В июле 1978 года стартовал самый скандальный в истории матч за шахматную корону — между Анатолием Карповым и Виктором Корчным. Спустя несколько лет Корчной издал книгу об этом поединке, которую назвал “Антишахматы”. Матч в Багио был не столько шахматный, сколько политический, действительно антишахматы, где претенденту-одиночке противостояла вся Система - советская партийная машина во главе с Леонидом Брежневым, который хотя и был близок к маразму, по нескольку раз в день спрашивал: “Как там наш Толик?”
Писатель Бенедикт Сарнов рассказал однажды, как в Советском Союзе зарабатывались очки. Брали интервью у Карпова и Корчного перед стартом их первого матча в Москве. И каждому был задан традиционный вопрос: “Ваша любимая книга?”. Карпов, не колеблясь, ответил: “Как закалялась сталь”. А Корчной то ли по наивности, то ли по ничем не оправданной искренности назвал сомнительного для партийных кругов писателя Хемингуэя, его роман “По ком звонит колокол” (ладно бы еще назывался “Обком звонит в колокол”). Вот Карпов и заработал очко, а может быть, и не одно!
В матче 1974 года в зале им. Чайковского Карпов выиграл у Корчного 12,5:11,5. Игрался финальный матч претендентов, но, когда спустя полгода Фишер не пожелал отстаивать свой титул, оказалось, что это был матч на первенство мира, назвавший имя 12-го шахматного короля, им стал Анатолий Карпов. Уступив юному гроссмейстеру, Корчной в интервью одному югославскому агентству неосторожно признался, что по таланту его соперник не превосходит тех, кого он обыграл в данном цикле.
Как же Корчной мог позволить себе так непочтительно отозваться о члене ЦК ВЛКСМ, любимце партии и народа? И вот поехало-повело...
Сначала Тигран Петросян опубликовал в “Советском спорте” реплику “По поводу одного интервью Корчного”, затем недостойное поведение претендента осудила Шахматная федерация СССР, а вскоре в прессе появились и письма трудящихся под рубрикой “Неспортивно, гроссмейстер!”.
Дело кончилось тем, что Корчному срезали гроссмейстерскую стипендию, перестали пускать на международные турниры — он на два года стал невыездным. Шахматист №2 понял, что у него нет другого пути еще раз побороться за корону, как покинуть СССР, и при первой возможности — летом 1976-го — он остался в Голландии, став невозвращенцем и, с точки зрения властей, пополнил отряд советских диссидентов (хотя Корчной никогда не был диссидентом, а лишь отстаивал свои спортивные, шахматные права).
“Ничего, кроме чувства возмущения и презрения, не вызывает у нас подлый поступок шахматиста Корчного, предавшего Родину...” — так начиналось письмо все в том же “Советском спорте”, которое подписали более 30 гроссмейстеров (все, кроме Ботвинника, Спасского, Бронштейна и Гулько).
Имя Корчного стало запрещенным, издания, где он упоминался, изымали из библиотек. Вот один пример. У автора этих строк выходила тогда книга “Математика на шахматной доске”, весьма далекая от политики. Но редактор устроил мне разнос, обнаружив Корчного в таблице рейтингов. Пришлось вырезать строчку — отныне такого шахматиста в стране не существовало. Вскоре Виктор Львович получил новое имя — Злодей, а во время матча в Багио его называли не иначе как “претендент”. Так все три месяца Карпов и играл с неизвестным претендентом.
Песню Владимира Высоцкого о Фишере знает каждый, но любопытно, что он написал еще одну шахматную песню — про опального Корчного, которую, правда, не решился спеть.
И вот сидят они: один — герой народа,
Что пьет кефир в критический момент,
Другой — злодей без имени и рода,
С презрительною кличкой “претендент”.
Понятно, что такой текст четверть века назад можно было “опубликовать” только в самиздате. Конец песни, впрочем, вполне оптимистический.
На Филиппинах бархатный сезон.
Поклонники ушли на джонках в море.
Очухался маленько чемпион,
Про все, что надо, высказался он
И укатил с почетом в санаторий.
Итак, в Багио с одной стороны шахматного столика находился символ советской системы, а с другой — предатель родины. И, само собой, вопрос о поражении Карпова партийно-спортивными чиновниками даже не рассматривался. Выступая спустя лет десять в “Останкино”, Михаил Таль без всяких шуток признался: “Мы не могли представить последствия, если бы чемпионом мира стал не советский, а антисоветский шахматист. Не исключено, что шахматы тогда объявили бы лженаукой”.
Карпова к матчу готовили лучшие советские гроссмейстеры, причем бывшие друзья Корчного: Таль, Геллер, Полугаевский и др. У каждого были свои мотивы попасть в команду чемпиона. Так, у Таля, женившегося в третий раз, неожиданно возникли проблемы с выездом, теперь они легко были решены.
Очевидно, что перед поединком в Багио и во время его Карпову были предоставлены все мыслимые и немыслимые условия. Например, в конце трехмесячного марафона выяснилось, что у чемпиона несколько хромает испанская партия, и из Москвы на помощь срочно вылетел гроссмейстер Васюков, специалист по данному дебюту...
Весь мир, затаив дыхание, следил за поединком в Багио. Первые семь партий протекали остро и завершились вничью, причем в пятой Корчной мог объявить противнику мат в четыре хода. Но постепенно Карпов захватил инициативу, и после двадцати семи встреч счет был 5:2 в его пользу (ничьи в этом матче не засчитывались). Игра велась до шести побед, и до цели оставалась всего одна. Что говорить: политика политикой, но Карпов играл в шахматы лучше Корчного, и цифры вполне соответствовали игре. Однако тут утомленного чемпиона оставили силы — еще четыре тура, и счет неожиданно сравнялся — 5:5. Положение было катастрофическим.
Считается, что Карпова выручил тогдашний президент Шахматной федерации СССР космонавт Севастьянов, который в критический момент увез Анатолия в Манилу на баскетбольный матч и тем самым отвлек его от горестных раздумий. А может быть, настроение Карпова улучшилось по другой причине: как раз в день проигрыша последней партии он подписал выгодный коммерческий контракт об использовании его имени для рекламы компьютеров.
Впрочем, ненависть коммуниста Севастьянова к отщепенцу Корчному была столь велика, что наверняка передалась его младшему товарищу, Карпову. Космонавт то и дело унижал Корчного, сравнивая его с другими отбросами советского общества — с Солженицыным и Ростроповичем, с Бродским и Неизвестным.
В 2001 году многие стали свидетелями того, как печально завершилось противостояние Корчного и Севастьянова. На открытии чемпионата мира в Кремлевском Дворце съездов они оказались за соседними столами. Увидев Корчного, участника турнира, депутат Севастьянов, гость чемпионата, решил, что живым сегодня злодей от него не уйдет, и, достигнув необходимой кондиции и консистенции, двинулся в бой на своего классового врага.
Перестройка ни в коей мере не повлияла на непримиримого коммуниста и патриота — его отношение к изгоям, сионистам, иудам, христопродавцам и прочей пятой колонне ни капли не изменилось. Севастьянов неумолимо приближался к Корчному, назревал грандиозный скандал. И тут, к счастью для Виталия Ивановича, он внезапно как подкошенный, почти театрально свалился на пол. Соседи по столу с трудом подняли его и усадили на свое место. Да, дуэль Севастьянов—Корчной по принятию спиртных напитков закончилась полным фиаско члена КПРФ.
...Так или иначе, в 32-й партии Карпов убедительно взял верх над Корчным, одержав шестую, желанную победу, и тем самым спас Брежнева от инфаркта.
— Почему вы не стали чемпионом мира в Багио? — спросил я у Корчного, когда он спустя пятнадцать с лишним лет появился наконец в Москве. — Ведь на финише матча, выиграв у Карпова три партии, вы сравняли счет, а в психологическом отношении получили заметный перевес.
— Да, такой шанс у меня был, — согласился Корчной, — но... Тут я должен привести один свой давний разговор с Талем. После окончания битвы в Багио моя супруга Петра воздела руки к небу и спросила, почему Бог не послал мне победу в этом поединке. Это происходило в 1978-м, а ответ я получил лишь в 1990-м. Во время шахматной олимпиады в Югославии Таль однажды зашел в ресторан, а я, находясь среди своих болельщиков, стал бросать ему упреки относительно поведения “советских” в моих матчах с Карповым. Таль слабо отбивался, а потом вдруг произнес такую фразу: “Там, в Багио, мы все боялись за вас — если бы вы выиграли матч, вас бы уничтожили физически. Для этого все было подготовлено”.
— Как это понимать?
— Известно, что тогдашний президент ФИДЕ Кампоманес активно участвовал в операциях КГБ. Поэтому люди из органов могли договориться с филиппинцем о чем угодно. Так что теперь вам ясно, почему я не выиграл у Карпова. Видно, Богу хотелось, чтобы я еще поиграл в шахматы.
В конце семидесятых у десятого чемпиона мира Бориса Спасского поинтересовались, почему он, опережая Корчного многие годы, затем безнадежно отстал от него. “Ничего удивительного, — ответил Спасский, — Корчной необыкновенный труженик! Когда он жил в СССР, я называл его героем социалистического труда, а когда он перебрался на Запад, то присвоил ему звание героя капиталистического труда”. Но так распорядилась судьба: одного шага не хватило Корчному, чтобы стать тринадцатым шахматным королем.
— Вы знали, что во время матчей с Карповым у вас в Союзе было много болельщиков среди интеллигенции? — задал я Корчному еще один вопрос.
— Я догадывался об этом. Как в свое время за Фишера, за меня болели люди, которые не имели обо мне никакого представления, многие даже не знали шахматных ходов. Просто это был их протест против советской власти.
Сильно переживал за Корчного замечательный писатель Сергей Довлатов. Причину этого он объяснил в газете “Новый американец” в свойственном ему стиле.
“Вообще это неправильно, что я болею за Корчного. Болеть положено за того, кто лучше играет. Но я всегда болел неправильно. Например, с детства переживал за “Зенит”. Но не потому что команда ленинградская, а потому что в ней играл Левин-Коган. Мне нравилось, что еврей хорошо играет в футбол, особенно головой. Хотя еврейской голове можно найти и лучшее применение...
Мне говорили, что у Корчного плохой характер, что он бывает агрессивным, резким и даже грубым. Что он недопустимо выругал Карпова, публично назвал его гаденышем.
На месте Корчного я бы поступил иначе. Я бы схватил шахматную доску и треснул Карпова по голове. Хотя это не спортивно и даже наказуемо в уголовном порядке. Но я бы поступил именно так.
Я бы ударил Карпова по голове за то, что он молод, за то, что у него все хорошо, за то, что его окружают десятки советников и гувернеров.
А за Корчного я болею не потому, что он живет на Западе и, разумеется, не потому, что он — еврей. А потому, что он в разлуке с женой и сыном. И еще потому, что он не решился стукнуть Карпова доской по голове. Полагаю, он желал этого не меньше, чем я. Конечно, я плохой болельщик. Не разбираюсь в спорте и застенчиво предпочитаю Достоевского баскетболисту Алачачяну.
Но за Корчного я болею тяжело и сильно. Только чудо может спасти его от поражения. И я, неверующий, циничный журналист, молю о чуде...”
Как известно, чуда не произошло. Корчной проиграл Карпову в Багио, а спустя три года и в Мерано. Но зато его семью после этого выпустили на волю...
Возвращение Карпова из Багио домой после победы над злодеем было почти таким же крупным событием в стране, как возвращение Юрия Гагарина из космоса. Телевидение направило на торжественную встречу в “Шереметьево” популярного спортивного комментатора Владимира Маслаченко. Лапин хорошо относился к нему и доверил важную миссию: первым из телевизионщиков взять интервью у чемпиона мира.
В окружении толпы партийных работников, кагэбэшников и спорткомитетчиков Карпов рассказал перед телекамерой, как он одолел врага народа. Пора было идти на праздничный митинг, открывающийся в VIP-зале, и тут Маслаченко шепнул Карпову на ухо:
— Анатолий Евгеньевич, все замечательно, но вы ни слова не сказали о телеграмме от Брежнева.
Карпов побледнел и позеленел одновременно. За три месяца поединка в Багио он не испытал такого стресса, как в эти секунды. Кто-кто, а он прекрасно понимал, что его шахматная карьера на этом закончилась. Как глупо и обидно: выдержать три напряженных месяца и все перечеркнуть одним безответственным ходом. Завтра ни одна газета не сообщит о его выдающейся победе.
— Не волнуйтесь, не все потеряно, — утешил Маслаченко Карпова. — Сейчас вы ответите еще на один мой вопрос, а потом я смонтирую как надо.
И тут корреспондент ТВ живо поинтересовался у своего собеседника:
— Скажите, Анатолий Евгеньевич, какой миг был для вас самым счастливым в Багио?
— Признаюсь откровенно, — бодрым голосом зарапортовал чемпион, — у меня не было более счастливого мгновения вдали от родины, чем то, когда я получил поздравительную телеграмму от дорогого Леонида Ильича. Рад доложить партии и правительству и лично Леониду Ильичу... — и пошло-поехало. Пять минут Карпов признавался в своей горячей любви к Генеральному секретарю. Телевизионные камеры гудели каким-то особым звуком, словно аккомпанировали герою Багио. А уже через час программа “Время” началась с интервью Карпова, которое он дал Владимиру Маслаченко: “Скажите, Анатолий Евгеньевич, какой миг...”
Вот так Маслаченко сумел спасти Карпова, а заодно и отечественные шахматы от неминуемого забвения.
