Сначала мы ругались. Да что там, дрались даже.
На глазах моей коллеги в супермаркете на Кутузовском сошлись в рукопашной из-за спора о Майдане двое покупателей-москвичей. Разнимали их мясник из Белоруссии и помощник мясника из Узбекистана.
Водитель одного из банков в Калуге на корпоративе по случаю 8 Марта убил коллегу — не сошлись во мнении о политической ситуации на Украине.
В Донецкой области еще до всех боевых действий один родственник зарезал другого во время политического спора.
Фильм ужасов.
Но, как нам хорошо известно, не те фильмы самые страшные, в которых кровища и убийства. Самые страшные те, в которых вместо рек крови — зловещая тишина, и парализующее ожидание, и молчаливое предчувствие кошмара.
Сейчас, спустя семь месяцев с начала событий на Украине, мы попали именно в такой хоррор.
«Молчи, Викторыч, молчи. Ничего не говори. Жарь себе шашлычок, переворачивай шампуры и следи за углями, не отвлекайся. Не отвечай никому! Вот, музыку погромче сделай, а еще можно всем предложить обновить содержимое бокалов. Только не встревай в разговор, не нагнетай!» — пишет в своем профиле в Фейсбуке журналист «Эха Москвы» Владимир Варфоломеев, видимо, описывая выходной в компании родственников — и то, как он методом аутотренинга уговаривает сам себя не заводить разговоров о политике. Потом жалуется, что не сдержался и все-таки ответил.
«Все, я ухожу», «Я ничего не комментирую», «Пост не для дискуссий!» Такими предупредительными надписями теперь снабжают едва ли не каждый второй текст в социальных сетях. Как говорится, лишь бы не было войны. Виртуальной войны — с друзьями, родственниками, знакомыми, соотечественниками.
Но в Интернете «принцип норки» все-таки пока еще действует лишь половинчато: так или иначе, но мы все-таки высказываемся, просто дальше сказанное обсуждать не хотим. Как у ледяной речки: трогаешь воду — и сразу отдергиваешь ногу.
В нашей обычной, настоящей жизни этой половинчатости уже нет, остался один вариант: молчание.
Кто-то просто перестал разговаривать с теми, кого «все равно не переубедишь», кто-то продолжает отчаянный блеф: делает вид, что все хорошо, оставляя коммуникационную «делянку», на которой не развернуться. Погода, здоровье детей, ремонт и отпуск — вот и все, о чем можно поговорить, не рискуя в один миг нарушить окружающий тебя хрупкий мир. Но и то с опаской. Вдруг клубника, которую ты купил ребенку на рынке, окажется крымской? Или ремонт делают строители с Восточной Украины? Или, наконец, ты просто пришел в гости, а там в меню — котлеты по-киевски? Совершенно непонятно, где наступишь на мину. Вот и ходишь по этой делянке аккуратно, еле дыша, выделывая акробатические этюды, как героиня фильма «Если наступит завтра», перелезающая через лучи световой сигнализации. Заденешь — заорет.
Недавно в эфире украинской радиостанции, где я сейчас работаю, мы обсуждали предложение губернатора Днепропетровской области Игоря Коломойского возвести стену между Украиной и Россией. Высокую, широкую, со рвами и колючей проволокой, под током. 93% проголосовали «за». Желание, в общем, объяснимое на фоне всего, что происходит, чтобы хоть каким-то способом остановить бойню. Но я в тот момент подумала, что речь тут не только о физической стене. Виртуальная стена, со всеми перечисленными, пусть и невидимыми атрибутами, уже возведена. И она проходит вовсе не по границе Россия—Украина. Это стена между родственниками, друзьями, коллегами и просто хорошими знакомыми, которым стало сложно, иногда почти невозможно говорить друг с другом.
Еще одно голосование: «Готовы ли вы принять у себя беженца, если он придерживается других взглядов?» 75% не готовы. Говорят: если мы со своими родными не знаем как общаться — какие беженцы?
«Политика — политикой, а личное — личным» — чем старше ты становишься, тем труднее этот принцип соблюдать. Хочется проводить время с единомышленниками, не тратя силы на подлаживание, дипломатические ужимки и хождение по минному полю.
Впрочем, психологи говорят, что такой сценарий — о птичках, рыбках, манной каше и размере детских колготок — оптимален. Общение сохраняется, просто нет острых тем. А один раз я прочитала даже такой совет невропатолога: «Утром, идя на работу, и вечером, возвращаясь домой, пойте про себя «песенку чукчи» — то есть обо всем, за что цепляется ваш взгляд. При этом во все вживляйте себя. Скажем, «я курица с билборда, которая высиживает супермаркет», «я мокрый асфальт, по которому бежит рыжий кот». «Несуразность фраз разгружает наше сознание, и мы начинаем мыслить шире», — утверждает специалист.
Курица с билборда — это не так уж плохо для разгрузки, только если быть уверенным в том, что общение с близким тебе человеком этой курицей и не ограничится. Ведь если увлечься такой игрой, этим коммуникационным маневрированием, можно так и остаться навсегда на уровне песенки чукчи и свести все общение к принципу «что вижу, то пою». Передай сахар — вкусный суп — новый айфон — куда в отпуск — какой детсад — у вас почем черешня — плесни на шашлык, обнови бокал.
Удобно, безболезненно, практично. Но не по-настоящему. Целлофановое общение.
«Даже ненавидим мы исподтишка» — эти слова из известного стихотворения Надсона сейчас как раз про нас. Понятно, что открытой ненависти и так хватает; понятно, что «а поговорить?» мы все уже пробовали, и вроде бы ничего не вышло; понятно, что уже обожглись и проще забраться в норку. Но только и эта норка не так безопасна, как кажется.
В словаре лингвистических терминов есть определение такого приема, как «фигура умолчания». Это, сказано в словаре, «оборот речи, заключающийся в том, что автор не до конца выражает мысль, предоставляя читателю (или слушателю) самому догадаться, что именно осталось невысказанным». «Но слушай: если я должна тебе... кинжалом я владею, я близ Кавказа рождена», — приводят авторы цитату из произведения Пушкина. Что там, на месте многоточия?
Общаясь такими удобными с виду фигурами умолчания, мы рискуем тем, что эти многоточия, как справедливо отмечено в словарной статье, наши собеседники поймут и истолкуют по-своему. И заочный спор, и заочная, мысленная драка, которых мы так боимся, будут продолжаться внутри, невидимые, но столь же ожесточенные. Я вовсе не за реальное рукоприкладство, как в том мясном отделе супермаркета, нет. Я просто за то, чтобы, если есть мудрость удержаться от оскорблений, обвинений и драк, все-таки попробовать поговорить.
Иначе эти внутренние споры когда-нибудь взорвутся чем-то еще более страшным, чем, например, битье бокалов на дружеских посиделках. Окончательным отчуждением. И в жизни будет страшнее, чем в триллере.
