Так вышло, что интервью с Юлианной записали сразу же после ее мощного дебюта (все в той же Варшаве) — она играла с оркестром Нью-Йоркской филармонии (дирижер Алан Гильберт), с ее стороны — одни восторги.
— Не в бровь, а в глаз: сегодня, увы, даже первые премии на значимых конкурсах не дают гарантированной “путевки в жизнь”, как это было, скажем, 20—30 лет назад. Так что же вы собираетесь предпринять, чтобы войти в более зрелый возраст, не потерявшись?
— С одной стороны, столь весомая премия открывает множество дверей на самые лучшие сцены, дает возможность работать с выдающимися музыкантами планеты… Но: у меня сейчас нет цели давать максимум концертов; мне нужно время и еще раз время на осмысление, на изучение нового репертуара, на саму себя.
— То есть, если судьба вам предоставит 120 концертов в год, вы скажете: нет, спасибо, мне хватит и сорока, но я сыграю их в совсем ином качестве.
— Правильно! Ибо для меня каждый концерт — нечто из ряда вон выходящее, причем не важно, где он состоится, в каком зале и с какой программой. Я должна быть максимально подготовлена, настроена, предельно сконцентрирована…
— А как же слава?
— Про славу вообще бы молчала. Моя задача — оставаться художником, донести до публики свое сообщение — то, что чувствую в музыке… А это не предполагает игры каждый день!
— Но вы можете понять пианистов, которые дают по 200 концертов в год?
— Что ж, сцена всякий раз дает адреналин, это притягивает — ощущение творчества, не сравнимое с будничной жизнью. Музыкантов привлекает это сверхъестественное, сиюминутное… С этой точки зрения понимаю. Но…
— …но если число концертов будет зашкаливать, вы откажетесь?
— Наверняка.
— Пардон, а заработок?
— Заработок — важный аспект, но если действовать логикой, иметь правильную стратегию, то можно хорошо совместить — деньги и количество концертов. Нет, я бы не согласилась играть больше исключительно ради денег.
— Это замечательно, но это лишь означает, что деньги у вас есть. Но да бог с этим… Вернемся к конкурсу: мы, московские журналисты, слушали всех финалистов. Почему-то никто на ваше Гран-при не ставил, это был полный сюрприз. Как вам удалось обойти сильных ребят?
— Скажу честно: это и для меня стало сюрпризом по одной простой причине — выступая в каждом туре, я абсолютно не настраивала себя на “игру на конкурсе”, не было цели играть лучше, чем кто-то, кого-то опережать. Я шла просто как на концерт. Было важно высказать моего Шопена, как я его на сей день вижу. Кстати, до сих пор толком не было времени осознать свою победу.
— Вы вообще человек честолюбивый? Вон в 2006-м взяли вторую премию на Женевском конкурсе (первая не вручалась). Хорошо идете…
— Себя судить трудно. Если спросили бы, насколько эта победа изменит мой характер, — я очень надеюсь (буду над этим работать!), характер не изменится. Ни в какую сторону. Хотя активность возрастет. Но внешние изменения не буду привносить во внутренний мир: музыка требует честности высказывания.
— Вообще быть девушкой-пианисткой в ряду первых безумно сложно… по пальцам пересчитать.
— Мой личный аргумент таков: в тот момент, когда музыкант появляется на сцене, мужчина он или женщина, уже не имеет никакого значения; человек, который озвучивает мысли композитора, лишен пола… Для меня.
— Знаете, я недавно писал полушутливую статью “самые красивые музыкантши Москвы”, так мы все гуртом как раз сошлись во мнении, что пол очень даже имеет значение. Одно дело — что у тебя в голове, другое — какой тебя видит публика…
— Музыка — универсальное средство общения между людьми. Когда я слушаю музыку, то слышу, что в ней происходит, а не то, что ее окружает — пианист там или пианистка… Музыка — в центре восприятия.
— А вот вы были в детстве вундеркиндом? Если да, то как удалось не расплескать глубину звука, не “посереть”?
— Меня никто вундеркиндом не называл. Хотя много играла уже с 5 лет, попала в благотворительный фонд Спивакова, потом в “Новые имена”, к тому же повезло с первой учительницей, Еленой Петровной Ивановой из Гнесинской десятилетки. Она никогда не завышала требований; у нее не было цели, чтоб я в десять лет играла что-то трудное.
— И родители не форсировали развития?
— Ни в коем случае. Они в принципе не заставляли меня играть на рояле! (Кстати, параллельно несколько лет занималась бальными танцами). Никто мне не говорил: вперед, дальше, быстрее!
— В редакции спрашивали — вы не родственница министра культуры?
— Нет-нет, папа — физик, мама — журналист.
— А почему вы именно Юлианна, не Юля?
— Я — Анна, рожденная в июле. Почему Анна — не знаю, родителям так понравилось.
— Где постоянно живете? Насколько остаетесь русской?
— Живу в Мюнхене, так комфортнее на данный момент. Но паспорт российский, и менять его не собираюсь. Часто бываю в Москве, где дом, родители, бабушки… В прошлом сезоне играла концерт в Рахманиновском зале.
— А сейчас не было звонка из нашей филармонии: мол, раз победили, гордость России, приезжайте на сольник…
— Нет, из Москвы с подобными предложениями никто еще не звонил. Но надеюсь, что там поиграть удастся. Очень бы хотелось, честно скажу.
— Но последние годы вы провели в Европе, и подозреваю, что карьеру дальнейшую вы более ориентируете на Запад, чем на Россию?
— Не хочу тут определенно высказываться. С большим удовольствием играла бы в России, надеюсь, это произойдет.
— Знаете, какая музыкантша сегодня в России у других девушек-музыкантов пользуется большим уважением? Это скрипачка Алена Баева, родившая уже второго ребенка. Стоит на сцене до последнего, потом рожает, ребенка с няньками возит на гастроли с собой, в общем, берет от жизни все. “Музыка — это еще далеко не все”, — говорит она.
— Алену знаю очень давно, она удивительная. Человек с бешеной энергией, всегда была такой. Я понимаю, что она имеет в виду, и с нею соглашаюсь: ведь в музыке слышно, какой ты человек, как живешь. Чтобы понять, о чем музыка писалась, надо иметь колоссальный жизненный опыт. Уметь жить полнокровно. И хотя своих детей у меня пока нет, буду стараться успеть все, что задумала… Надеюсь, успею.
…На днях Юлианна уезжает в Лондон: “первое время все будет достаточно бурно, а потом посмотрим!”.
Варшава.
