С Аней Дубровской мы познакомились в конце лета.
— Приезжай к нам в Уфу, — мрачно сказала она. — Посмотришь, как люди без денег работают.
Она рассказала, что их организация “ГолосАнтиСПИД” на грант Глобального фонда по борьбе с ВИЧ, туберкулезом и малярией год работала с дезаморфинщиками (или “крокодильщиками”) — людьми, сидящими на распространенных сейчас аптечных препаратах. Работали они мощно — охватили 36 квартирных притонов, на которых готовился “крокодил” (это около 400 человек), обменивали там инфицированные шприцы, договаривались с врачами, устраивали людей в больницы. Они спасали жизни. И вот в августе финансирование кончилось.
— И что вы теперь будете делать? — спросила я. — Продолжите?
— Ну да, — согласилась Анна. — Что еще делать-то?
…Прошло три месяца. На своей машине, не получая зарплаты, бывший уже сотрудник “ГолосАнтиСПИД” Катя везет меня по вечерней Уфе на притон. Она говорит, что в городе уже почти никто не колется героином, все перешли на “крокодил”.
— А проект — да, кончился, — говорит Катя. — Но объяснить это людям, которым мы раньше помогали, я не могу. Мне до сих пор звонят, когда надо вызвать “скорую”, найти врача, довезти человека до инфекциониста или нарколога. Мы едем туда на своем транспорте. Я не могу сказать: “Извините, нам больше не платят бабло”. Просто еду…
Вот и сейчас Катя везет меня к мужчине, употребляющему “крокодил” — это препарат, который готовят из кодеиносодержащих таблеток от кашля. Он очень токсичен и вызывает постепенное омертвение органов и воспаления. У этого человека загноился локтевой сустав, гной в больнице откачали, но парня быстро отправили домой. Сейчас у него температура 39. Катя говорит, что “скорая” развернется, только увидев его. Ее задача — добиться от врачей помощи.
…Квартира встречает нас сильным запахом то ли сгоревшей проводки, то ли перегретой розетки. Для притона в квартире слишком много взрослых: мама, мамины подруги. Нас с Катей ведут в большую комнату. Она полупустая, на полу — налет пыли. Из мебели диванчик, работающий телевизор и кресло-качалка. На диванчике — две щуплые девушки, как мне показалось, подростки. А в качалке — я даже не знаю, получится ли описать, — очень больной человек.
Тоненькие руки и ноги потерялись в черном тренировочном костюме. Опухшие губы, широко открытые глаза и горько наморщенный лоб придают ему вид изумленного ребенка. Это Костя, ему 38. Примерно раз в минуту он наклоняется, кресло делает движение вперед, и мама за плечи возвращает Костю в исходное положение. Это единственное, что он может сделать, — шевельнуть свое кресло.
Костя уже не разговаривает и сам не ходит. “Крокодил” откусывает функции человека одну за другой. Вчера он не узнал Катю, хотя они знакомы сто лет.
В кресле сидят Костина сестра Вера и его бывшая девушка Женя. У Веры то же выражение на лице и опухший рот, как у брата. Да и Женя… “Обе “крокодильщицы”, — говорит Катя.
Подруги матери молчат, сложив руки на животе. Мама ведет бесконечный монолог: “За что такие дети, у всех нормальные, мои как зомби, я же с ними ночи не спала в больнице”. Вечная надежда матери достучаться. Она не понимает, что это давно не в ее силах. Но надо же вести воспитательную работу — в доме чужие... У Жени и Веры очень часто звонят мобильные. Они слушают, но сами почти не говорят.
— Вот! — восклицает мать, крупная гневная женщина. — Ночью засну — тут шалман и начнется.
Вера с Женей апатично молчат. Ну да, начнется. Это мама еще сегодня на работу не пошла. Я вижу в оттопыренном кармане кофты Веры шприц. Что называется, в чем стояла, в том пошла.
Катя вызывает “скорую”. Мама говорит, что хирург велел делать Косте перевязки. А как самой, там же трубка? Но медсестра будет приходить только за 300 рублей.
Катя говорит Косте, что ему надо поехать в больницу, а Вере — на реабилитацию. Костю на реабилитацию сейчас не возьмут — он реально плох, у него запущенный ВИЧ. Костя слабо приоткрывает рот: “А…” То есть — да, он поедет. Наконец приезжает “скорая”. Поначалу врач не понимает специфики и спрашивает, не жертва ли Костя катастрофы. А вот медсестра кидает всего один взгляд и говорит:
— Бесплатно не повезем. Оплатите машину — 300 рублей.
Мама говорит, что Костя болеет две недели — температура, воспаление сустава, гной. А потом режет сплеча: “Он наркоман”.
— Наркоман?! И Б20? (То есть ВИЧ-положительный на языке медиков. Авт.) — встревоженно переспрашивает врач. Он звонит в поликлинику, там говорят, что такого больного вести не надо. И врача с медсестрой тут же начинает сносить в сторону двери. Они не только не увозят пациента-доходягу, но даже отказываются его перевязать. Мы с Катей по очереди достаем удостоверения — она от “Голоса”, я — прессы. Врач сдает позиции, пытается оправдаться, и в конце концов нам удается уговорить его сменить больному повязку! Он достает из кармана перчатки и с непосредственностью спрашивает, нет ли у нас бинтов и стерильных салфеток. Потому что у врачей “скорой” нет с собой ничего.
Врач перевязывает локоть, касаясь руки кончиками пальцев, я держу кювету у Кости под рукой. Медсестра стоит в углу и даже не подходит мне помочь.
— Никто не виноват, — пожимает она плечами, миролюбиво кивая нам на прощание. — Время такое.
Она имеет в виду, что клятву Гиппократа сегодня никто не принимает всерьез.
Врачи уходят. Мы тоже идем к выходу. Наша победа состоит в том, что врач обещал убедить прийти к Косте терапевта. Очень жаль мать, мы с Катей просим ее сходить на группы самопомощи для родственников наркозависимых “Нар-Анон”. Вера, явно приволакивая ноги, провожает нас до двери. Ей всего 31. “Ты понимаешь, что он умирает?!” — спрашивает одна из женщин, закрывая за нами дверь. Голоса затихают.
Для меня драма закончена. А вот Катя сюда вернется: надо вызвать из СПИД-Центра медсестру проверить Костин иммунный статус, договориться и положить его в хирургию, потом — в наркологию. И Вера. И мама. И Женя…
Черт. В свое свободное время, на своей машине. Но как их там оставить? Они надеются…
* * *
Наша вишневая машинка покрылась льдом. Катя прогревает ее и сама прыгает, чтобы согреться.
— Костя год назад сдал анализ, ему в лоб сказали: “У тебя ВИЧ”. И он больше туда не ходил. В каком он состоянии сейчас — неизвестно. У Жени тоже ВИЧ. Сейчас ночью к ним придет толпа “варить”. Представляешь — какое там инфицирование идет? Веером! Они колются дома, в подъезде, на лавочке. Мы, когда им шприцы меняли, мешками их выносили. “Крокодильщикам” шприцев надо в 5—6 раз больше, чем героиновым. Каждый месяц новые случаи ВИЧ выявляли…
Мы садимся в машину, Катя говорит:
— Как тебе запах в квартире? Это от “крокодила”. Варят банками и кастрюлями, запах не выветривается вообще. Когда в квартире притон — там “вечный огонь”. “Крокодильщик” все время занят. Это постоянный процесс. Героинщику надо уколоться два раза в день.
“Крокодильщику” — от 2 до 15. Если, допустим, там девушка забеременеет, ей выйти из этого круга невозможно. Одну из девчонок наши ребята из притона долго вытаскивали, она на позднем сроке уже была. В наркологию ее не взяли — беременных не берут. На аборт — поздно и дорого. Мы ее потом потеряли из вида. Что с ребенком, родился ли он — никто не знает…
Катя везет меня по городу и рассказывает о людях, которых она встречает на таких квартирах каждый день, про их болезни, смерти, мучения, про то, как летом они брали на выезды медсестру обрабатывать гнойные раны и сопровождать людей к хирургу — для ампутации… Не жизнь, а агония, судорога. Невозможно подумать, что из такого состояния можно вернуться.
А ведь можно. Потому что человек сильнее крокодила.
Катя — Анонимная, ходит на группы самопомощи Анонимных Наркоманов. Сейчас у нее ребенок, она не курит, не пьет, вегетарианка. Но она была такая же. И эти люди, про которых она рассказывает, — ее знакомые, друзья детства, с которыми они вместе торчали. Катя жила в подъезде, и родная мама не хотела ей даже выносить еду на лестницу. Она знает этих людей по 10 лет. И возможно, Катя единственная на всем свете, кто помнит их веселыми и здоровыми. И она борется за них. Она рассказывает о том, как кто-то перестал употреблять, родил девочку, стал лечить ВИЧ.
Недавно Катин правильный парень попросил “временный перерыв” — он узнал, что она была наркозависимая. Я спросила: “А то, что ты жизни спасаешь, он не узнал?”
* * *
Я снова в машине, теперь с Аней Дубровской. По дороге на глаза все время попадаются сияющие вывески “ДАРЫУХАНА”.
— А что это за Ухан такой щедрый?
— А? Дарыухана? Аптечные товары по-башкирски.
Аптеки. В Уфе их очень много. Чтобы приготовить “крокодил”, надо достать таблетки от кашля, йод, бензин, соляную кислоту. Аптекари видят, кому продают. Тем не менее продают, и Башкирия, как и многие другие регионы, сидит на “крокодиле” уже третий год.
— Когда проект работал, мы объезжали по четыре притона в день, — говорит Анна. — Едешь и везде видишь смерти, гниющие тела. Каждый день говорят — этот умер, этот. Вот ты планировала приехать, мы договорились с хозяином одного притона. Вчера сказали — умер…
Это очень закрытая группа: “крокодильщики” почти не выходят из дома. А мы смогли наладить с ними контакты. Приезжали прямо на квартиры с экспресс-тестами на ВИЧ — тут же можно было узнать результат. А так бы они никогда до лаборатории не дошли. У нас были “доверенные” врачи — хороший, понимающий нарколог, гинеколог. Если кто передвигаться не мог, мы сами в больницу отвозили. Добились, чтобы наших клиентов принимали в специальные дни без очереди. А еще у нас был очень сильный проект с секс-работницами — трассовичками, агентствами, МСМ (“мужчины, имеющие секс с мужчинами”. — Авт.). Да что там…
Аня берет с заднего сиденья пачку бумаг и кидает мне на колени. Это отчет по работе с СР (секс-работницами или, по-народному, проститутками). За год они охватили работой 381 (!) женщину. Девушки были как из “досуговых агентств”, так и “уличные”, употребляющие наркотики, без жилья и документов. Из отчета: “Поскольку график выездов отлажен, девушки готовят к нашему приезду целые пакеты грязных шприцев, не боясь милиции. Они перестали выкидывать их в подъездах и в местах употребления, складируют в тайниках и ждут нашего приезда”.
Сутенеры сами звонили по телефону и договаривались еженедельно привозить своих работниц, чтобы они могли протестироваться на ВИЧ и сифилис, попасть к гинекологу и психологу, взять презервативы…
— Когда финансирование кончилось, я долго переживала, злилась, были нормальные человеческие реакции, — говорит Анна. — Конечно, все нашли себе другую работу. Но организация — это мой ребенок. Я не могу ее бросить. Я знаю, что без наших выездов люди начнут быстрее умирать. Мы не работаем уже три месяца, а они звонят. Им больше и обратиться-то не к кому…
Девушки, сейчас стоящие на улицах Уфы, — последние героинщицы.
— “Крокодильщицы” не выходят на улицу в принципе, — говорит Анна. — Только за бензином и в аптеку. “Крокодил” держит полтора-два часа. И надо колоть по новой. Это процесс бесконечный.
— А зачем он нужен? Не наркотик, а безумие какое-то.
— Доза героина — 1200 рублей. А дозняки у всех огромные, денег взять неоткуда. Поэтому на героине сейчас 15 человек из 100. А “крокодил” обходится рублей в 350. На него переходят, когда ломает без героина. Никто не собирается на нем торчать! Люди прекрасно видят, что это такое. Говорят: “Я только один раз”. И все… Человека, употребляющего “крокодил”, невозможно вытащить на реабилитацию: он и хочет, но не может отойти, его накроет через полтора часа. А ломка страшная, как на дозе 5—7 граммов героина. Неуемная боль, да еще гниющие раны и внутренние органы, тяжелый запах. У них ремиссии не бывает. “Крокодильщики” после полутора-двух лет не выздоравливают. …Ты думаешь, они не понимают, что делают?
Героинщики — в своем роде оптимисты, они рассчитывают, что когда-нибудь завяжут. “Крокодил” — это все. На “крокодиле” люди начинают плакать, если спросить их о будущем.
…Мы приезжаем к Ольге. Они с Аней вместе учились в школе. Аня рассказывает про обычную девчонку, которая и образование получила, и в милиции работала, но вот — съехала на “крокодил”. В квартире стоит запах старости и грязи. Ольга очень болеет, еле говорит. Красивое, искаженное от физической боли лицо. У нее температура уже за 39, абсцесс, но вроде врач был.
Я сижу, страдаю, потому что не знаю, о чем с ней говорить, потому что запах и тоска в квартире и никакой человек не должен так жить. А Аня смотрит на Ольгу с нежностью, заботливо расспрашивает. Потому что для нее Оля осталась прежней. Такой, какой я ее никогда не увижу.
И может быть, она вернется. Потому что завтра к ней приедет Аня.
…Мы едем обратно, мне скоро улетать, а Ане надо навестить еще пару человек. В темнеющем городе ярко зажигаются вывески с дарами ухана. Аня ведет машину и рассказывает, рассказывает о своих умирающих сверстниках, о равнодушных врачах “скорой”, о том, что в наркологию не берут с 4-й стадией ВИЧ, а она у каждого второго клиента. И о том, что она не знает никого из “крокодильщиков”, кто бы принимал терапию против ВИЧ. И что “в употреблении” их не берет ни одна больница, и нужны личные связи, чтобы пристроить человека. Она говорит о том, что нужно отдельное учреждение, которое бы брало наркозависимых в любом состоянии. Если нам, конечно, нужны эти люди… Но кроме Ани и Кати они, кажется, никому не нужны. Аня рассказывает про 30-летнюю Олесю, которая с сепсисом попала в больницу. Ее прооперировали и выписали на второй день. Сказали, нет мест. На третьи сутки она умерла дома. Кому была нужна эта смерть? Это так и надо — вместо реабилитации?
* * *
Из отчета “ГолосАнтиСПИД”: “…Республиканский наркологический диспансер ссылается на нормативные акты, по которым наркологи могут оказывать помощь лишь людям со 2—3-й стадией ВИЧ без сопутствующих заболеваний. Они мотивируют это тем, что после снятия абстинентного синдрома у пациента сразу обостряются все заболевания и он становится угрозой для других пациентов. Усилиями сотрудников в частном порядке удалось госпитализировать пять человек с поздними стадиями ВИЧ. Ради сохранения жизни одного человека, при отсутствии взаимодействия наркологии и хирургии, приходится все решать в частном порядке и на личных связях. Но самое страшное то, что наркопотребители уже не выходят из притонов. Причины разные: недееспособность, высокая температура, “кумары”, непрерывность процесса приготовления и употребления наркотика, собственное неверие в то, что им могут помочь. Все эти факторы являются причиной изолированного образа жизни, труднодоступности медицинских и социальных сервисов, что в итоге чаще всего приводит к смерти”.
В этом году в Башкирии зарегистрировано 1105 новых случаев ВИЧ. Умерло — 203 человека. Каждый пятый.
Эпидемия ВИЧ приостановилась почти во всех странах мира, кроме России.
Уфа