Впору уже вашему корреспонденту писать по методу Леонида Парфенова: люди добрые, пришлите почтовым переводом, Одесса, гостиница «Октябрьская», до востребования. Востребую обязательно! Шутка, ибо до Парфенова мы опускаться не будем ни в коем случае, тем более я же не кушать сюда приехал, а кино смотреть и Одессой любоваться.
Теперь об открытии. Как и год назад, ведущий сугубо бодрым голосом объявлял гостей фестиваля, лучших людей города. А потом началась феерия — и феерия эта называется Эмир Кустурица. Еще до открытия он собрал полный зал народу, выступая с мастер-классом. На чистом английском языке, а всё понятно. Признавался в любви и уважении к Алексею Балабанову. Говорил, что его «ноги растут» от Эйзенштейна и Довженко…
— А еще Бабеля, — добавил он. — Это была первая иностранная книга, которую я прочел, жаль, что довольно поздно.
Когда Эмира спросили, как же он проводит кастинг таких чудаковатых артистов, как в его фильмах, он ответил: «Все очень просто, это не кастинг, а кустинг». (От фамилии Кустурица, понятно.) После торжественного открытия народу дали альтернативу: либо учиненный по такому случаю фуршет, либо двинуть на Потемкинскую лестницу к тому же Кустурице, где он играл концерт с панк-фолк-группой «No Smoking Orchestra». Бомонд выбрал, естественно, первое, ну а ваш корреспондент, конечно же, второе. Что творилось на этой лестнице! Вся Одесса собралась и начала плясать практически как под «семь сорок».
Теперь о кино. В субботу утром на экране пошло кино под названием «Милая Фрэнсис» режиссера Ноа Баумбаха, причем черно-белое. Почему не цветное? Или режиссер так играет в цвет, как в правду? Фильм — о двух подругах из Нью-Йорка. Им по 27, но они до сих пор не переболели подростковыми болезнями. У них всё на бегу. И лишь одна отдушина — настоящая женская дружба. Дружба, заметьте, а не что-то другое, нынче такое модное. Одна героиня вроде бы танцовщица, а вроде уже и нет (ее уволили) — и теперь она уже вроде как официантка. Другая, кажется-таки, вышла замуж, то есть пока помолвлена, и даже уезжает с благоверным в Японию. Но и тут что-то не стыкуется. А в результате получается Гоголь, не меньше (а как не вспомнить на Украине). Только если у русско-украинского классика на маленького человека давит Петербург, то здесь совсем другой город (небоскребы, небоскребы, а я маленький такой). И само кино оказалось с такой высокой, даже пронзительной нотой.
А затем нам всем настала «Труба», фильм документалиста Виталия Манского. Да, о той самой трубе, Уренгой—Помары—Ужгород, которая после нахождения здесь в 70-х газового Клондайка протянулась по всей России, Украине, Белоруссии в Восточную Европу — и так до ФРГ. Кажется, сделать такое реалити-кино несложно: навел камеру на нашего родного ненца, и семью его, и маму его престарелую, выползающую (в прямом смысле!) из юрты, и вот тебе Россия. А затем — на алкаша и тоже на старушку, выходящую из передвижной церкви где-то в неведомой середине страны, молящихся на этот вагончик, за которым — сортир. Или на престарелого коммуниста где-нибудь в Белгороде, вышедшего на демонстрацию против разграбления и капитализма. Вот он стоит, выковыривает из носа козявку, внимательно смотрит на нее… Или оркестр ветеранов, так фальшиво зажигающих на футбольном матче между командами российского и украинского колхозов. После концерта они пьют, спорят о судьбах родины (ну, Горбач, что натворил!) и дуют в свои трубы так, что хочется заткнуть уши. Или белорусского дядьку юморного, лепящего корку про батьку Лукашенко и венценосного сыночка. Или побирающихся молдавских цыган…
Можно ли доверять Манскому? После его «Девственности» у меня не очень получается. Может, это всё постановка?! Но даже если и так, у него получилось эпическое кино. И эпитафия — трубе и нашей бывшей родине. Нет, не только родине. Вот он показывает благополучную Германию. Но и там труба с газом есть, а счастья нету. Всё заканчивается могильным крестом — что в сердобольной России с Украиной, что у них, на неметчине.
Одесса.
