Известные строки Окуджавы не случайно послужили названием этих заметок. Слишком многое вокруг свидетельствует о нарастании радикализации общественных настроений, нежелании и неумении вступать в конструктивный диалог. Что в равной степени относится ко всем без исключения политическим оппонентам. Есть ли выход из этого замкнутого круга? Политический я пока не вижу, но педагогический — ясен.
Много лет назад Булат Шалвович рассказал мне историю, которая о многом заставила задуматься. Поэт камерный, далекий от политики, он никогда не был в чести у властей, но и не вызывал с их стороны особой агрессии. По большей части в критических статьях его атаковали завистливые собратья по литературному цеху. И вдруг — разгромная статья одного из секретарей Ленинградского горкома партии (это была женщина) в «Московской правде», где поэту вменялись в вину безыдейность, абстрактный гуманизм и нравственное растление молодежи. Набор обвинений не отличался оригинальностью. Удивляло другое: страстность автора и сам факт публикации статьи ленинградского партфункционера в московской газете.
По тогдашним неписаным правилам спланированная государственная травля обычно начиналась в центральной партийной печати, дающей сигнал остальным изданиям. И лишь затем спускалась на региональный уровень, где каждый гонитель, действуя в своей вотчине, дублировал на разные лады генеральную линию. Ничего подобного не предшествовало появлению злополучной статьи, да и времена были достаточно вегетарианскими (конец
Далее предоставляю слово поэту:
— Я написал ей письмо, где рассказал о том, как расстреляли отца, посадили мать, как мальчишкой ушел на фронт... Завязалась переписка. Кончилось тем, что она пригласила меня к себе в Питер...
Имея представление о чувстве собственного достоинства и кавказской гордости Окуджавы, я сначала онемел, а потом промолвил:
— Как вы, с вашим умом и талантом, метали бисер перед этой...
— Но она же человек! — последовал мудрый, спокойный ответ.
Позже судьба подарила мне счастье знакомства с отцом Александром Менем. Он, постоянно находившийся на линии огня (доносы, клевета, угрозы), со смехом реагировал на облыжные обвинения в газете «Труд», но обстоятельно, на нескольких десятках страниц, ответил одной-единственной женщине, усомнившейся в его верности церковным традициям.
Письмо это теперь опубликовано. В нем поражает не столько убедительность аргументов, сколько тональность: «Я сознаю, что полон слабостей, недостатков, грехов, разумеется, не чужд и ошибкам, но, сколько помню себя, всегда был верен учению Церкви...» Далее следует исповедальный рассказ о детстве, семье, служении в церкви и лишь потом подробный разбор доводов оппонента.
Результат — тот же, что и в истории с Окуджавой: после получения этого письма женщина прислала отцу Александру новое послание, где она снимает все свои обвинения, раскаивается в своем поступке и сообщает, что осознала истинно христианскую суть его книги и пастырского служения.
Два таких разных человека — атеист и православный священник, — но в сходных обстоятельствах они ведут себя одинаково и добиваются главного результата: врага превращают в друга. Эти примеры наталкивают на серьезные педагогические размышления о культуре и действенности диалога как средства решения труднейших проблем. Прошел не один десяток лет, прежде чем мне открылся подлинный смысл поначалу показавшейся спорной мысли Григория Померанца: «Стиль полемики — важнее предмета полемики».
Разумеется, никто не призывает к безответственному благодушию. Каждый раз, встречаясь с проповедью человеконенавистнических идей, подлогом, подтасовкой, фальсификацией, необходимо давать жесткую отповедь подстрекателям, прекрасно осознающим, что они творят. Но сейчас речь не о них. В публичной схватке даже с самым злобным и недобросовестным оппонентом, которого бессмысленно пытаться переубедить, всегда подразумевается третья, колеблющаяся сторона, которая до поры молчаливо наблюдает поединок, оценивая не только убедительность аргументов, но и стиль их подачи.
В наших обстоятельствах одним из действенных способов обучения юношества диалогу мне представляется развертывание перед учащимися выдающихся образцов достойной полемики в сопоставлении с нынешней жалкой пародией на нее.
Трудно представить славянофила Аксакова, занятого поисками компромата на западника Грановского. При самой глубокой искренней озабоченности поисками исторических путей развития отечества они добросовестно искали истину, а не стремились любой ценой повергнуть в прах оппонента. Так, например, даже тогда, когда назревал полный идейный разрыв и возникла угроза вражды между Хомяковым и Одоевским, они стремились «вопреки всему достичь взаимопонимания или, на худой конец, избежать публичных столкновений». Недаром, вспоминая атмосферу тех давних дискуссий, их непосредственный участник Герцен великодушно писал о своих оппонентах: «Да, мы были противниками их, но очень странными. У нас была одна любовь, но не одинаковая. И мы, как Янус или как двуглавый орел, смотрели в разные стороны, в то время как сердце билось одно».
Едва ли кто-то специально обучал этих людей тому, что сегодня принято называть толерантностью. Воспитание, сам уклад жизни с неписаным, но неукоснительно соблюдаемым кодексом чести предопределяли корректность и добросовестность в самых жарких спорах.
Мне посчастливилось прочитать книгу православного философа С.И.Поварнина «Искусство спора. О теории и практике спора» (Петроград, 1923). Примечательно, что книга, выдержавшая за короткий срок четыре издания (1917, 1918, 1922, 1923), вскоре, как только единственными аргументами в спорах стали кулак и пуля, оказалась забытой на долгие десятилетия. Сегодня же — как никогда нуждается в широком массовом переиздании. Ограниченные рамки статьи не позволяют подробно рассмотреть этот бесценный источник знаний о цивилизованных способах полемики, но показательна даже сама типология споров по их мотивам и целям, приведенная автором:
«1. Спор для разъяснения истины.
В чистом, выдержанном до конца виде этот тип спора встречается крайне редко, только между очень интеллигентными и спокойными людьми.
...Кроме несомненной пользы он доставляет истинное наслаждение и удовлетворение, является поистине „умственным пиром“. Тут и сознание расширения кругозора на данный предмет, и сознание, что выяснение истины продвинулось вперед, и тонкое, спокойное возбуждение умственной борьбы, и какое-то особое, эстетическое, интеллектуальное наслаждение, после такого спора чувствуешь себя настроенным выше и лучше, чем до него. Даже если нам приходится „сдать позиции“, отказаться от защищаемой мысли и т.д., некоторое неприятное сознание этого совершенно может отойти на задний план по сравнению с другими впечатлениями. Такой спор по существу совместное расследование истины. Это высшая форма спора, самая благородная и самая прекрасная.
2. Следующий тип спора: не проверка истины, а убеждение в ней противника. Здесь важна не истина, а противник. И во славу истины часто пускаются в ход уловки.
3. Еще ниже часто стоит спор, когда цель его не исследование, не убеждение, а просто победа. Победа любой ценой даже при таком жалком приеме, как оставить за собой последнее слово. С доводами в таком споре не церемонятся. Спорщики руководствуются не столько доводами рассудка, сколько средствами ораторской убедительности, внушительностью тона, острыми словами, красотой выражения, возбуждением нужных чувствований и т.п.». (Цит. с сокращениями по изданию 1923 года.)
Увы, сейчас и в политике, и по телевидению, и в быту мы наблюдаем лишь последний вид спора. А вступающее в жизнь поколение, в свою очередь, не церемонится с инакомыслящими в Интернете. Начинать размыкать этот замкнутый круг, конечно, надлежит школе. Но одной ей не справиться. Сумеют ли взрослые осознать свою ответственность перед юношеством? Не уверен. Хотя альтернатива диалогу — кровь.
