В новогоднюю ночь, когда исполняются все желания, когда сорванные с растяжек сигнальные мины вспыхивают как фейерверки, когда премьер-министры превращаются в президентов... Проще говоря, 31 декабря 1999 года Ельцин подал в отставку и назначил вместо себя Путина. А тот первым делом взял жену и поехал в Чечню на “елку”. Там мы и встретились на плацу Гудермесской комендатуры.
Подкидыш из Прохладного
Меня послали в Чечню 30 декабря писать репортаж “Новый год без ваххабитов”. В Грозном вовсю шла вторая война, гибли люди: боевики, федералы, мирные, а в Гудермесе, как полагал мой редактор (тогда я работал в другой газете), лояльные Москве чеченцы готовили оливье и наряжали елки вытащенными из схронов игрушками — в Ичкерии празднование Нового года было запрещено как варварский русский обычай.
Сутки добирался на перекладных. Самолетом до Минвод, автобусом до Моздока, там пересел на чеченский дизель, курсирующий между Прохладным и Гудермесом, прозванный в народе “подкидышем” и перевозящий в основном чеченок-челночниц. Радио у меня не было, мобильник потерял сеть, едва я пересек границу с Чечней, а тем временем в России произошло событие, определившее ее судьбу на многие годы. Ровно в полдень 31 декабря, когда “подкидыш” миновал Рубежное, Борис Ельцин появился в телевизоре и сказал: “Я ухожу. Я не должен держаться за власть, когда у страны есть сильный человек. Я подписал указ о возложении обязанностей президента на председателя правительства Путина. Будьте счастливы!”
Ничего этого я не знал. Я стоял у разбитого окна в тамбуре, курил и прикидывал, где ночевать. “Подкидыш” катастрофически опаздывал.
На станции Новотерской в поезд сел чеченец. Он стрельнул у меня сигарету и вдруг заявил: “Ельцин не президент. На пенсию попросился. Старый я, говорит, с чеченцами воевать, пусть молодые воюют. А я устал. Теперь вместо Ельцина Путин. Как думаешь, Путин хороший человек? Война скоро кончится, как думаешь?”
Не успел я что-нибудь ответить, как в тамбур зашли двое омоновцев.
— Предъявите документы.
Мой собеседник достал паспорт и кучу каких-то бумаг.
— Куда направляетесь, Магомед Мусаевич? — спросил чеченца омоновец.
— В Дарбанхи, в больницу ложиться, болен я. Вот справка и направление.
— А чем болен-то?
— Шизофренией, — вздохнул Магомед.
Милиционеры заржали. А я подивился про себя причудливому бреду чеченского шизофреника. Ельцин на пенсию попросился, устал. Надо ж такое выдумать!
В Гудермес я приехал в сумерках. Никто меня здесь не ждал.
Ночь, улица, блокпост, аптека...
Точнее, парикмахерская у рынка, в которой работает Таня Гончаренко. Больше в Гудермесе я никого не знал.
— Ну и как вас стричь? — спросила Таня. — Под боевика, под федерала или под ваххабита?
Я полез за блокнотом, где уже была записана история шизофреника Магомеда.
— Под боевика — просто коротко под машинку, — объясняла Таня. — Под федерала — полубокс. А ваххабитов стричь неинтересно. Голову побреют, и все. Я им говорю, дайте хоть усы вам подравняю — шарахаются.
Вот, оказывается, кто управляет на этой войне. Таня Гончаренко! Настрижет пару тыщ ваххабитов, и че с ними делать?
— Мне б, Таня, перекантоваться где до завтра, — сказал я.
— А вы попробуйте в комендатуру, — посоветовала Таня. — Там русские. Направо и под мост до железки.
К воротам комендатуры я подошел, когда было уже совсем темно.
— Доложите старшему, — попросил я часового. — Журналист из Москвы, вот удостоверение, вот командировка. Мне, это... ночевать негде.
“Я подполковник, а кто ты по званию?”
И начались чудеса. Спустя пять минут ко мне вышел усатый подполковник.
— Здравствуйте, я заместитель коменданта по работе с личным составом, замполит, короче говоря. Как доехали? А мы вас уже ждем. Проходите, чувствуйте себя как дома. Сейчас определим, где будете жить, а потом сразу на ужин. Надолго к нам?
— Как получится, — отвечал я, ошалевший от такого радушия. — Денька на три.
Замполит явно принимал меня за другого. На всякий случай я представился еще раз.
— Да знаю, знаю, — перебил замполит. — Я посмотрел ваши документы.
Меня поселили в кунг к связистам. Сводили в баню. Через два часа мы с замполитом уже выпивали в его кабинете, расставив на табуретке водку и тушенку. Дверь распахнулась, и на пороге возник генерал.
— Это что за безобразие?
— Так это... гость у нас из Москвы, — сказал замполит. — Вот решили перекусить.
—Знаю, что гость. Я спрашиваю, почему на табурете устроились, как бомжи. Вы что, не офицеры? Не можете за столом выпить? Идите в столовую.
После этого генерал пожал мне руку.
— Я комендант зоны безопасности Гудермесского района генерал-майор Столяров. Отдыхайте, осматривайтесь. Возникнут вопросы, обращайтесь ко мне.
В столовой к нам присоединились другие офицеры. Пили водку, ели плов, смотрели телевизор. Новостей в телевизоре не было. В Чечне в то время ловился только канал ТВ-6, сплошь развлекательный. Часов в 11, когда мы были уже изрядно выпимши, на экране вдруг появился Ельцин. Ну, не совсем на экране. По телевизору показывали некое помещение, в котором стоял телевизор, а вокруг него сидели артисты “ОСП-студии”. И вот на экране того “внутреннего” телевизора появился Ельцин и сказал: “Я ухожу. Я сделал все что мог. Мне на смену приходит новое поколение...” А оэспэшники в телевизоре смотрели на это дело и острили, как водится. Замполит повернулся ко мне:
— Ну и что теперь будет? — спросил замполит. — Война скоро кончится? А этот Путин — нормальный мужик? Ты когда будешь ему докладывать, скажи, что война эта грязная. Не смотри, что я чистый. Это нас для Путина нарядили.
— Замполит, очнись, — не выдержал я. — Какой Путин? Это юмористическая передача, пародия, компьютерная графика. Это “ОСП-студия”, кавээнщики.
Замполит смерил меня тяжелым взглядом.
— Ботинки у тебя хорошие, — сказал он. — Небось с “чеха” снял. Вот я подполковник, а ты кто по званию?
— Специальный корреспондент.
— Ну, допустим. А из какой службы?
— Из службы новостей.
— Ну и черт с тобой! Не хочешь, не говори.
Похоже, обиделся. Мы пропьянствовали еще час, встретили Новый год. И разбрелись по койкам. До кунга меня провожал замполит. Прямо за забором взорвалась осветительная мина. Пробежали вооруженные разведчики.
— Вот и фейерверк, — сказал я. — Боевики крадутся.
— Собаки, — пояснил замполит. — Идут на запах полевой кухни и подрываются на растяжках.
“И мы не знали, что орать!”
Замполит разбудил меня в четыре утра.
— Эй, спецкор, вставай. Там все уже построились. Шеф твой едет.
Плац комендатуры был украшен светящимися гирляндами. Бойцы мерзли в каре. Я приметил телевизионный фургон и направился к нему. У фургона курили телевизионщики с РТР.
— Ребята, что здесь происходит? — спросил я.
— Путина ждем. Должен был к Новому году прилететь, да вертолет не смог сесть из-за тумана. Теперь из Махачкалы на машине едет.
— Так, значит, все правда? — до меня начало доходить. — Ребята, я сутки сюда добирался, новостей не знаю. Что в Москве происходит?
Так я узнал и про отставку Ельцина, и про назначение Путина.
Они приехали в 5.30. Путин с женой. И по одному служителю культа от каждой конфессии, включая буддистского монаха, только раввина не было. И артисты — Розенбаум, Боярский, Галкин, Евдокимов.
Путин вышел к строю:
— Здравствуйте, ребята. С Новым годом!
Строй промолчал.
Я потом спросил у замполита, почему бойцы не поздоровались с президентом.
— А он обратился не по уставу, — объяснил замполит. — Тут тебе и здрасьте, и с Новым годом. И мы не знали, что орать. То ли “Ура! Ура! Ура!”. То ли “Здравия желаем, товарищ исполняющий обязанности Президента Российской Федерации”.
Потом Путин вручил кизлярские ножи отличившимся бойцам, специально привезенным из воюющего Грозного. Когда Путин собрался уходить, я машинально бросился к нему с диктофоном и уперся в охранников. “Пропустите”, — тихо приказал Путин телохранителям. Они расступились. Путин ободряюще улыбнулся:
— Я вас слушаю.
А что я мог у него спросить? Как себя чувствуете в новой роли? Да я и сам видел, что он волнуется, судя по тому, как он поздоровался с бойцами. Зачем притащили в Чечню жену? Какое мое собачье дело? Вам нравится быть президентом? Хороший вопрос, но слишком личный, чтобы задавать его в присутствии стражников. И я спросил первое, что пришло в голову.
— Эта поездка, — спросил я, — начало вашей предвыборной кампании?
— Ну что вы... Эта поездка была запланирована еще три недели назад, — ответил Путин и отвернулся.
Только потом я понял, что нужно было спросить. Война когда закончится? Вопрос тоже наивный до идиотизма, но он по крайней мере действительно интересовал всех. От шизофреника Магомеда до замполита.
Я выключил диктофон и пошел искать замполита. Он стоял возле телевизионщиков.
— А вот и ваш коллега, — сказал замполит, завидев меня. — Представляете, в 16.45 получаем шифротелеграмму. Так и так, совершенно секретно, к вам в комендатуру едет исполняющий обязанности президента. А в 16.50 этот стучится в ворота, якобы ему переночевать негде. Вот якобы он случайно под Новый год появился в Гудермесской комендатуре перед приездом Путина через пять минут после шифротелеграммы. И ведь не признается, кто он такой на самом деле. Бутылку водки выпил и не признался. Уважаю! Режим секретности надо соблюдать.
Так вот оно в чем дело. Меня приняли за головной дозор, высланный в Гудермес президентом Путиным. За ревизора из ФСБ, за агента под прикрытием газеты. Специальный корреспондент Хлестаков.
“Будете воевать пером...”
Весь следующий день я отсыпался в своем кунге, где моими соседями были двое связистов-срочников. Дагестанец Наби Муртузалиев и алтаец Коля Маршалко. Вечером всех военных вывели на построение и объявили: по данным разведки сегодня в час ночи комендатуру атакуют боевики. Вероятность — 100 процентов.
— Хоть повоюю, — сказал флегматичный Наби. — У меня и позиция у забора есть подготовленная. Задний мост, к нему каска приварена и дыра в заборе. Голову в каску просовываешь, за мост прячешься, ствол в дыру — и огонь. Я на гражданке знаете как стрелял? Из винчестера по корыту. По людям, конечно, другое дело. Но ведь они первые начали.
— Ты на связи будешь сидеть, — оборвал его более опытный Коля и обратился ко мне: — А у вас оружие есть? Нет? Значит, будете воевать пером. А вообще в случае чего падайте под машину и лежите там, пока не утихнет.
— Коля, а где у вас сортир? — спрашиваю я.
— За боксами. Там часовой. Пароль на сегодня “девятка”. Например, он кричит: “Стой-шесть”. А вы должны ответить: “Стою-три”. Шесть плюс три — девять. А вообще, по-маленькому мы под машину ходим.
Наби дежурил у радиостанции. Коля чистил автомат, снаряжал магазины. Патроны россыпью лежали в солдатской шапке. Щелк, щелк, щелк — три патрона обычных, один трассирующий. Рассовав рожки по карманам, Коля прилег на топчан.
— Наби, разбуди меня без пяти час.
Боевики не появились. Лезть под машину не пришлось.
Хитрый Абу
4 января меня пригласили прокатиться с опергруппой в село Герменчук, посмотреть, как раскаявшиеся боевики добровольно сдают оружие. В новогоднюю ночь Путин спросил коменданта, как выполняется постановление Госдумы об амнистии боевиков, не участвовавших в карательных операциях и добровольно сдавших оружие. Оказалось, никак не выполняется. Нет таких боевиков. Поэтому срочно потребовались раскаявшиеся бандиты.
Милиционеры поехали в Герменчук к местному “авторитету” Абу, обыскали его дом, нашли пистолет и посадили Абу в камеру. Все это время, пока милиционеры обыскивали дом, составляли протокол на пистолет, и по дороге в изолятор Абу смеялся и приговаривал: “Какое счастье!”
— Чему ты так радуешься? — спросил Абу дознаватель.
— А как мне не радоваться? — ответил хитрый Абу. — Вы пришли ко мне в дом, положили меня мордой в пол, забрали у меня мой ТТ, который я еще в 94-м купил, и посадили меня в тюрьму. Что это значит?
— Это значит незаконное приобретение и хранение огнестрельного оружия, — сказал дознаватель. — Статья 222. До четырех лет.
— Нет, — сказал хитрый Абу. — В первую очередь это значит, что в Чечню вернулся закон и порядок. А я так люблю порядок! Поэтому и радуюсь.
— А кроме тебя в твоем селе есть люди, которые так же, как ты, любят порядок? — спросил дознаватель.
— 99 процентов! — отчеканил хитрый Абу.
Абу выпустили на волю при условии, что на следующий день он уговорит троих своих односельчан явиться с повинной и сдать оружие. Абу согласился. И вот теперь мы ехали в Герменчук оформлять раскаяние.
Мы вошли во двор огромного двухэтажного особняка, родственники Абу провели нас внутрь и усадили у накрытого стола. Абу опоздал минут на тридцать, долго извинялся.
— В Шалях был, — говорил хитрый Абу. — Там ваши омоновцы торговок с дороги выгоняли. Порядок наводили. Я прямо залюбовался и про все забыл. Так люблю порядок.
Мы выпили и закусили. Абу рассказывал, как он служил старшиной в Советской Армии. И какой у него в каптерке был порядок.
— Ну ладно, Абу, — сказал старший опергруппы. — Давай к делу. Где твои люди?
Оказывается, один вооруженный боевик по имени Зеудин уже полчаса ждал во дворе. Оформили протокол изъятия ржавого автомата Калашникова, одного пустого магазина и пяти патронов.
— Ты в эту кампанию точно не воевал? — спросил Зеудина опер.
— Ни одного дня, — ответил Зеудин. — Надоело. Фермером хочу быть.
— А в первую войну что делал?
— Грозный оборонял, когда танки вошли. Гранатометчиком был.
— Много танков подбил?
— Два.
— А сколько русских убил?
— Я ж говорю — два танка. Максимум шесть человек.
Шайтан-труба
— А еще двое где? — спросил старший.
— Сейчас подойдут, — ответил хитрый Абу. — Ракетную установку откапывают.
Через час в дом пришли трое мужчин с самодельной установкой для стрельбы неуправляемыми реактивными снарядами — НУРСами. Такие установки делаются из сорокамиллиметровых направляющих стволов, которые крепятся на вертолетах.
— Под эту трубу надо всех троих амнистировать, — заявил хитрый Абу. — Командира расчета, наводчика и заряжающего.
— Троих не могу, — ответил опер. — Двоих.
— Я вам к ней еще три НУРСа добавлю, — начал торг Абу.
— Пять НУРСов, — сказал опер.
— Четыре, — сказал Абу. — Больше нету, клянусь.
Сторговались.
— А как эта хрень работает-то? — спросил один из милиционеров.
Подбежал десятилетний сын Абу, до этого скромно сидевший в углу. Схватил трубу и положил ее себе на плечо.
— Смотри, — сказал он милиционеру. — Это шайтан-труба. Сюда вставляешь снаряд. А сюда батарейку “Крону”. Плюс-минус соединяешь — и “Аллах акбар”.
Темнело, мы начали собираться. Старший опергруппы давал Абу последние наставления.
— Теперь нужно собрать характеристики от соседей, — говорил опер. — О том, что эти люди не принимали участия во второй войне.
— Все сделаем, командир, — говорил хитрый Абу. — Все соберем. Ты же знаешь, как я люблю порядок.
Когда мы уже садились в машину, к нам подбежал десятилетний сын Абу с фотоаппаратом.
— Сфотографируйте меня на память.
Я взял фотоаппарат. Мальчишка схватил прислоненную к нашему “уазику” шайтан-трубу, взвалил ее на плечо, встал в позу, улыбнулся и замер. Тут я понял, что Абу нас обманул. Не было у шайтан-трубы ни командира, ни наводчика, ни заряжающего. Лежала она скорее всего в сарае у самого Абу и была любимой игрушкой его десятилетнего сына. Я понял это по глазам мальчика.
Всю обратную дорогу у водителя Вани не закрывался рот.
— Вот же хитрый, зараза, — возмущался Ваня. — Порядок он любит. А НУРС-то хотел заныкать. А может, и заныкал, кто его знает.
Четыре конфискованных снаряда катались у нас под ногами. Ударялись друг о дружку на ухабах.
— Заткнись, Иван, — оборвал водителя старший. — И езжай аккуратней. Не дрова везешь.
P.S. Груз-2000
Я вернулся в Москву 6 января. А 7 января 2000 года в Герменчуке попал в засаду сводный отряд милиции. Кто-то позвонил в РОВД и сообщил, что возле села на трубном заводе боевики захватили заложников. На выручку из Шалей выехали 59 бойцов якутского ОМОНа и Приволжского СОБРа на трех БМП. Никаких заложников на трубном заводе не оказалось. Это была засада. БМП сожгли в первые минуты боя. Погибли семь человек, в том числе командир якутского ОМОНа Александр Рыжиков, еще пятеро ранены. Боевики расстреливали отряд из автоматов и гранатометов с заранее подготовленных позиций. Когда они их успели подготовить? Наверное, пока мы у Абу пьянствовали. Когда ж еще?
