Участникам тех событий мы задали два вопроса:
1. Когда в декабре 94-го войска входили в Чечню, как вы представляли себе дальнейшее развитие событий и соответствует нынешнее положение дел в республике тому, что вы ожидали?
2. Как, по-вашему, будет меняться ситуация в Чечне в следующие десять лет?
Генерал-полковник Леонтий ШЕВЦОВ (в декабре 1994 — мае 1995 г. возглавлял штаб группировки федеральных сил в ЧР):
1. Планируя ввод войск в ЧР, мы рассчитывали разгромить режим Дудаева максимум за 3 месяца. Но никто не ожидал такой отчаянной, настоящей, полномасштабной войны, постоянного сопротивления. Тем не менее к апрелю 1995-го почти вся Чечня была занята федеральными войсками, за исключением граничащего с Дагестаном Веденского района.
Мы думали, что через 2—3 недели война закончится. Но получили команду вести переговоры о сдаче чеченских командиров, чтоб обговорить условия, на которых они сдались бы. Эти 2—3 месяца паузы, когда шли переговоры, дали боевикам возможность организоваться, восстановиться, подключить международные террористические организации. И пошла плановая партизанская война.
2. Мы Отечественную закончили в 45-м — народ и армия-победитель. У нас была сильная политическая власть и отсутствовали внутренние враги. Даже в таких условиях мы еще 10 лет гонялись за бандитами на Украине и “лесными братьями” в Прибалтике. Так и в Чечне: крупномасштабные действия там завершены, но отдельные факты террора, диверсий, бандитизма могут продолжаться еще несколько лет. Тем более что идет активная поддержка мирового терроризма. Я думаю, что постепенно ситуация стабилизируется, но не за 1—2 года, как нам хотелось бы. Я бы сказал, что еще лет 5—6 мы будем ловить террористов, что они будут что-то где-то взрывать, мы будем обезвреживать мины и фугасы. Но это уже не та война, которая начиналась в 1994-м. Надо учитывать и то, как будет развиваться политическая обстановка в мире. Если она будет пророссийская, все закончится довольно быстро, а если нас по-прежнему будут обвинять, если будет идти подпитка боевиков — все это может идти долго-долго.
Руслан АУШЕВ, председатель Комитета по делам воинов-интернационалистов при Совете глав правительств государств — членов СНГ (в 1994 г. — президент Ингушетии):
1. Десятилетнюю войну в Чечне можно разбить на три периода: первый — с 94-го по 96-й, второй — с 96-го по 99-й и третий — с 99-го по настоящее время. Могу сказать насчет второго, сравнительно мирного периода: я знал, что все равно с Чечней что-то сделают. С Масхадовым подписали Хасавюртовский мир, в котором были заложены реальные основы для стабилизации, но выполнять его не стали. Каждый политик использовал ситуацию в Чечне, старался заработать на ней политические дивиденды. А генералы, поднимая бокалы, произносили три тоста: это за тебя, это за твое звание, а это за то, чтоб мы вернулись в Чечню и доделали то, что не успели. Так оно и вышло.
2. В следующие десять лет ничего не изменится. Так оно и будет тлеть. Партизанщина будет. Теракты. Чтоб задавить сопротивление, там надо все население перебить... Тем более выросло молодое поколение. Я их в Беслане видел — они не отступят. Кроме того, ведь и в России есть люди, которые не хотят стабилизации, поскольку в Чечню огромные средства вложены. Поэтому — что там может измениться?
Сергей КОВАЛЕВ, правозащитник (в декабре 1994 г. — депутат Госдумы, уполномоченный по правам человека в РФ):
1. Действительность превзошла самые мрачные мои ожидания. Я помыслить не мог, что кровавая заваруха продлится 10 лет. Хотя она могла бы завершиться в 2 месяца, если бы мир отнесся к происходящему в России иначе. Но лидеры западных стран считали, что единственным гарантом демократии в России является один человек — президент Ельцин, и боялись нанести ущерб его репутации...
Я ожидал серьезных нарушений прав мирного населения, но мне и в голову не могло прийти, что государственные структуры могут столь цинично пренебрегать законом. Трудно было представить масштабы грабежа, насилия, той глубины национального позора, который открыла перед нами Чечня. Не думал я в декабре 1994 года и о возможной вспышке терроризма, хотя уже очень скоро многие стали предсказывать неизбежность чего-то подобного.
2. Увы, перспективы представляются мне совсем мрачными. Кремль загнал себя в тупик, из которого нет выхода. Партизанскую войну нельзя выиграть. И с террористами-самоубийцами не справиться, их смертью не запугаешь. Спецслужбы смогут более или менее успешно предотвращать теракты. Но исключить их совсем из нашей жизни — нет, не смогут. А ужасный опыт “Норд-Оста” и Беслана показал, что для власти главное — государственные амбиции и возмездие, а не спасение жизней заложников.
Александр КОРЖАКОВ, депутат Госдумы (в декабре 1994 г. возглавлял Службу безопасности Президента РФ):
1. Перед тем как вопрос решился, у меня были неоднократные разговоры с президентом. Я говорил, что мы попадем в ситуацию, которую будем расхлебывать много-много лет... Но, к сожалению, Борис Николаевич в армии не служил и был далек от военных вопросов. Ему в уши нашептали, что операция закончится за два месяца, он и поверил.
Сейчас по Москве едешь — везде то ли ФСО с автоматами, то ли спецназ... Страна как на военном положении, это очень горько. Тогда, в 1994-м, мы этого не предполагали. Я понимаю, что терроризм имеет международные корни, но сколько с помощью этих корней воспитали уже у нас террористов и смертниц? Борис Николаевич, когда каялся перед народом, уходя в отставку, признал начало чеченской войны трагической ошибкой, и это не надо забывать. Но отвечают за нее пока только наши солдаты, офицеры да мирные жители и в Чечне, и по всей России.
2. Ситуация и дальше будет вялотекущей. Я, честно говоря, не вижу в Чечне решительного поворота событий в мирную сторону. Чеченские матери рожали и рожают солдат чаще, чем русские матери. А у каждого чеченского ребенка обязательно кто-то погиб в семье за эти годы, и мать не будет рассказывать сыну про своего мужа, отца или брата, что они могли и головы отрезать, но будет доказывать, что они защищали свою землю от захватчиков...
Сергей ФИЛАТОВ (в 1994 г. — глава Администрации Президента РФ):
1. У меня с самого начала было ощущение, что быстро все не кончится. Войска вводили примерно так, как вводили ГКЧП. Левая рука не знала, что делает правая. Единственное, что было сделано блестяще, — это уничтожение самолетов, дудаевской авиации. А все остальное делалось топорно. К этой войне наши военные были не готовы, поэтому можно было предположить, что война перерастет в народно-освободительную и партизанскую. Так оно и произошло.
2. Самое главное — это люди, их семьи, дети, медицина, учеба. В этом направлении и надо вести работу. И переговоры надо вести в том направлении, чтобы прекратить терроризировать население. Пойдет ли на это наш нынешний президент, не знаю. Мне трудно представить, чтобы он вел какие-либо политические переговоры.
Григорий ЯВЛИНСКИЙ, лидер партии “Яблоко” (в декабре 1994 года — лидер фракции “Яблоко” в Госдуме):
1. Накануне начала войны я был в Чечне. Мы вели переговоры об освобождении российских солдат, участвовавших в авантюрной операции конца ноября и попавших в плен. Россия отказалась от них, заявив, что понятия не имеет, кто они такие и откуда в Чечне взялись. Главное, что тогда меня занимало, — чтобы их не убили. Мы привезли 7 освобожденных солдат в Москву и отдали матерям прямо у входа в Государственную думу... Конечно, ситуация была предвоенная и очень напряженная, но не хотелось верить, что крупномасштабная операция все же начнется. А уж когда она началась, стало ясно, что это приведет к огромному числу жертв и разрухе. Ясно было также, что это — надолго, что Россия втягивается в преступную, кровавую войну, которая приведет к очень тяжелым последствиям. “Яблоко” и тогда выступало против этой войны, и в 1999 году, когда Дума голосовала вопрос об импичменте президенту Ельцину, мы поддержали как раз тот пункт выдвинутых против него обвинений, где говорилось о развязывании войны в Чечне.
2. Будущее Чечни неотделимо от будущего России. Пока в России коррупция, не соблюдаются законы и правовой беспредел во всем, ничего в Чечне не исправишь. Ни в экономике, ни в деле борьбы с преступностью и терроризмом.
Ситуация на Северном Кавказе в целом — серьезнейший вызов России, вызов такого масштаба, что, если Россия не найдет выхода и не развяжет этот узел в ближайшие 5—6—10 лет, нам грозят катаклизмы, которые трудно сейчас себе представить.
