Одни дома

У брошенных детей не бывает брошенных родителей

11.01.2002 в 00:00, просмотров: 548   “Нам воспитательница Таня сказала, что от горя люди сгорают изнутри. И я потом долго боялась, что тоже могу сгореть. Как спичка…”
     Это говорит 16-летняя Настя. Девушка, которая всего несколько месяцев назад свято верила, что булки растут на деревьях.
     — Вы не удивляйтесь, что Настя такая наивная. У этих детей совсем другой внутренний мир, — говорит воспитатель мытищинского центра “Преодоление” Татьяна Лисицина. — Ну что они видели в своей жизни, что знают? Прожили 16 лет общиной в приюте, потом их вытурили, а они совсем неприспособленные — не знают даже, как чай заваривать. Иногда кажется, они откуда-то с необитаемого острова…
    
     Центр “Преодоление” — это первая в Москве и области социальная гостиница для детей — выпускников приютов, сюда же попадают ребята, пережившие тяжелую душевную травму и не способные самостоятельно адаптироваться среди людей. Сейчас в нем всего три воспитанника — Настя, Дима и Денис (имена детей изменены) — столько собрали по Мытищам 3 месяца назад, к открытию. Впрочем, скоро должны поступить еще.
     — По выходе из детдома каждый ребенок получает от государства квартиру. Но как там жить, когда не умеешь ни готовить, ни стирать, ни убираться, — удивляется директор центра Наталья Новикова. — В приюте детей кормят, одевают, решают все их бытовые проблемы, и так до 16 лет, а что с ними будет потом — уже никого не волнует. В результате дети не умеют даже разумно распоряжаться деньгами. Как тут не свернуть с прямой дорожки? В результате больше половины сирот оказываются втянутыми во всякий криминал.
     Одним словом, то, что любой семейный ребенок познает с младенчества, эти дети начинают постигать, только оказавшись один на один со взрослой жизнью. К сожалению, сироты не разбираются в законах и документах, и обмануть их очень легко: “Часто их так называемые друзья уговаривают переписывать на себя квартиры, и ребята спустя месяц-другой оказываются без крыши над головой”.
     Поэтому воспитанники “Преодоления” пытаются сами заправлять хозяйством и даже покупать продукты. Когда они готовили поначалу, у них все подгорало и убегало: то масла на сковородку не нальют, то котлеты забудут перевернуть на другую сторону. А сейчас ничего — приспособились, Димка даже захотел стать поваром.
     “Я в первый раз, когда заваривал чай, полпачки насыпал, — рассказывает Дима. — Чифирь получился”. Он кружит по кухне, громко, по-детски чапая ногами, и роняет неестественные короткие смешки. Потом, протянув мне чашку, садится, через стол заглядывает прямо в глаза: “Нравится?..” * * *      Когда Настя появилась в соцгостинице, у нее на глазах была как будто мутная пелена. “Их, видно, в интернате поили какими-то лекарствами, потому что вывести ее из этого состояния было сложно”. С собой у Насти были маленький пакет с вещами и 200 рублей — “чтобы встать на ноги”. Все, что осталось у ребенка после приюта. Не считая горьких воспоминаний.
     За шалости на уроках Настю часто вызывали к директору. Дородная дама с одышкой спрашивала, не церемонясь: “Ты дебильная? Значит, тебя в специальный интернат надо, для даунов. Будешь себя плохо вести — туда и отошлю”. В шесть лет Настю перевели в школу восьмого типа (коррекционную).
     — Это было неправильно, — считает психолог центра Лилия Перова. — Девочка абсолютно нормальная и очень сообразительная — мы делали тесты. Просто у нее невроз, но это не повод отправлять здорового ребенка в спецшколу, где находятся дети, действительно не способные к учебе. Беда еще в том, что, живя в определенной среде, ребенок начинает отставать в развитии… За это ее воспитателей судить надо: человеку намеренно искорежили психику, исковеркали всю жизнь…
     И Настя замкнулась в себе. В интернате ее обзывали сиротой, ведь там далеко не все из детских домов. А когда она бунтовала против обидчиков, ей было новое наказание — психушка, куда все воспитанники интерната стабильно по очереди попадали раз в месяц. Там же ей поставили, по мнению Лилии, ошибочный диагноз — олигофрения в степени дебильности:
     — У нее нет серьезных проблем с психикой. Просто девочка очень податливая, внушаемая. Однажды подружка сагитировала ее лечь в больницу за компанию. А в результате получилось, что Настю туда упекли одну: “Добрая медсестра знала, как все произошло, и не давала мне лекарства. Обычно нас для успокоения часто накачивали разными препаратами”.
     Уже здесь Настя ловила себя на мысли, как будто в то время у нее совсем не было чувств.
     Первые дни в центре она бунтовала — подружек отправили в училище учиться на помощниц швеи, а ее — сюда. Думала, потому что хуже всех.
     — Разбрасывала тут мусор, плевала на пол, кричала... Мы старались не срываться, наконец успокоили, — с Татьяной Лисициной девочка потом сдружилась больше всех.
     Но даже сейчас, спустя месяцы, воспоминания об интернате иногда накатывают на нее как страшный кошмар. Однажды они с ребятами выбрались на крышу интерната и стали дразнить одного мальчика: “Слабо прыгнуть?”. Он отвечал, что “не слабо, но сейчас не хочется”. Мальчик стоял на самом краю и, когда все уже собрались уходить, вдруг потерял равновесие... “Тогда я ничего не почувствовала, наоборот, нам было смешно, мы тогда хохотали, как он разбился...” — сейчас Настя вспоминает это с ужасом. * * *      Для всех воспитанников центра “Преодоление” самая больная тема — родительская. Настя тоже поначалу много говорила о матери и просила показать отказное письмо. В нем кукушка доступно изложила, что она татарка, мусульманка, а папа — христианин, бросил ее, и родители за ребенка от русского прибьют. А Настя всю жизнь мечется: то обвиняет, то оправдывает непутевую мать.
     — Как-то мы на свадьбу к сотруднице центра ходили, а Настя на весь загс: “Смотри, смотри, вон ее мама поздравляет!”, и сразу о своем: “Я, может, даже найду ее, спрошу: “Зачем же ты меня бросила?” Она ведь тоже где-то здесь, в Мытищах, живет”.
     Для себя девушка решила: до брака никакого секса. Однажды к ним через приютский забор перелез странный мужик — Настя считает, что он хотел изнасиловать ее подружку. “Но я его побила, и он еле убежал”, — заявляет она. Сотрудницы “Преодоления” подтверждают: “в спартанских условиях детдома развивается необычайная физическая сила”.
     — Прониклась я к этой девочке, ну... не знаю, как к своей. Иногда болтаем о чем-нибудь, хочется ее ухватить, посадить на колени... Не дается, непривычная к ласке, — говорит Татьяна. — А бывает, она вроде и сама обняла бы меня... Только не позволяет себе: сожмет кулаки, задрожит... и все.
     Ее удивляет, как Настя каждое утро просыпается: “Она резко садится, сразу открывает глаза, спускает ноги с кровати... Другие дети потянутся, понежатся, а наши... странные дети”.
     Татьяна живет недалеко от соцгостиницы и однажды решила пригласить Настю на чай: “Дай, думаю, посмотрит, как в семье люди живут”. До квартиры девочка шла спокойно, а на пороге вдруг замерла, вцепилась в дверной косяк и только головой мотает. “Я заманивала ее пряниками, фотографиями, всем. Подействовали только дочкины рисунки...” Потому что в центре у Насти открылись недюжинные способности к рисованию, и ее отдали в художественную школу. “Ничего у вас квартирка, — оценила девочка, — но небогато вы живете. А у меня будет целый дом...” * * *      Мы разговариваем с Татьяной, и вдруг она прислушивается.
     — Ой, надо говорить потише. Слышите, в коридоре кто-то ходит. Действительно, слышно чьи-то стукающие шажки. Туда-сюда. Но стоит нам прислушаться, как шаги тут же смолкают.
     — Они могут подслушивать под дверью — у них такое больное самомнение. Димку не раз ловили на этом... Все хочет знать, что там про него говорят...
     Димка — самый непонятный и сложный человек. Крутится и юлит, и добраться до того, что там у него внутри, невозможно. А воспитатели и не лезут в душу: “Захочет, сам расскажет”. В приюте он тоже шутил и смеялся, а однажды ночью кто-то из ребят зашел в туалет и чудом вытащил Димку из петли...
     — Он переживал из-за мамы... Хотя какая она ему мать?!..
     Димку в шесть лет, и он прекрасно это помнит, взяли из детдома. До 12 ребенок прожил в полноценной семье, учился в нормальной школе, а потом отец умер. А безутешная вдова тут же бросила Диму. Отправила обратно в приют. Дескать, ее, когда усыновляла, не предупредили, что ребенок психически нездоров. А что с ним будет твориться, когда мальчик поймет, что и вторая мама его бросила, ее не волнует... И Димка сбежал из нового детдома, влез в криминальную компанию и даже был условно осужден на три года за кражу и присутствие при убийстве. К тому же мужчина, который втянул в это мальчика, пытался склонить его к сексу.
     — В приюте пошли слухи, что он “голубой”. С ним перестали общаться... Мы ничего такого не замечали, — недоумевает Татьяна Лисицина.
     А Димка все боится, что тот мужик выйдет из тюрьмы и найдет его: “Вы не знаете, какой он на самом деле ужасный человек”.
     И Димка до сих пор любит маму. Он верит, что она отказалась от него временно. Несмотря на то что уже пять лет прошло. Сейчас мамаша работает уборщицей при одной церкви, и брошенный сын с Татьяной иногда ее навещают.
     — Мы ходили поздравлять ее с днем рождения. Купили коробку конфет, цветы, — рассказывает Татьяна. — Встретила она его холодно, как чужого... Подарки взяла, но даже “спасибо” не сказала, глаза опустила — молчит. А Дима как ни в чем не бывало: “Мам, как дела?” Она молчит. “Ты придешь ко мне на день рождения?” — “Не знаю”. Когда он отошел, я спрашиваю: “Придете? Вы хоть немного рады его видеть?”. Она не глядя: “Нет”.
     А мальчик вернулся возбужденным, радостным — надеется на что-то.
     Димка хорошо готовит, стирает, разгребает снег перед входом в центр, но Татьяна его все равно побаивается: не знает, чего от него ожидать. Однажды всем детям выделили билеты в цирк, а Димка ни с того ни с сего их порвал. Парень постоянно хочет быть в центре внимания и все принимает близко к сердцу...
     — Мы сидели на кухне, он мыл посуду. Заспорили о магнитофоне — было подозрение, что Дима хотел его украсть. Он отшучивался и вдруг с размаху воткнул передо мной кухонный нож: “Что это вы вздрогнули? А-а, испугались?! Думаете, я мог бы вот так на вас напасть?” А я и не вздрогнула. И ничего не сказала. Только с тех пор мы все ножи спрятали. * * *      Поначалу воспитатели и ребята были настроены против меня. Первые говорили: они не станут с вами откровенничать, даже психологи с трудом нашли к ним подход. “Взрослые их слишком много бросали... У них оголенные нервы”. Вторые молчали, исподтишка разглядывая меня. Но вскоре и те, и другие привыкают, а ребята перестают дичиться.
     — Это, как его… Пушкин?! — спрашивает Димка, разгадывая сканворд, и показывает на портрет Гоголя в одной из клеточек.
     Постепенно их закрытость уходит, и они сами вспоминают свою прежнюю несладкую жизнь. Но только сами. Когда же о прошлом спрашиваю я, они закрываются обратно. Поэтому мы беседуем о настоящем. В основном мне жалуются:
     — Почему воспитатели всем говорят, что мы детдомовские? Зачем? — Димка начинает размахивать руками и, как юла, вертится по комнате. — И на рынке… на ухо продавцам шепчут. И в художественной школе… И в бассейне, когда устраивались… Нет бы сказать: “Наши дети”. Говорят — скидка детдомовским, что ли… А нас потом все жалеют!
     Воспитатели предупреждали меня, что “эти дети не знают цены деньгам”. По-настоящему, несмотря на общий красивый вид соцгостиницы, ее “постояльцы” бедствуют. Пока бюджет у ребят общий: кто что получит от государства за свое сиротство — все в общий котел.
     Так, два месяца они втроем жили на Настины две тысячи рублей, а последний на Димины 3700. “Сами мы тут с ними не едим, благо живем все рядом. И таскаем им из дома и банки закрученные, и пироги, и картошку…” — объясняла Татьяна Лисицина.
     У Насти не было зимней куртки, и она мерзла в осенней весь ноябрь и декабрь. Приходится соцработникам тратить свои мизерные зарплаты на нужды воспитанников, хотя им нужно кормить и свои семьи. Поэтому стараются сэкономить где можно — детдомовских все жалеют и договариваются за полцены. Ребята же на это в большой обиде… * * *      В одной из комнат в кресле устало развалился Денис. Димка усаживает меня в соседнее и выключает свет. И вскоре в большом аквариуме-колбе посреди комнаты всплывают искусственные рыбки и пузырьки, которые переливаются разными цветами. В ковер вмонтированы маленькие лампочки, и он похож на звездное небо — под ногами.
     — Здесь нам успокаивают нервы… Когда мы не-ервничаем, буяним там, — саркастически тянет Дима. — Зажигают это все, музыку, пение птиц… Помогает.
     Денис хмыкает и иногда неразборчиво бормочет что-то под нос. Два года назад на глазах у него и маленького брата собственный папа зарубил топором маму. И хотя родители были страшными пьяницами и особой любви к детям не проявляли, Денис оклемался буквально только что. Его брат живет у опекуна, а Денис здесь. Хотя сначала дважды пытался бежать, но потом привык. Правда, до сих пор ни с кем не откровенничает. Независимо от постановки моих вопросов отвечает только “да” или “нет”. Зато о нем все отзываются хорошо: учится в техникуме и готовится стать милиционером.
     — Я ухожу из училища, — на проступающем из темноты Димином лице играют световые блики. — Я хотел на повара, а меня записали на столяра. Намеренно…
     — Да с твоим аттестатом везде возьмут. В любой технарь... Он ведь нормальный… А из моей школы только в специальное училище. Швеями все будем… — перебивает Настя.
     Прощаясь, я поинтересовалась у воспитателей центра, что их дети думают сами о себе, винят ли взрослых, которые искалечили им всю жизнь?
     — В этом и проблема: они знают, что не такие, как другие дети, и думают, что хуже всех. Мы убеждаем, что на самом деле они лучше. А взрослых... помнят. (Настя даже мечтает одной из своих мучительниц подарить на день рождения баночку с тараканами, упакованную в подарочную коробку. — Прим. авт.) Нечего таким горе-воспитателям с детьми работать.
     — А про своих родителей они вспоминают…
     — А этих все равно любят, хоть и обижены на них. Но нам кажется… они их прощают.