На сцене царствует он — хозяин сего действа: вечный Казанова, бешеный вихрь на сцене, ласковый ветреник в жизни, недостижимая мечта миллионов женщин, человек, рожденный для любви, — Валерий Леонтьев.
— Валера! Киркоров говорит, что на сцене вы — Бог. Как отреагируете: скромно или честно?
— Да Дьявол я, Дьявол!
И умчался вглубь сцены со своим микрофоном наперевес...
Так Бог он или Дьявол? У него масса божественных достоинств и совсем немного ну просто дьявольских недостатков. Самый чертовски неприятный — он постоянно занят, ему всегда ни до чего, ему вечно пора на грим, на запись, на съемку, на репетицию и самое неприкосновенное — на сцену. А если лечь у него на пути? Хм... а почему бы нет?
— Валера, что надо сделать артисту, чтобы публика любила его всю жизнь? — спрашиваю я, когда он едва не спотыкается об меня, расположившуюся на натертых добела балетными тапочками досках сцены. А что такого? Он-то на ней блаженно валялся, когда финалил песню «Анжела», и томно возлежал, когда пел «Вы меня не знаете, господа!».
— Много работать, постоянно совершенствоваться, искать новые сценические ходы и музыкальные решения, не опускаться до фонограммы, отдавать себя целиком зрителю, да много чего еще...
— А если по секрету и не для печати?
Он все-таки присаживается рядом. Ну, слава тебе господи! Наконец-то вырван из своей сумасшедшей, поглощающей его целиком, доводящей до полного изнеможения репетиции.
— Надо любить сцену, как женщину. То есть в твоем личном контакте со зрителем должны фонтанировать чувства, эмоции, энергетика должна быть на пределе, проще говоря, это — такой особенный творческий секс.
— То есть зал должен вызывать у артиста эрекцию?
— Обязательно! Причем взаимную! Но это не для печати...
Вот так всегда, самое любопытное у него не для печати.
— Значит, шоу, которого мы с таким нетерпением ждем (ведь вы — совести у вас нет! — не выступали в Москве целых шесть лет), — это будет чистый секс?
— Нет, симбиоз секса и компьютерных технологий, эдакая техногенная катастрофа в сфере эмоций, взрыв, шок, эпатаж.
— А главное?
— Энергетика! Если она не будет зашкаливать и от нее не будет трясти, во-первых, зал, а во-вторых, от той отдачи, которую я жду, меня самого, то знаешь? Я тогда, пожалуй, на второй концерт не приду.
— Как это? — ахаю я от неожиданности и тоже сажусь.
— Ну а зачем, если не будет экстаза? Все и делается ради вот этого сумасшедшего единения с публикой!
— А разве у вас так бывает, что не бывает экстаза?
— Другие выступления, которые я даю в сотнях российских городов, да и за рубежом, они технологически проще: ведь нет такого наполнения концерта спецэффектами, не задействована столь сложная техника, не выстраивается бесконечная череда декораций на сцене, нет таких сложных световых решений.
— Но ведь энергетически все остальные концерты ничуть не слабее предстоящих, я знаю, вы всегда работаете с одинаковой эмоциональной отдачей, то есть выкладываетесь до предела...
— Разумеется, я всегда отрабатываю «по-чесноку», а то бы люди не приходили ко мне вот уже 40 лет кряду! Только попробуй схалявить — хоть раз, хоть где-то... Зрительское сарафанное радио — это тебе не желтая пресса, сразу будет эффект! Тут же опустеют залы! Но по уровню спецэффектов такое шоу, которое будет в Кремле, я, конечно, уже не повторю нигде и никогда. Во-первых, это невозможно технически, во-вторых, финансово. Так что это будут действительно уникальные концерты.
— Что вдруг вы на такое решились: дорого, спонсоров у вас, знаю, нет, плюс максимальная выкладка по эмоциям? Зачем так надрываться?
— Так ведь юбилей у меня — 40 лет творческой деятельности, пришлось решиться на концерты в Кремле. А в Москве если работать, надо делать шоу сверх своих возможностей, чтобы круче, чем у западных звезд. Чем я хуже той же Мадонны или Леди Гаги? А спонсоров действительно нет, я не люблю просить, зависеть. Лучше заплачу за все сам и буду хозяин-барин.
— Вы упомянули для сравнения Леди Гагу и Мадонну, видели концерты обеих?
— А как же! За основными конкурентами надо присматривать (смеется). Они обе реально классно работают. Леди Гага вообще шикарна — стиль, энергетика, эпатаж! Но все те технические приемы, что есть у них у обеих, были и у меня в концертах: и водопады, и мосты, и движущиеся конструкции, и еще бог знает что. У меня даже раньше по времени, и намного.
— Стырили идеи?
— Может, и стырили, музыкальный мир узок, все друг за другом следят, и не только мы за ними, уж поверь. А быть может, и сами придумали, идеи — они же витают в воздухе. Только что-то задумаешь — глядь, уже у коллег есть!
— Производственный шпионаж!
— Не знаю, но вряд ли, каждый ведь работает сам по себе.
В это время музыканты начинают проигрыш его новой, очень лиричной, до боли пронзительной композиции «Все чудесно». Он сразу рефлекторно дергается, чтобы немедленно встать и продолжить репетицию, а я стремительно бросаю следующий вопрос, чтобы, наоборот, не дать ему уйти.
— Валера, а вот скажите: ваши шоу — это ваша личная жизнь или публичная?
Сбитый словом с движения, он не успевает сбежать, музыка замолкает и разговор продолжается.
— Конечно, личная. Вот это-то как раз самое что ни на есть личное! Все, что есть на душе, я все распахиваю на концерте перед зрителем, это как первое признание в любви, как последняя молитва перед боем, как исповедь. А иначе никто бы не приходил на мои концерты, кому нужен эмоциональный фастфуд и энергетическая подделка?
— Тогда насколько важно для вас, чтобы очередная песня отражала вашу собственную жизнь, ваше внутреннее я?
— Нет, вот чтобы песня тупо повторяла какой-то сюжет из моей личной жизни, это ни в коем случае! Зачем? Это слишком грубо и примитивно. Но я всегда должен найти в себе какие-то полутона, отголоски сильных эмоций, штрихи собственных ощущений и привнести это в исполнение песни, это все выстраивается на уровне ощущений, в противном случае песня не получится, не родится.
— За сорок лет своего звездного творческого пути вы исполнили сотни песен, то есть сыграли множество самых разных ролей. У вас не бывает в какой-то миг ощущения, что вы — это сейчас не вы, а герой какой-то очередной песни?
— То есть не бывает ли у меня раздвоения личности? В жизни нет, у меня очень сильная, устойчивая психика, иначе я бы не выдержал такой длительный звездный срок — сломался бы. А на сцене... Ну, наверное, ровно столько, сколько положено по профессии. Конечно, когда я перевоплощаюсь в того или иного героя очередной песни, я чувствую то же, что и он должен был бы чувствовать в реальной жизни. Но ведь это и есть артистизм!
— Что самое тяжелое в бремени славы: то, что вы не человек, а любимая игрушка, которую, с одной стороны, все обожают, а с другой — в жадности своей порой обращаются с ней бесцеремонно? Или есть что похуже?
— Первое тоже, но самое страшное — это бремя надо все время утяжелять, то есть слава должна все время подтверждаться и желательно увеличиваться в объемах, даже если ее поддерживать на вчерашнем уровне, она потихоньку будет таять. Эта работа всегда и только на износ, психическая и эмоциональная сверхотдача, опять же, вечный страх пережить свою славу, а без него не живет ни одна звезда, что бы мы там ни говорили! Вот это — самое тяжелое.
— Но это вам это пока не грозит!
— Пока, слава богу, нет.
— Каждое ваше шоу, а вы ведь были первым, кто привнес этот вид искусства в советскую эстраду, вписало в историю отечественной музыки свои нетленки: «Полнолуние» дало зрителю «Казанову», «По дороге в Голливуд» — «Танго разбитых сердец», «Гонолулу», «Анжелу», «Фотограф» — «Девять хризантем», «Виновника», «Бездомную любовь», «Солдата и моряка», «Сны беззаботные», «Безымянная планета» — «Если ты уйдешь», «Ночной звонок», «Шестая жизнь» — «Мишель», «Кленовый лист», «Свечу». Перечислять можно до бесконечности. Юбилейная программа подарит какие-нибудь шедевры?
— Всегда сложно прогнозировать, какая песня выиграет гонку популярности. Зачастую ты сам, исполнитель, да еще вкупе в авторами — казалось бы, тут и промахнуться-то невозможно! — делаешь ставку на одну песню, в которую вложены все основные силы, да зачастую и значительные средства, а любимой становится какая-нибудь простенькая песенка. А бывает и того хлеще, напоешь какой-нибудь несложный мотивчик на репетиции в перерыве между песнями, а назавтра приходишь: эту песенку уже мурлычут себе под нос музыканты, тогда ты берешь и пробуешь ее в концерте, а через неделю вдруг слышишь из чьего-нибудь кармана, дергаешься от непонимания, а оказывается, она уже разошлась как позывной мобильного телефона. Такие вот бывают песни-Золушки. Так что прогнозировать ничего невозможно.
Но тем не менее все-таки я надеюсь, что мои новые композиции — и «Все чудесно», и «Художник», и «Не надо яда» потеснят других песенных любимчиков в зрительских сердцах и займут там свое достойное место. Я вложил в них много сил, эмоций и чувств, мне бы хотелось, чтобы они понравились. Кстати, к концерту я сделал и новую пластинку, которая тоже будет называться «Художник». Туда вошли все мои новые песни и немного «золотого нафталина», это для прогульщиков, для тех, кто давно у меня не был, ну и для истинных ценителей, конечно!
— Видно, песни, что вы перечислили, — совсем не Золушки, но будем надеяться, что их творческая жизнь сложится удачно. А изменились ли с годами музыкальные вкусы публики?
— Оскудение, которое свойственно в последние годы нашей эстраде, ее целенаправленное обдирание с музыкальной и поэтической точки зрения, когда зрителя намеренно приучают к суррогатам, увы, дало свои сорняковые плоды. Вот конкретный пример: юбилейный концерт я открою песней, которая была вообще первой в моем репертуаре, решил: пусть будет такой резкий возврат к началу, но, разумеется, в новом музыкальном решении, с современной аранжировкой, чтобы звучала она стильно, в соответствии с днем сегодняшним. И эту песню — Тухманова «Танцевальный час на солнце» — я попробовал показать на одном концерте в очередном своем концертном туре. Так вот, люди сначала вообще не поняли, что это я там исполняю на сцене! Их ухо совершенно отказывалось воспринимать великолепную тухмановскую музыку! И только к середине песни они как-то эмоционально откликнулись на эту композицию.
— Но вы все равно от своего не отступили, и она будет в концерте, да еще первой, сразу такой музыкально-интеллектуальный шок?
— Но не могу же я быть в числе тех, кто зарабатывает любовь публики примитивизмом! Зачем тогда все эти сорокалетние усилия, бесконечная самоотдача, пренебрежение всем личным? У меня ведь толком ничего в жизни нет кроме сцены! Зачем тогда все это? Я всегда стремился не просто работать в стиле поп-музыки и деньги за свой труд получать, а как-то развить жанр, что-то внести в него нового, самобытного... Нет, я не могу себе позволить поставить гонорары, да пусть даже популярность! — ниже ремесла.
— Достойно! В вашем репертуаре за 40 лет творчества накопилось несколько сотен песен, по какому принципу вы отбирали программу для юбилейного сольника в Кремле?
— Это было чуть ли не самым сложным! Пойди попробуй не спеть самые обожаемые публикой хиты — обидишь зрителя! У каждого ведь есть свое, любимое. И если его любимое не совпадает с моим, то это повод для драки! Есть другие интересные песни, они в свое время появились в моей программе как-то раньше времени, зритель не был к ним готов и не оценил по достоинству, и мне кажется, что вот сегодня им можно было бы дать вторую жизнь, их тоже хочется показать. Ну и новых песен у меня ведь великое множество, зрители в других городах, кто регулярно ходит на мои концерты, знают, что за те шесть лет, что я не работал в Москве, программа полностью обновлялась как минимум дважды. Так что весь этот творческий багаж в трехчасовой концерт ну никак не лезет! Вот до сих пор еще и не сделал окончательный выбор в отношении некоторых песен.
— Концерт как-никак в Кремле, ждете высоких гостей? Знаю, что Светлана Медведева бывает на ваших концертах, с Путиным вы вообще на закрытом правительственном приеме пели дуэтом, и весьма успешно...
— Ну, сказать, что так жду, что аж от окна не отхожу, все высматриваю, пожалуй, нельзя. Но если придут, буду, конечно, очень рад. А вообще, на эти концерты собираются сотни людей, с которыми я когда-то пересекался в жизни: работал, приятельствовал. Обещались быть все, кому я дорог и кто, соответственно, дорог мне.
И тут музыканты вновь начинают проигрыш репетиционной песни, на сцену выходит десять человек балета, и мой собеседник мгновенно, неуловимым движением вскакивает и направляется к микрофону. Я не успеваю тормознуть его очередным вопросом — вот черт!
«А пока мотыльки не сгорают, в темноте над огнем пролетая, просыпаются в сердце надежды...» — голос, полной легкой грусти с оттенком пронзительной веры в жизнь, как бы ни выворачивалась она на день сегодняшний, летит над пустыми креслами. И несмотря на то что слушателей нет, а следовательно, нет эмоциональной отдачи на порыв артиста, в зале все равно создается хрупкая атмосфера полного доверия и тепла.
Нет, все-таки на сцене он — действительно Бог.
