У писательницы Ольги Семеновой богатейшая родословная. Прапрадед и прадед — художники Василий Суриков и Петр Кончаловский, бабушка — писательница Наталья Кончаловская. Это по материнской линии. А еще у нее знаменитый отец — Юлиан Семенович Семенов. На днях ему исполнилось бы 76 лет. О том, каким писателем и журналистом был Юлиан Семенов, мы все хорошо знаем. А сегодня в интервью “МК” его младшая дочь Ольга рассказывает, каким он был человеком и отцом.
— Вы в близком родстве с кланом Михалковых-Кончаловских. Ведь ваша мама — сводная сестра знаменитых режиссеров. Детская дружба с Егором Кончаловским сохранилась?
— Нет, мы очень редко сейчас встречаемся, в последний раз с Егорушкой виделись на Новодевичьем кладбище на могиле Натальи Петровны Кончаловской, нашей бабушки, которая объединяла всю семью. Я изредка вижусь со Степой Михалковым, моим вторым кузеном, Анечкой Михалковой, светлой, доброй, чудесной женщиной, но совместные выходные, как при Наталье Петровне, когда мы все приезжали на Николину Гору и воровали сначала конфеты из буфета, а потом и водочку для Егора — знаменитую “Кончаловку”, — это уже прошлое. Но оно помогает жить.
— Как познакомились ваши родители?
— Андрон Кончаловский привез папу на именины Натальи Петровны 8 сентября 1954 года. Мама была очаровательна, и папа по уши влюбился с первого взгляда, через полгода они поженились. Многие недоброжелатели пытались намекнуть, что это был брак по расчету. Большей глупости нельзя услышать!
— Насколько я знаю, у Юлиана Семеновича сложились очень теплые отношения с тещей Натальей Петровной…
— Папа получил право называть ее матенька или Таточка — это позволялось только самым дорогим и близким. Контакт возник в первый же момент. Папа сыпал шутками, пел, рассказывал анекдоты. Наталья Петровна видела людей насквозь и сразу поняла, что это художник, артист, будущий писатель. Она не ошиблась в прогнозах.
Наталья Петровна и папа вместе путешествовали, давали друг другу рукописи на прочтение. Таточка понимала, что к художнику, человеку пишущему и яркому, нельзя подходить с обычными мерками. Он иначе видит, чувствует. Когда возникали проблемы в семье дочери, Наталья Петровна практически всегда была на стороне зятя.
— Оля, на кого вы больше похожи по характеру?
— Папа всегда считал, что я похожа на маму: я была невероятно стеснительной и закомплексованной. А мама, когда смотрит на развиваемую мной деятельность то в одной, то в другой сфере, говорит: “Ну вот — Семенов!”
Моя старшая сестра внешне похожа на маму. Папа безумно любил нас обеих, но Дашу, по-моему, больше именно потому, что это копия молодой прелестной Катеньки. А деловая хватка у Даши — отцовская, и умение работать — тоже. Тут она Семенова.
— Вы близки с сестрой?
— В детстве были невероятно близки. Наша разница в 9 лет предполагала определенную долю альтруизма со стороны моей сестры, она была маленькой мамой и терпела мои хулиганства и капризы. Но с возрастом, когда у каждой появилась своя семья, мы стали реже общаться.
— В семье, где живет известный писатель, порой устанавливается прямо-таки культ. Все ходят на цыпочках, чтобы не мешать…
— Мы имели право в любой момент зайти в кабинет, и папа бросал все и занимался нами. Он не принимал покой. Но общаться с нами он начал, только когда мы немного подросли. У него не было абсолютно никакого умиления перед младенцем. Он считал, что до трех лет ребенок — собственность матери. Пеленки, соски, молоко — эта грубая проза жизни его не интересовала. Когда мне был годик и его спрашивали — ну, что Оленька уже умеет делать? — он отвечал: “Писать и какать, что она еще может?” А вот лет с трех началось полноценное общение. Прозвища нам придумал — называл нас Кузьмами и Лысами. Он говорил: “Я — старый Лыс, а вы — Лысы”. Видите мою стрижку? На самом деле волос немного! (Смеется.) Мой дед, Семен Александрович Ляндрес, был репрессирован, и он писал из тюрьмы сыну: “Дорогой сынок, в день твоего рождения я вспоминаю, как в год я увидел, что ты абсолютно плешив, и начал тебе брить голову, чтобы хоть как-то что-то у тебя на голове росло”.
— Юлиан Семенович обеспечивал вам с сестрой надежный тыл?
— В отце по отношению к нам была удивительная жертвенность. Если возникали проблемы в школе, всегда приходил туда с книгами, с подарками и доказывал нашу гениальность. Как-то он написал за Дашу сочинение, но учительница оценила работу классика детективного жанра на “тройку”. Было очень смешно. Если кто-то задевал нас, он рисковал заполучить в Семенове врага. Однажды, в пятилетнем возрасте, прогуливаясь по поселку писателей, я попала под машину. Насколько знаю, по собственной вине. В этой машине сидел Юрий Нагибин — правда, не за рулем. Папа не разговаривал с ним пять лет за то, что он не бросился, не поднял меня, не донес на руках до клиники, — это уже было фактом предательства.
Но самая смешная история произошла в Крыму, где у папы была маленькая дачка. Я пошла вечером с ребятами на костер, и папа по истечении трех часов почему-то решил, что нас убили. Он поднял на ноги армию, нас разыскивал полк, а над лесом кружили вертолеты. А папа с любимой овчаркой по кличке Рыжий шел по горной дороге с ружьем, а за ним еле поспевала его домоправительница тетя Леля. Увидев меня, он ничего не сказал, только сверкнул своими рысьими глазами и ушел.
В сложный момент моей личной жизни, когда я ждала ребенка, папа решил, что должен быть рядом. При своей бешеной загрузке бросил все и приехал ко мне в Париж. (Ольга Семенова постоянно живет во Франции. — Авт.)
Окружил, как Великая китайская стена. Варил по утрам кашу, покупал распашонки и памперсы, обсуждал будущее. Он говорил: “Для женщины родить ребенка — это физиологический долг, потом она должна возвращаться в активную жизнь”.
— Юлиан Семенович был очень щедрым человеком. Наверное, он любил делать вам подарки?
— Обожал! Покупал колечко или сережки и говорил: “Угадайте цвет!” И Даша, в которой было что-то от экстрасенса, говорила: “Зеленый!” И папа доставал колечко с изумрудом. “Синий!” — он вытаскивал сережки с сапфирами. И это не было соревнованием с мамой. Мне было 8 лет, когда родители решили жить отдельно.
Папа говорил: “Мама — самая замечательная женщина на свете, потому что она подарила мне вас”.
В поездки он уезжал с листом наших с сестрой заказов и возвращался с чемоданами. Мы налетали как коршуны.
А ведь у него была там напряженная работа... И все равно отец находил время на магазины. Он ненавидел делать это для себя, носил потертые джинсы и кожанку. А у нас был эгоизм юности, мы воспринимали все как должное.
— Но в чем-то он проявлял и твердость?
— Неумолим был только в отношении Дашиной еды. Даша всегда очень плохо ела, она была барышней романтической, прекрасно рисовала, чудесно танцевала — кстати, до сих пор укоряет маму: “Вот! Вы не отдали меня в балет!” Еда для нее являлась чем-то вторичным. Папа заставлял ее есть, шел на угрозы, бармалеевское рычание, страшное выкатывание глаз.
Он, кстати, готовил сам. Ставил на огонь кастрюлю с водой и швырял туда мясо, укроп, гвоздику, ваниль, чеснок, помидоры, вино, и это получалось удивительно вкусно!
— А какие человеческие черты были для него неприемлемыми?
— Барство и неблагодарность. Он всегда говорил нам: “Цените добро, которое вам делают люди”.
Единственный раз он отшлепал мою сестру, когда она, пятилетняя, играя в ладушки со своей няней, довольно сильно ударила ее по щеке. Даша запомнила этот случай на всю жизнь.
— Ваши родители оберегали вас от семейных ссор?
— Папа был реактивным, а мама — женщиной, стремящейся к размеренной жизни. Мама как-то сказала, что, когда она жила с папой, у нее было ощущение, будто она хочет угнаться за ракетой на телеге. Решение жить на два дома они приняли из-за нас, потому что почувствовали, что какие-то конфликтные ситуации скрыть сложно, и не хотели, чтобы наша жизнь превратилась в кипящую кастрюлю, из которой вываливается что-то омерзительное.
— Юлианом Семеновым нельзя было не увлечься. Многие женщины пытались добиться его взаимности?
— Я не буду говорить о папиных поклонницах, потому что не он был инициатором. Как сказал Никита Сергеевич Михалков, если папа когда-нибудь и ложился под желание какой-либо женщины, то это были желания нашей мамы. Он безумно любил маму. Когда он купил на Пахре дом в поселке писателей, написал маме: “Будем вкалывать от пуза, как затворники, а после работы кирять чекушку напополам и слушать соловьев”.
— Татьяна Егорова в своей книжке про Андрея Миронова вспоминает, что Юлиан Семенов был в нее влюблен.
— Если у нее настолько богато развита фантазия, то нужно писать романы, а не выдумывать то, чего не было с реальными людьми. Папа встречался с Егоровой два раза в жизни: один раз в общей компании, тогда они попили водочки на берегу моря. И второй раз — когда она сообщила ему, что захворала. Он принес какие-то фрукты. А она представила так, будто он собирался из-за нее уходить из семьи. Таких Егоровых у папы были десятки.
— А с Аллой Пугачевой его связывали какие-то отношения?
— Они дружили. Алла Борисовна для папы пела его любимую песню “Летят утки и два гуся”, а он подпевал.
Рядом появлялся Болдин, ее тогдашний супруг. Моя сестра написала ее портрет, и Пугачева сказала, что повесила бы его в своей спальне, чтобы никто не видел, потому что на нем она такая, какая есть на самом деле.
— Он любил женщин?
— Он любил жизнь, а женщины — одна из граней этого мира. Папа никогда не был бабником. Обычно мужчины, которые коллекционируют женщин, слабы и закомплексованны. Отец был самодостаточным человеком, он настолько любил свою работу, что у него на женщин не было времени. Эпизоды не заслуживали внимания.
— Когда у Юлиана Семенова произошел тяжелейший инсульт, ваша мама вернулась к нему и была рядом до конца…
— В маме есть та жертвенность, которая свойственна российским женщинам. Она поняла, что папа уже не поднимется и прежнего Юлиана Семенова не будет, и, если она не вернется, никто о нем заботиться не станет. Ведь рядом надо было быть неотлучно. Именно благодаря маме он прожил еще три года.
— У него не было предчувствия беды?
— Как-то к нам на дачу приехала Маргарет, бывшая любимая женщина Фиделя Кастро, красивая испанка с черными волосами и голубыми глазами. Она была гадалкой-экстрасенсом. После разговора папа вышел из кабинета растерянным, а мама плакала. Они нам ничего не рассказали, но потом, когда папа со мной путешествовал на машине, в то время он был собкором “Литературной газеты” по Западной Европе, он сказал: “Оленька, если вдруг мне станет плохо, поверни ключ зажигания, чтобы машина остановилась”. Вскоре мы поехали в Болгарию и в Венгрию на озеро Балатон, где произошла быстрая смена погоды — от 40 до 15 градусов. У папы случился гипертонический криз. Мама прикладывала ему горчичники к ногам — и выходила.
Лишь спустя время я узнала, что Маргарет предсказала папе смерть в молодом возрасте от кровоизлияния в мозг.
— По своей работе в редакции “Совершенно секретно” помню, что на столе Юлиана Семенова вечно сменялись чашки кофе, а в пепельнице дымились сигареты…
— Папа жил на полную катушку. Для него было немыслимо лишить себя сигарет или спиртного. Дедушка Семен Александрович в одном из писем советовал: “Сыночек, до сорока можешь пить красное вино, после сорока — только водочку”. И папа свято соблюдал этот наказ. После окончания написания каждого романа была гульба в течение недели. Но потом бутылки выбрасывались, окурки сметались в помойное ведро, и он садился за работу. Кофе был для папы допингом, он выпивал по двадцать чашек в день и выкуривал по три пачки сигарет.
Однажды во сне он услышал голос: “Дурак, бросай курить — или дети останутся сиротами”. Проснулся в ужасе и решил, что это голос свыше. На следующий день бросил курить. Два года не курил, потом появились сигары — папа уверял, что они безвредные, — а вскоре вернулся к своим трем пачкам.
— Вам случалось видеть его в, так сказать, веселом виде?
— Конечно. Веселье на Руси есть питие… Папа любил кутнуть безудержно. Его обожали абхазы, грузины. Он не вставал из-за стола до окончания застолья, выпивал рог на два литра. Сыпались анекдоты, афоризмы, тосты.
Однажды мне пришлось после писательского банкета везти папу из Ялты в Мухалатку. Я только-только получила “права”, а ехать надо было по горному серпантину. Папа сразу заснул. Но периодически приоткрывал глаз: “Тормози! Поворачивай! Газуй!..”
— Юлиан Семенович дождался внуков?
— Он успел порадоваться старшему сыну Даши Максимке и моей Алисе, которая для него танцевала, когда он уже лежал. Папа ушел непозволительно рано, в 61 год, как его любимый Хемингуэй. Не успел написать книги о Сухово-Кобылине, Салтыкове-Щедрине, Миклухо-Маклае.
— Одного Штирлица хватило бы, чтобы остаться в памяти людей.
— Я слышала, что во Владимирской области у деревни Исаевка открывается памятник Штирлицу. Там Исаева-Штирлица считают своим земляком.
— А ведь Юлиана Семенова почему-то обошли, когда награждали всех участников сериала “Семнадцать мгновений весны”.
— Я пыталась выяснить, почему его не наградили. Кто-то говорил: донос, кто-то — зависть. Скорее всего это было пренебрежение к Семенову, которого в верхах никогда не считали своим.
