Я проснулся - вот те на: На подушке - ордена

  Между памятным днем 15 февраля, когда состоялся вывод ограниченного контингента советских войск из Афганистана, и Днем защитника отечества — всего ничего, неделя. Первый из этих дней вспоминают все реже, второй наконец-то сделали праздником. Но как отмечать его тем, кто защищал СССР, воюя с гражданами другого государства на его же территории?
     Перед США, чьи солдаты уже почти пять месяцев воюют с врагами отечества, такой вопрос не стоит: в армии Соединенных Штатов всегда только одни герои. За все время их борьбы с афганскими духами погибли, по официальным данным, девять человек, и то — это небоевые потери. В боях свою жизнь за США отдал только один.
     За девять лет пребывания в Афганистане советских убито, умерло от ран и болезней 13833 военнослужащих, в том числе 1979 офицеров и генералов. Инвалидами стали 6669 “афганцев”, в том числе 1-й группы — 1479 человек. Инфекционным гепатитом переболели 115308 человек, брюшным тифом — 31080. Через горнило Афгана прошли более 500 тыс. советских солдат и офицеров. За что отдавали свою жизнь они, рассказывает сержант батальона радиотехнической разведки Андрей Орлов. Наша армия призвана охранять...      — Мы входили в Афган в конце декабря 1979 года, вслед за отдельным разведывательным батальоном 108-й мотострелковой дивизии, — рассказывает Андрей Орлов. — Мост “Дружба”, по которому выводились войска в 89-м, еще не был построен. Мы переправлялись по понтонному наплавному 60-тонному мосту. Против течения его подпирали три катера. Мимо пограничников мы шагали без всякого таможенного досмотра. Загранпаспортов и виз ни у кого из нас не было. Наши фамилии проверяли по спискам, которые были утверждены командирами частей. Мы шли из Термеза в Кабул, позже я узнал, что наши войска перешли границу и в Кушке. Им предстоял марш через Герат — в Кандагар.
     На противоположном берегу Амударьи солдатам, только что принявшим присягу, выдали боевые патроны и показали, как набивать их в рожок автомата.
     Что впереди кровь и грязь настоящей войны, никто из нас и предположить не мог. Для нас Афганистан был в диковинку: скалы, парящие орлы, аксакалы в чалмах — все было интересно, как-никак заграница... Стали подниматься в горы и увидели по обочинам дорог подбитые наши БТРы, сгоревшие бензовозы, лопасти от вертолетов. А нам говорили, что никаких боевых действий на территории Афганистана не ведется. Все были уверены, что наша армия призвана охранять...
     Сюрпризы Афган стал преподносить с первых же дней. Горные дороги обледенели, техника буксовала на подъеме, а на спуске шла юзом. Устраиваться батальону радиотехнической разведки, где предстояло служить Андрею, пришлось на голом месте.
     — Кое-как на камнях разбили палатки, на дно бросили привезенный с собою рубероид, сверху — матрацы... В первую ночь в Афганистане никто из нас не спал: мы узнали, что недалеко от нас “духи” вырезали весь экипаж радиостанции, к тому же мы стучали зубами от холода. Привыкнуть к перепадам температуры в горах было трудно. А дров не найти. Буржуйки топили соляркой. Вода была привозная. Помылись мы первый раз лишь три месяца спустя. Нам выдали на двоих двадцатилитровую канистру с водой.
     Солдатам запрещалось писать, что они служат в Афганистане. Родители были уверены, что дети тянут армейскую лямку в Германии или в Монголии. В армейских газетах писали: “За отличную стрельбу на боевых учениях наградили орденом Красной Звезды...” Нам-то было ясно — это Афган. “Шапку давай, анаша дам!”      — Первый раз мы выехали в Кабул в составе группы сопровождения за продовольствием. Казалось, в городе вообще не действовали правила дорожного движения. Мы едва увернулись от несущейся по нашей полосе “Тойоты”, в которой сидело никак не меньше десятка пассажиров. Потом нас едва не столкнул в кювет грузовик. В его кузове вплотную стояли человек тридцать дехкан с мотыгами. Позже наши водители научились лавировать в бессмысленно несущемся потоке транспорта. А тогда нам приходилось то и дело сигналить, притормаживать... На улочках Кабула за нашей машиной бежали афганские мальчишки, обутые в калоши на босу ногу. На чисто русском языке они кричали нам: “Шапку, шапку давай, анаша дам!” Надо сказать, многие местные жители были одеты в наши бушлаты, сапоги и шапки-ушанки. Бойкая торговля шла повсюду. Нас окликали, хватали за рукава, предлагали товары, разложенные прямо на земле. Но мы знали, что в этой суматохе можно было получить удар ножом в спину. Ехали по улицам Кабула с автоматами, нацеленными во все стороны, пуля могла прилететь откуда угодно.
     “Дружественное окружение” существовало только на бумаге. Первые наши колонны местные жители встречали еще доброжелательно. Когда стало ясно, что мы пришли в Афган надолго, отношение к нам резко изменилось. В каждом кишлаке и городке исламские комитеты — властные органы непримиримой оппозиции — настраивали местное население против нас — неверных. У нас политработник, у них — мулла, который проповедовал: “Шурави топчут нашу священную землю. Они попирают наши религиозные традиции”. Против советских была объявлена священная война. Нас закидывали камнями, ставили кувшины с отравленной водой, совали лепешки с битым стеклом.
     Для нас Афганистан был чужой страной. Нас не переставал удивлять фанатизм местного населения. Бывало, шел наш бронетранспортер, а ему навстречу несся на коне афганец с кривой саблей и зеленым знаменем в руках. Ребята в машине пытались свернуть с дороги, афганец с криком: “Аллах акбар!” — бросался прямо под гусеницы... Исламисты устраивали открытые суды. На окраинах города висели публично казненные по приговору исламского суда.
     Стоит ли говорить, что за пределы части мы старались не выходить, можно было и не вернуться. С рядом расположенными кишлаками у нас был заключен своего рода пакт о ненападении. Местные жители не обстреливали наш батальон, не трогали и мы их. Нередко между нашими солдатами, заступившими в наряд, и афганцами завязывалась беседа: “Почему ночью идете?” — “Днем работаем, навестить могилы предков можем только ночью”. — “Почему с автоматами?” — “Так война, сынки... Страшно”. Удивительно, но все местные прекрасно знали проходы в минных полях к мусульманскому кладбищу. Революционное мародерство      — Доверие правительственные войска Афганистана у наших военных не вызывали. Летчики рассказывали нам, что принималось решение, согласно которому афганская армия собственными силами должна нанести удар по “духам”. Те кивали головами, но поступали наоборот. Летчики правительственных войск приближались к заданному квадрату, делали маневры, а бомбы сбрасывали на совершенно другой район. Они понимали, что рано или поздно война закончится. Советские уйдут, ответ перед своим народом придется держать им одним.
     Позже я узнал, что командиры подразделений, так же, как офицеры генерального штаба Афганистана, узнавали о предстоящих боевых действиях, как правило, за сутки до их начала, а то и за несколько часов.
     Раньше к “зачистке” кишлаков и городов привлекались правительственные войска. Наши войска окружали город, афганские военные шли шерстить соотечественников. Они очень тщательно проверяли дома, подвалы, чердаки... Нам не раз приходилось наблюдать, как они выходили из “зачищенного” города. Каждый из них был похож на верблюда, облепленного многочисленными узлами, баулами, чемоданами. Доходило до того, что вояки правительственной армии волокли на себе комоды и кровати. С их стороны это было, по сути, узаконенное мародерство. Не удивительно, что для поддержания “крепкой народной власти” в “зачищенных” городах требовались советские солдаты.
     Это была странная война: не было ни открытого противостояния, ни тыла, ни линии фронта. В первые полгода нашего пребывания в Афгане в ответ на один выстрел душманов мы направляли шквал огня из всех видов оружия. Но дети гор тут же уходили потайными тропами, которые были известны только им. Мы стояли на месте, отряды моджахедов были постоянно в движении. За нами следили и местные жители, и пуштуны — кочевники. Не имея радиостанций, они передавали информацию хитро сложенными кострами, пускали зеркальные “зайчики”.
     Моджахеды знали, что все наши бронетранспортеры были оснащены радиостанциями. На горных дорогах провода от мин они протягивали сначала по земле, затем по стоявшим на обочине дороги чинарам или тополям. Первая машина цепляла провод антенной, гремел взрыв, вся колонна вставала... Позже, во время марша, при подходе к узкому участку горной дороги, где “духи” любили устраивать засады, мы снимали антенны со всех машин.
     Для изготовления мин моджахеды применяли все, что попадалось им под руку. Бывало, что большой чугунный казан наполняли взрывчаткой вперемешку с камнями. Получалась мощнейшая мина. Солдаты болели желтухой, офицеры — болезнью Боткина, а генералы лечились от гепатита      — Вино и водку достать было очень сложно. В кишлак за самогонкой не сбегаешь — у афганцев был сухой закон. Многие из срочников быстро привыкли к анаше. Кто, накурившись, плакал, кто безудержно смеялся, а кто в бреду матерился по-черному. Да что там спиртное, не хватало даже питьевой воды. Несмотря на запрет, многие из нас пили воду прямо из арыков, через восемь месяцев в батальоне началась эпидемия желтухи. Профилактические прививки никому из нас не делали. У каждого четвертого нашего солдата пожелтели белки глаз, а кожа стала как у китайцев. Мы тогда шутили: “Рядовые болеют желтухой, офицеры — болезнью Боткина, а генералы лечатся от гепатита”. Я тоже угодил в госпиталь, неделю пролежал в Кабуле и был “десантирован” в Ташкент. Улетали в санитарном самолете. Весь салон вместо привычных сидений и кресел был заставлен медицинскими носилками.
     В медсанбате на родной стороне мы узнали о трагедии, случившейся на перевале Саланг. Зенитно-ракетная бригада шла маршем на родину. К Салангу подошли ночью. Впереди был тоннель длиной 2700 метров, который усиленно охранялся. Все знали, для его прохождения были установлены жесткие правила. Например, правительственным войскам Афганистана запрещалось входить в тоннель вместе с советскими войсками. Только по очереди.
     В суматохе колонна вошла в тоннель сразу за машинами афганцев. По непонятным причинам машины правительственных войск остановились внутри тоннеля, встала колонна и наших машин. Водитель первой машины от усталости уснул, позже ребята рассказывали, что перед маршем им не дали отдохнуть. Афганцы поехали вперед. А колонна продолжала стоять... Двигатели работали. Когда опомнились, было уже поздно. Двадцать человек находились в тяжелом состоянии, но их удалось все-таки спасти, шестнадцать ребят уснули навсегда... Вентиляция тоннеля была рассчитана на прохождение транспорта с карбюраторными двигателями. Мы позже проезжали через Саланг уже в противогазах.
     Вернувшись в часть, Андрей получит чеки “Внешторга”. Магазин — в Кабуле. Один. Сначала получат возможность отовариваться офицеры, когда же очередь дойдет до рядового состава, брать уже окажется нечего. Долгое эхо окажется у Афгана... За три месяца до дембеля погибнет друг Колька. В БТР попадет реактивный снаряд. Хоронить будет некого. В цинковый гроб наскребут земли с места трагедии. Мать Коли не перенесет горя и умрет через год, еще через год сопьется и погибнет отец. На Красной горке под Подольском у Николая на памятнике напишут: “Погиб при исполнении служебных обязанностей”. Андрей с друзьями допишет: “...на территории Афганистана”.
     “Я пришел домой и обнаружил, что никто толком и не знает о той войне...” — тихо говорит Андрей.