— Вот смотри! В обычном жилом доме был устроен обувной склад, забитый под завязку. Полыхал он так, что тушили всю ночь. А утром — новый вызов. Дом в центре, деревянные перекрытия. А их как ни туши, дерево сгорит все равно. У нас на таком пожаре главная забота — чтобы никто внутри не остался. И вот этому пожару дают пятую категорию, о нем в газетах пишут. А тот обувной склад так и остался незамеченным. И так всегда. О действительно важных вещах мало кто знает...
Начальник службы пожаротушения Москвы полковник Евгений Чернышев говорит без горечи и без юмора, просто констатирует факт. И таких неизвестных фактов у московских пожарных, отмечающих сегодня 200-летие своей службы, — множество. Некоторые из них узнали корреспонденты “МК”.
Никогда не называйте пожарных пожарниками! Ни-ког-да! Они обижаются, ведь пожарники — это как раз погорельцы. Да и вообще, простые трудяги в ущерб высокому стилю именуют себя грубоватым словом тушилы. Вот полковник Чернышев как раз скорее тушила. Он хоть и начальник, но из тех, кто лично ездит на вызовы и сам лезет в пекло. В 80-е начал служить в московском пожарном гарнизоне лейтенантом, видел за это время все огни большого города, наград имеет множество. О которых долго говорить не умеет.
— Орден “За личное мужество” мне дали после тушения Белого дома, — вспоминает он. — Еще стрельба шла, а мы уже тушили. Пустили нас внутрь, хотя стрелять продолжали. В том числе и по нам, пожарным.
— Трудный был пожар?
— Да не то чтобы очень. Здание построено очень хорошо, с соблюдением всех технологий. Стены жар держали, и пламя плохо распространялось. Качественные дома вообще редко горят.
“Ну, тогда Москве еще гореть и гореть”, — подумал я, но тему соблюдения строительных технологий продолжать не стал. Только спросил:
— А что чаще горит — жилые или нежилые помещения?
— Все. Только квартиру можно быстро потушить. А вот большой склад... Недавно склады горели на Котляковке — холодильники, стиральные машины... Активное тушение длилось 17 часов.
— Активное — это когда воду льют, а неактивное, наверное, когда потом завалы расчищают?..
Полковник Чернышев посмотрел на меня ласково. Как на мальчика-дауна из анекдота.
— Нет. Неактивное пожаротушение — это как раз когда тушилы стоят вокруг здания и поливают его водой из пожарных рукавов. А при активном нужно в такой склад зайти и подобраться поближе к пламени. Пробираться надо в дыму, где не видно ни черта, выбираться приходится по веревочке. А при этом надо думать, какие двери вскрывать, как подойти ближе к огню, ну и тушить, собственно. По расчетным нормам наш противогаз с кислородным баллоном должен час работать при активном тушении. А я на Котляковке “съел” три четырехчасовых баллона.
Но простых брезентовых роб на вооружении московских огнеборцев давно уж нет. Весь материал — огнеупорный.
— Ученые новые разработки делают. В Мытищах в одной из организаций придумали интересное решение. На ткань наносится особый вспенивающий слой. Он и “дышит”, и пламя хорошо держит. Во всяком случае кусочек такой ткани от зажигалки не плавится, проверял.
— А что в Европе применяют?
— Там пожарные носят костюмы с гортексовской прокладкой (дышащая ткань, которая пропускает воздух, но не воду. — Авт.). И шлемы из особой пластмассы. Полный комплект одежды стоит около 1000 долларов.
Тема спецодежды всплыла еще раз, уже в рядовой пожарной части Москвы, когда нам демонстрировали “скоростное надевание”. Согласно нормативам — 24 секунды. Сначала штаны на подтяжках, потом куртку. Она сложена специальным образом, чтобы можно было нырнуть в нее головой и руками. Потом цепляется широкий пояс с карабинами. Шлем, рукавицы...
— Рукавиц на три хороших пожара хватает, — говорит мне “демонстратор” Сергей. — Потом их самим покупать приходится.
Сергей служит в пожарной охране по контракту. Последние солдаты-срочники ушли из пожарных частей в конце 90-х. Остались старые служаки, устроились на работу новые. Кто-то пришел по призванию, но есть и альтернативщики — те, кто предпочел работу пожарного службе в армии. Они, как и все, дежурят сутки через трое, параллельно учатся в институтах и исправно получают повестки — Родина-мать зовет и зовет.
Может быть, потому, что служат в “пожарке” контрактники, атмосфера здесь более расслабленная, чем в обычной боевой части. Никто никуда не спешит. А пожара даже, кажется, ждут. Пожар — хорошее лекарство от скуки. (На ум приходит старая поговорка: “Спит как пожарный”.)
Кстати, в ожидании тревоги спят пожарные в одежде на креслах-кроватях. Они были поставлены три года назад взамен обычных солдатских коек и уже пришли в негодность.
— Сначала кроватей не хватало, — говорит Сергей. — Их пять штук, а нас восемь человек. Сейчас больше стало, но лечь можно только на половину из них. Остальные совсем расшатаны.
Словом, вышестоящие товарищи делают все, чтобы сон пожарного был беспокоен и тревожен. И чтобы он быстро мог спуститься к машинам в гараж. Как и положено, миную лестницу, по трубе. Удар о пол смягчает амортизатор — шина с резиновым ковриком.
Но ошибутся те, кто думает, что не пришли в московские пожарные части высокие технологии. Еще как пришли. Вот, например, всем знакомая 26-метровая каланча у метро “Сокольники”. Она была построена в 1863 году как пожарная часть и до сих пор работает. Только не ходит больше по самой каланче дозорный. Теперь ее используют как ретранслятор — внутри проложены кабели мобильной связи. А еще висят пожарные рукава. Сушатся.
— Обычно как делают? Если загорелся мусор в мусоропроводе, его сбивают вниз, тушат. А потом сверху в трубу кидают что-нибудь тяжелое, проверить — не осталось ли чего внутри. Вот и послали однажды молодого бойца с кирпичом. “Кидай!” — кричат ему. Он и кинул... Но не в мусоропровод, а просто из окна, со всей дури. Хорошо, хоть никто там не стоял.
...Мы сидим в пожарной части на юго-западе Москвы вместе с оперативными дежурными. Льет дождь. Как назло, во всем округе — ни одного, даже самого завалящего пожара.
— Его и не будет, — радостно сообщает нам дежурный, капитан Андрей Струченков. — Когда журналисты приезжают, пожаров никогда не бывает. Хотя самые вызовы к ночи пойдут.
— Почему?
— Потому что народ дойдет до кондиции. Кто засыпает с сигаретой, кто еду на горящей плите оставляет. Есть и чудики. Некоторые прямо на паркете в квартире шашлыки жарят.
— А дрова откуда?
— Вот как раз паркет и разбирают. А еще у нас тут живет человек-червяк. Бабка мусор в квартиру тащит. Три комнаты — и все пластиковыми пакетами забиты. В прихожую не войдешь — вползать надо. А на кухне у нее рядом с плитой логово. Мы уже говорили участковому, начальнику ЖЭКа — надо делать что-то, потому если полыхнет, уже не потушишь. А сделать ничего нельзя. Бабка знает права: идите, мол, это моя квартира, делаю что хочу.
Пищит связь. Там задымление... там сгорел метр ковролина... там люди вызвали машину, но оказалось, что у соседей всего лишь пища подгорела...
— Когда еда на плите горит, запах такой стоит... — сочувственно кивает Струченков. — В усы впитывается, потом не вымоешь никак. О! Вот еще анекдот. Жизненный. Диспетчеру докладывают с места пожара:
— Прибыли на место. Здесь кхе-кхе-кхе...
— Пишу: задымление.
— Да на блевоту тянет! Кхе-кхе-кхе...
— Вас поняла, пишу: плотное задымление.
Шутки сменяют прибаутки, но тут по телевизору начинается сериал про московских пожарных. Называется пафосно — “Огнеборцы”. И чувствуется, что пожарные его сильно любят. Для них это — час настоящего смеха.
— Вот смотри, смотри! — тычет пальцем в экран капитан. — Вот этот придурок из огня вышел. У него ранец за спиной с дыркой! Кислородный баллон-то не вставили! Конечно, лишние килограммы зачем таскать...
На экране тем временем показывают “горняка”. На профессиональном сленге это — обгоревший труп. Режиссер щадит зрителя, и камера лишь на секунду останавливается на черном шаре головы с пустыми глазницами и ярко-красными губами.
— Да это же чучело, — радуются пожарные. — На самом деле — голый череп остается. Какие там белые зубы и красные губы! Выносишь тело, а оно на части разламывается.
Но мы этой жути не увидим. Сегодня пожаров на юго-западе Москвы нет.
— Ну что же, Речфлот, похоже, не загорится... — говорим мы, прощаясь. И тут капитан вдруг становится серьезным.
— Меня после пожара в здании Речфлота на “скорой” увезли. Месяц легкое не работало. Я внутри, провожу разведку, говорю: “У меня кислород кончается, нужна замена баллонов”. А мне: “Работайте с подоконника”. Там типа дыма поменьше. Вот и надышался.
И нам уже не до смеха. Вспоминаем Манеж, другие пепелища, где гибли московские “тушилы”. Работники службы, которая и опасна, и трудна, но результаты работы которой при этом видны сразу же. И на первый взгляд, и на второй...
И мы тихо уходим.
— Нет, ребята, руки я вам не подам, — говорит капитан. — Мы во время суточных дежурств не прощаемся. Ну, мало ли что...
