Лиги защитников пациентов Александр Саверский. — А врачи всегда могут сказать, что не подействовал препарат или сам виноват. Но данный случай уникален тем, что врачи апеллируют к инвалидности ребенка — мол, девочка все равно бы умерла. Если следовать этой логике, то и киллер, застреливший жертву, может заявить, что все мы смертны.
А вот заключение Лиги пациентов по делу Фатеевой Е.: “Врачи совершили бездействия, преследуемые по ст. 124 (“Неоказание помощи больному, приведшее к смерти”) и 293 (“Халатность”, т.е. неисполнение или ненадлежащее исполнение должностным лицом своих обязанностей вследствие недобросовестного или небрежного отношения к службе) УК РФ.
— Их бездействие привело к тому, что у девочки развились тяжелые гипоксические изменения во всех органах, которые вызвали острую сердечно-сосудистую недостаточность и привели к смерти. Спинальная амиотрофия была лишь отягчающим течение болезни фактором, — считает Саверский. — Даже немедику ясно, что если человеку что-то мешает дышать, то это что-то нужно убрать, иначе он задохнется.
Но врачи так не считают. Они уверяют, что причиной смерти ребенка стало именно его основное заболевание. И с этим трудно поспорить — точно так же можно сказать, что ребенок умер из-за того, что остановилось сердце.
И все же родители Лизы не сдаются. Они намерены опротестовать решение прокуратуры и идти до конца.
— Врачи настолько уверены в своей правоте, что даже не стали переписывать историю болезни нашей дочери, — говорит отец, Павел Фатеев. — Все факты свидетельствуют не в их пользу, однако прокуратура пытается все замять. И это дает врачам повод поверить в свою безнаказанность. Если это не остановить, то они будут поступать так и впредь. И добавляет:
— Видимо, они считают, что такие дети жить не должны. Мы много пережили и не хотим, чтобы такое повторилось с кем-то еще.
Так было в древней Спарте — больных детей выбрасывали в пропасть. Там было много хороших солдат, но не было поэтов, художников, ученых. Судьба этого государства хорошо известна — оно кануло в Лету.
