Сейчас на Первом канале у него выходят аж две ТВ-программы. Последняя называется “Прости”. Народ толпами ходит к г-ну Разбашу и громко на всю страну кается. Цинизм, да и только. А может, в этом что-то есть?
— Зачем вы появились в эфире со столь эпатажной программой?
— Все началось, когда моему сыну было лет семь, что-то он натворил в школе. Мальчишка, видимо, гуманитарий, дедушка у него очень хороший детский художник, а я от него требовал арифметики. Ну и наорал дико, унизил человека. Долго переживал, что поступил несправедливо, а потом взял да извинился. И вот я подумал: а почему бы не устроить площадку, на которую люди могли бы выходить и каяться перед всем миром за свои гадости.
— То есть из личного интимного чувства вы решили сделать ТВ-продукт?
— Абсолютно так. И не просто продукт, а в некотором смысле шоу. Ведь в русской языческой культуре покаяние было всегда публичным, то есть каялись перед всем миром, а до истинного православия мы еще не доросли. Сейчас все меняется так быстро — ТВ создает среду, которая необыкновенно преобразует не только технологию жизни, но и этику. И поэтому именно сейчас важны моральные критерии подглядывания.
— “Моральные критерии подглядывания” — это вы сильно сказали. Ни одно слово не сочетается с другим.
— Мы же подглядываем бесплатно за чемпионатом мира по футболу или за выдуманной жизнью людей в телефильме.
— То есть телевидение — замочная скважина?
— Да, и оно расширило замочную скважину до размеров мира. Сейчас ТВ позволяет наблюдать даже соитие людей ночью. С точки зрения языческой морали в этом нет ничего плохого. Потому что половой акт — это так же естественно, как поцелуй. А в христианском мире это за гранью добра и зла.
— И все-таки это не объясняет, зачем вы сделали программу “Прости”.
— Захотел и сделал. Потому что не мог не сделать. После того, как умерла моя мама, а через полтора месяца — моя вторая жена. До этого у меня был страх осуществить свое желание — сделать публичным раскаяние. Но после этих двух смертей он у меня пропал. Ведь если бы я лучше относился к маме, она бы прожила больше своих 84. Или если бы я вовремя поехал в “скорую”, куда попала моя жена Таня, возможно, я смог бы что-то сделать. Я хочу, чтобы люди об этом думали. В определенном смысле “Прости” — мой вялый протест против отсутствия наказания за плохое. Ведь когда вскрылась консервная банка под названием “СССР”, почти всем стало очень плохо. И никто за это почему-то до сих пор не ответил.
— При чем здесь Советский Союз? Когда человек кается, он думает только о своих грехах, потому что отдельная личность гораздо глубже проблем любой страны.
— Я тоже так думаю, и поэтому мне показалось правильным обратить внимание человека на самого себя. Не на правительство, не на Фрадкова, не на Грефа, не на бедного Зурабова, а на себя.
— Сурков должен вам сказать за это спасибо.
— Я считаю, что Сурков очень умный, но беспомощный человек. И могу Славе сказать об этом в лицо. Он занимается технологиями во имя ничтожных целей. А я ставлю себе глобальные цели: улучшить нравственную атмосферу в стране.
— Ну вы, батенька, замахнулись! Вы же не наместник Бога на Земле.
— У каждого человека есть миссия. А у церкви нет монополии на нравственное.
— У вас тоже.
— Ни у кого нет. Поэтому я хочу увеличить эту площадку для обсуждения нравственных и этических проблем. Люди должны понимать: существует нравственность и справедливость...
— Но телевидение занимается не нравственностью, а технологиями. Получается, “Прости” — это тоже пиар для людей, которые приходят к вам как бы каяться?
— Когда самолет летит, чтобы его не сбили, он вокруг себя разбрасывает горячие магниевые ракеты-ловушки. Моя программа — такая ловушка. А ТВ — это прежде всего бизнес и рейтинг. И добиваются этого рейтинга разными способами. Пока не показывали голую задницу, но я думаю, скоро покажут. Хотя это не входит в мои планы.
— Но вы же человек экстремальный.
— Только в отношении своей жизни. У меня сегодня пятеро детей. И я надеюсь, что если проживу еще немножко, то у меня их станет еще больше. И автомобиль у меня по-настоящему спортивный, а не прикидывающийся таковым. Настоящий швейцарский часовой механизм мощностью больше 300 лошадиных сил. Я люблю получать сильные ощущения. И в этом смысле “Прости” для меня — сильное ощущение.
— Но с какой стати люди исповедуются этому циничному, алчному “ящику”?
— Они доверяют не “ящику”, а мне. Люди же ходят к врачам. У меня был друг, кокаинист. И чтобы его вытащить, я таскался с ним по всем его тусовкам, все это принимал, а потом говорил ему: “Слушай, дружок, это не работает, кайфа-то нет”. Он на меня орал: “Ты не можешь быть таким уродом!” Я говорю: “Ты же видишь, я не урод, но кайфа-то нет. Ты себе зачем-то это придумал. Зачем?” И мы его вытащили.
— Но, чтобы выслушивать грехи других, нужно самому быть очень высоконравственным человеком. Вы считаете себя таковым?
— Нет, конечно. У меня очень много грехов.
— Расскажите мне о ваших грехах.
— Я бываю жутко несдержанным, и мои коллеги по работе это знают. Они испытывают на себе мое абсолютно мерзкое поведение. Иногда я бываю очень неприятным человеком.
— Ну это мы все такими бываем. Разве нет у вас смертных грехов?
— Чтобы было так стыдно и захотелось публично попросить прощения? Нет. У меня была хорошая мама.
— Вас обвиняют в том, что после смерти Влада Листьева вы женились на его супруге Альбине.
— Я знаю, но меня это не трогает. Меня трогало, когда после гибели Влада плохо повели себя Олег Добродеев и Женя Киселев. И тогда я ходил на НТВ и с ними разбирался. Они какую-то грязь, совершенную мерзость из “Экспресс-газеты” дали в своих новостях, сказав о том, что якобы Влад жив и живет в Швейцарии. А растерянный Киселев, человек, которого я не очень уважаю, говорил мне: “Ну ты же понимаешь, это же новость”. А то, что после смерти Влада Альбина стала моей женой, — вот к этому я отношусь очень хорошо.
— Простите, что я говорю об очень личном… Скажите, у вас с Альбиной возникли отношения после смерти Листьева?
— Да, конечно, после. И по необходимости. После ухода Влада я вернулся из “Останкино” и возглавил ВИД, и в мои обязанности входило позаботиться о вдове. Относился я к ней жутко, потому что считал ее отчасти виновной в том, что произошло с Владом. Я наблюдал за их отвратительной сценой, когда мы вместе отдыхали. Она была ужасной женой, настоящей стервой. Но потом, через два годика, я узнал другую Альбину, и это перевесило. Свои отношения мы оформили в 98-м. Альбина оказалась фантастическим человеком.
— А куда же подевалась стерва?
— Стерву я загнал в угол. Владу это не удавалось, а мне удалось. Хотя первые три года было довольно тяжело.
— А у Альбины вы готовы просить прощения за эти три года?
— Конечно, но все эти годы с ней я был идеальным мужем, и у нее исчезло напряжение, подозрительность. Альбине тоже есть за что передо мной извиняться. Но рождение Ваньки все вопросы закрыло. Это первый ее сын. Мой — пятый.
