— До 1941 года, когда немцы оккупировали Смоленщину, я работал в совхозе. Было мне 12 лет, родители умерли еще в 33-м году, я самый младший из шести детей, жил с братьями. Приближение войны чувствовалось в воздухе. Когда копали картошку, ложились, прикладывали ухо к земле, чтобы понять, откуда доносятся взрывы. Дороги были забиты беженцами. Мы же надеялись, что немцев еще остановят.
Когда пришли фашисты, части Красной Армии, которые не смогли пробиться к своим, остались партизанить. Места у нас глухие: кругом леса, топи, болота. Мы с другом, Петрухой Лисичкиным, были связными, занимались разведкой, показывали партизанам подступы к железной дороге, где можно было заложить взрывчатку.
В мае 43–го нас выследили. Мы оказались в гестапо, потом нас повезли в тюрьму в Рудню, следом — в Витебск. Везде допрашивали и били до потери сознания. В августе мы оказались в вагоне для перевозки скота. Эшелон шел на запад…
— Знали про концлагеря?
— В Союзе тогда про них никто ничего не знал. В одну из ночей поезд остановился, мы спрашиваем, что это за город, слышим: «Аушвиц». Нас разделили, женщин погнали в один из бараков, подростков и стариков — в сторону санпропускника. Всех остригли наголо и начали загонять под холодный душ. Под ледяную воду никто лезть не хотел. Тогда в ход пошли плетки. Полотенец не хватало, на мокрых людей из ящика без разбора бросали полосатые робы. Потом мы узнали, что это была одежда заключенных, которых раздели перед расстрелом…
На выходе специальная команда всем на левой руке колола номера.
В концлагере были специальные клейма — набор подвижных металлических пластин с иглами, которые вставлялись в специальный штамп и позволяли составить нужный номер. Нам же просто один из немцев писал чернилами на руке номер, второй — накалывал числа иголками. Было больно, шла кровь. Об обеззараживании никто не думал…
На груди полосатой робы 14-летнего Жени Ковалева был нашит треугольник с номером и буквой «р». Так помечали заключенных из Советского Союза.
— После обработки нас посадили в карантин. В блоке было человек 700. Каждый день мерили температуру. Немцы боялись тифа. Советские военнопленные, которые занимали часть блока, предупредили нас: «Ребята, вы смотрите, не попадитесь с температурой! Иначе больничный барак — «ревир», путь из которого — только в газовую камеру». Надзиратели издевались над нами как хотели. Например, клали на пол и катили как бревно…
Те, кто выжил в карантине, попали в лагерь Аушвиц-2, также известный как Биркенау, или Бжезинка. Это то, что обычно подразумевают, говоря об Освенциме. За двумя рядами колючей проволоки стояли деревянные бараки. На воротах лагеря была издевательская надпись: «Труд освобождает».
Я попал в 32-й блок. Там была команда, которая строила овощехранилище. Там же располагалась группа «Канада», которая сортировала личные вещи заключенных, прибывающих в лагерь. Название было выбрано как издевка над польскими заключенными. В Польше слово «Канада» использовалось как восклицание при виде ценного подарка: раньше польские эмигранты часто отправляли подарки на родину из Канады…
Куртки, которые выдавали узникам, не защищали их зимой от холода. В сильные морозы заключенные носили под ними куски бумажных мешков из-под цемента.
Ботинки с деревянной подошвой у многих узников были не по размеру. Люди натирали ноги, раны гноились. Кого признавали нетрудоспособными, тут же отправляли в газовую камеру.
В бараках содержались сотни тысяч евреев, поляков, русских, цыган, венгров, румын… Постоянно слышался плач и стоны. Без конвоя никто не имел права отходить от барака дальше чем на 50 метров. Охрана стреляла без предупреждения.
«Засыпали вечером и не знали, доживем ли до утра»
— Внутренней вражды не было?
— Нет, со всеми жили дружно. Поляки, получая посылки, делились с нами продуктами.
— Как вас кормили?
— Утром давали чай, в обед — баланду из гнилой капусты или вареную брюкву, вечером — кусок хлеба и чай. Работали при этом мы по 11 часов. Возвращаясь в барак, видели, как дымят трубы крематориев. Они останавливались в сутки лишь на три часа, чтобы заключенные смогли очистить печи. Людей отправляли в газовые камеры целыми железнодорожными составами. В зал через трубы пускали газ — цианистый водород, получивший название «Циклон-Б». Узники погибали через 5–7 минут.
С убитых женщин срезали волосы, их закупали немецкие текстильные фирмы по полмарки за килограмм для изготовления плотно переплетенной ткани — бортовки. Золотые зубы, вырванные у мертвых людей, переплавляли в слитки и отправляли в главное санитарное управление в Берлине. Потом зондеркоманда сбрасывала трупы в печь. Пепел узников шел на удобрение.
Врачи-эсэсовцы проводили над заключенными эксперименты. Здоровым людям внутривенно вливали кровь больных тифом. Потом испытывали на них новые препараты и извлекали их органы для изучения.
Убийцами в белых халатах изучалось действие химических веществ на человеческий организм, для чего узникам втирали токсические субстанции. Проводили также опыты по стерилизации людей тех национальностей, которые нацисты считали низшими. Германии нужны были работники, которые были бы лишены возможности размножаться. У женщин изымали яичники, мужчинам облучали половые органы. У заключенных после этих опытов начинались рвота и кровавый понос. Большинство из них погибало или превращалось в калек. Нетрудоспособных умерщвляли уколами фенола.
Мы засыпали вечером и не знали, доживем ли до утра. Некоторые не выдерживали нервного напряжения, совершали самоубийство, бросаясь на электрические провода в ограждении.
В конце 44–го отделили всех молодых ребят и перебросили в 29-й блок. Мы перепугались, думали, что всех сожгут. Но нас заставили убирать лагерь. При этом проводилась, как говорили немцы, селекция. Всех выстраивали на плацу, фрицы решали, кому еще жить, а кого отправить в газовую камеру и крематорий. Я трижды проходил проклятую селекцию. До сих пор помню этот смертельный страх…
После очередного отбора нас перегнали в цыганский лагерь. В блоках там жили семьями цыгане, многие — с маленькими детьми. И в одну ночь их всех уничтожили. Там такой нечеловеческий стоял крик! Ужас что творилось. Из бараков нас не выпускали, на всех перемычках стояли пулеметчики. Утром встали — тишина; рядом с блоком, где жили цыгане, — никого.
— Как на себе почувствовали перелом на фронте?
- В декабре 44–го эсэсовцы взорвали печи, где сжигали трупы заключенных. Людей стали грузить на машины и увозить в неизвестном направлении.
Нас, малолеток, в начале января 45-го года загрузили в вагоны и увезли в Судеты, на территорию Чехословакии, где был филиал концлагеря. Я попал в команду, которая занималась ремонтом железнодорожных путей. Укладывая рельсы, мы все чаще видели самолеты с красными звездами. Постоянно велись разговоры, что вот–вот должны подойти советские войска. Немцы будто озверели. Однажды нас всех выгнали из лагеря, построили колоннами и погнали в сопровождении злобных овчарок. Часа через два у большого населенного пункта рассадили на поляне. Подъехали автоматчики на мотоциклах. Думали — расстрельная команда. У кого-то из ребят не выдержали нервы — двое вскочили, побежали, их тут же срезали очередями.
Через час нас подняли, построили и погнали колонной в лагерь. Заходим в ворота, смотрим — эсэсовцы все куда–то исчезли. В лагере — трое чехов с красными повязками на рукаве. Говорят: «Мы теперь отвечаем за вашу жизнь».
«Прошли через военную контрразведку»
— Когда пришли советские войска?
— Через три дня. Первым шел капитан, за ним кто–то нес красный флаг. Услышав русскую речь, мы, трижды стоявшие на пороге газовой камеры, расплакались. Собрался стихийный митинг. Выступавший говорил: «Товарищи, вы все на воле, все — свободны. Вас больше никто не обидит и не накажет». Потом приехала полевая кухня. Пожилой солдат говорил нам: «Ребятки, вы сейчас сразу много не кушайте. Может быть заворот кишок». Каждую ложку жидкой гречневой каши мы долго-долго смаковали.
Поляки, венгры, итальянцы, кто мог передвигаться, подходили к нашим военным, обнимали их, хлопали в ладоши, благодарили. Многие от радости плакали. Все так долго ждали смерти, а вышло, что надо учиться жить…
— Чтобы вернуться домой, требовалось пройти фильтрацию?
- Проверка была серьезная. Все мы прошли через военную контрразведку. Особый отдел выдал мне справку о том, что я был в партизанах. В Управлении КГБ по Смоленской области сохранились соответствующие архивные документы. Было известно, что в 43-м я был арестован за связь с партизанами.
Вернулся в родную деревню Смолиговку. Узнал, что друг Петр тоже выжил. Его отправили в Бухенвальд, после освобождения он сразу попал в армию. Меня взяли работать на кинопередвижку. С портативной установкой мы ездили по деревням и совхозам, показывали кино.
А в 46-м меня призвали в армию. Попал служить в Москву, в стройбат. Служил до 49-го года. Директор станкостроительного завода, узнав, что я сирота, похлопотал — меня оставили работать в Москве, дали общежитие. До самой перестройки я проработал на заводе механиком. Там же познакомился со своей будущей женой, Катериной Ивановной, она была из рязанских.
— Глава МИД Польши Гжегож Схетина недавно заявил, что узников концлагеря в Освенциме освободили украинцы…
— Будь живы те поляки, кто участвовал в Варшавском восстании и попал в концлагерь в Освенциме, они Схетину просто бы побили. В бараках рядом с нами было много поляков — они так же гибли, как евреи, русские, французы, румыны, чехи… После освобождения целовали руки советским солдатам. Даже Александр Квасьневский, когда мы приезжали в Польшу на 60-летнюю годовщину освобождения лагеря, сказал: «Спасибо советским воинам, которые не только освободили Освенцим, но и отстояли Краков».
В боях за освобождение Освенцима погибли свыше 200 советских солдат и офицеров.
