Деловой климат любой страны зависит от того, какие сигналы подают бизнесу власти – разрешающие или запрещающие предпринимательскую инициативу. В России спор о взаимоотношениях власти и бизнеса давно стал не только экономическим, но и политическим. Оксфордский аналитик Самуэль ЧАРАП занимается изучением отношений бизнеса и власти в России на протяжении последних пяти лет. О том, как воспринимают происходящие в этой сфере изменения западные инвесторы и эксперты, он рассказал Наталии Бабасян.
«ДЛ»: Можно ли вывести какую-то закономерность в отношениях бизнеса и власти на протяжении последних пятнадцати лет?
Самуэль Чарап: С середины 90-х, конечно, многое в этих отношениях изменилось. И на Западе, и в России принято сейчас говорить, что все плохо: пошла национализация, «Газпром» уже «съел» или в будущем «съест» всех. Я считаю, что все не так однозначно. В 90-е годы в России наблюдался такой феномен, который называется по-английски state capture, то есть захват государства бизнесом. Начиная с 2001–2002 годов наблюдается определенное равновесие между государством и по крайней мере крупным бизнесом. Уход от модели state capture является положительным фактором. При наличии сильного коррупционного фактора внутри госструктур чиновникам сложнее принимать правильное решение. Необходима четкая граница между бизнесом и властью, иначе все становится очень запутанно.
«ДЛ»: Можно ли сравнивать политэкономическую ситуацию в нынешней России с тем, что было в других странах мира?
С.Ч.: Феномен state capture имел место практически во всем посткоммунистическом мире, от Польши до Узбекистана. Происходящее в России сейчас можно сравнить с ситуацией в Южной Корее или во Франции после Второй мировой войны. В Кореей, например, в конце 1960-их, государство решило что страна должна стать ведущий производитель стали, хотя рынок не подтянул в эту сторону, и Всемирный банк и западные компании одним голосом сказали что такая идея никого смысла не имеет. Несмотря на это, государство активно вмешивалось в эту отрасль, создав Pohang Iron and Steel Company Ltd, на который оно потратило огромные деньги. Двадцать лет спустя эта фирма, ставшихся формально частной после продажа акций на рынке (госпакет все-таки остался мажоритарным), стала одним из мировых лидеров, и даже US Steel обратился к ней за советом. Власть имеет доминантную позицию, но существует взаимодействие между государством и бизнесом для продвижения каких-то социально-экономических целей. В недавнем Послании Президента России Федеральному Собранию было много внимания уделено так называемым институтам развития, которые предполагают довольно тесное сотрудничество бизнеса и власти.
В мировой истории есть много примеров, когда существуют полугосударственные структуры, созданные для сотрудничества с бизнесом. Функцией таких структур является продвижение каких-то социальных или экономических направлений. Часто это называется «частно-государственное партнерство». Такое партнерство может выглядеть по-разному. Оно может разворачиваться в социальной сфере. Но в случае с Посланием президента речь идет о партнерстве именно в экономике, где через подобные структуры осуществляется поддержка отдельных отраслей и секторов экономики.
«ДЛ»: Но насколько это будет эффективно, если учесть огромный рост числа чиновников и тот факт, что чиновник всегда менее эффективен, чем предприниматель?
С.Ч.: Конечно, было бы куда лучше, если бы площадка для принятия решений была идеальной. Но этого нет. Да, в послевоенной Франции ситуация была более благоприятной, но вам надо работать с тем, что есть, а не с тем, что могло бы быть. Коррупция была во всех упомянутых мной государствах. Широко известно в последние годы, какое количество связанных с коррупцией судебных процессов имеет место в Южной Корее. В Японии 60–70-х годов уровень сращивания чиновников и бизнеса также был очень высок (хотя они этот феномен коррупцией не называли). Но, с моей точки зрения, говорить, что все чиновники коррумпированы и государственный аппарат плохо работает, и на этом останавливаться – неправильный подход. Проблемы государственного аппарата необходимо решать, с коррупцией надо бороться, но одновременно надо двигаться в других сферах государственной политики. Базовая идея, которая была сформулирована в послании, состоит в том, что экономика без активного и правильного участия государства не имеет больших шансов пережить переходный период, который до сих пор продолжается. Возьмите, например, «Объединенную авиастроительную корпорацию» (ОАК). Многие говорят о том, что это будет неэффективно, но, на мой взгляд, сам принцип имеет положительные исторические прецеденты.
«ДЛ»: Основная государственная корпорация «Газпром» пока не демонстрирует чудес эффективности. Между тем идея ее создания тоже изначально была правильная…
С.Ч.: Согласен, что «Газпром» – это далеко не идеальный пример эффективной госкорпорации. У государственного сектора есть очень большие минусы, у госкорпораций во всем мире существует масса проблем. Но у
частного сектора в российских условиях есть тоже очень большие минусы. Полностью приватизировать «Газпром» сейчас было бы ошибкой, хотя тот факт, что 49% акций в частных руках, должен позитивно отразиться в будущем. Но если говорить об ОАК, многие считают, что без подобной инициативы со стороны государства российское авиастроение умерло бы.
«ДЛ»: Как на Западе воспринимается ситуация с бизнесом и властью в России?
С.Ч.: Если в 90-х речь шла о state capture, то сейчас, наоборот, говорят о business capture, то есть о захвате бизнеса государством. Этот стереотип сейчас очень распространен на Западе. Западная пресса говорит о том, что Кремль национализирует всю российскую экономику, давит на иностранных инвесторов, расширяет государственный сектор, увеличивает количество так называемых стратегических отраслей. Но и у инвесторов, и у исследователей-профессионалов имеется другое мнение на этот счет.
«ДЛ»: Западная пресса постоянно пишет, что риски в России очень велики. Но инвестиции все-таки растут. Чем это объясняется?
С.Ч.: Во-первых, в других странах ситуация бывает еще хуже. Например, многие считают, что в Китае рисков больше, чем в России. Во-вторых, в России очень высока возможность зарабатывать большие деньги. В-третьих, иностранные инвесторы пришли к выводу, что происходящее в сфере топливно-энергетического комплекса – это отдельная история, а ЮКОС – особый случай, и начали инвестировать в другие отрасли.
«ДЛ»: То есть опасений, что кто-то может отнять все, что вложено, не существует?
С.Ч.: Большинство инвесторов отдают себе отчет в том, что риски высоки, и предпринимают меры, чтобы их устранить. Например, многие инвесторы предпочитают, хотя и нечасто говорят об этом вслух, чтобы Путин остался на третий срок. Считается, что это минимизирует их политические риски. Но высокие риски не стали, например, препятствием для открытия всеми западными инвестиционными банками в России своих офисов. Та грустная картина, которую рисуют западные СМИ, не всегда отражает рабочие условия в конкретных отраслях экономики.
«ДЛ»: Когда мы говорим про политические риски, что имеется в виду?
С.Ч.: Раз мы говорим про третий срок, это значит, что одним из основных политических рисков является смена главного арбитра отношений между бизнесом и властью, то есть президента. Институт президентства в России настолько влиятелен, что смена фигур может серьезно изменить экономическую политику. Другой пример. Менеджеры компаний, работающих в регионах, для определения рисков, как правило, хотят знать, каковы отношения между губернаторами и местными предприятиями, какие партии представлены в региональном парламенте, какая именно у этого парламента позиция по тем или иным вопросам, насколько активно работают профсоюзы. Тем, кто работает на федеральном уровне, конечно, небезразличны отношения, складывающиеся между чиновниками и бизнесменами в конкретных отраслях, и активность регулирующих органов.
«ДЛ»: В середине 90-х годов вроде бы бизнес чувствовал себя в России куда более свободно, чем сейчас. Тем не менее тогда иностранных инвесторов было куда меньше. Чем это можно объяснить?
С.Ч.: Тут есть очень много факторов. Я назову три. Частный сектор в России начал активно развиваться в 1994–1995 годах. А в 1998-м уже произошел дефолт, и после него все убежали как можно скорее. Три года – очень немного. Кроме того, в условиях state capture правила игры менее определенны, чем при business capture. В середине и конце 90-х годов политическое руководство менялось просто молниеносно. В 90-е годы, если я не ошибаюсь, сменилось шесть министров внешней торговли. При Путине кадровая стабильность выглядит просто удивительной. Тот факт, что Греф находится на своем месте восемь лет, выглядит очень убедительно.
