Длинные разрисованные полотна скреплены уголком и изображают музейные колонны. Яркий свет, взвизгивают трубы — и к одной из таких колонн выходят Клавдий под ручку с Гертрудой (Борис Миронов и Татьяна Аргунова), похожий на кудрявого ежика Полоний (Сергей Бадичкин) и Офелия с Лаэртом, которых играют Маргарита Толстоганова и Сергей Кемпа. Шествие подзвучивает настоящий оркестр самого Меньшикова, худрука театра. А вот физиономия Клавдия сразу же ассоциируется с ментами и бандитами, которых в великом множестве сыграл Борис Миронов на телеэкране.
Время Гамлета — вот он, долгожданный. Светлые волосы похожи на солому, трехдневная щетина, горящие глаза и вихляющая походка. В зал смотрит редко, погружен в себя. Одет Гамлет-Петров в помятые галифе, короткую курточку, на шее накручено серебристое кашне. Костюм принца, как, впрочем, и остальных героев, больше похож на межгалактическую одежду дома Атрейдесов из «Дюны» Фрэнка Герберта. Да и манеры Гамлета далеко не времен датского Средневековья. Принц устраивает настоящую истерику в углу сцены, сыплет упреки матери — парень со своим актерским норовом. От экзальтации к продуманному притворству перед дядей Петров переходит в мгновение ока. И без всякой фальши. Это его типаж — вспыльчивый, безумный, постоянно рефлексирующий, моментами очень открытый и ранимый.
Идеально вписался в образ не только принц, есть еще и Полоний — Сергей Бадичкин, который, кажется, для этого спектакля создан. С удивленной миной взирает на бродячих артистов и в совершенной невинности бормочет что-то про неведомые, непонятно откуда взявшиеся, «дефективные аффекты дефектов». Наставления Лаэрту дает в меру строго, в меру самодовольно. «В деревню съеду и займусь извозом!» — хороший юмор в спектакле в основном переложен на него.
Кроме замутненного монолога, по которому все привыкли судить актерскую игру Гамлета, смазанных моментов немного, но есть. То Лаэрт заговорит слишком быстро, то Клавдий затормозит действие, и зритель успевает отвлечься. К тому же постановка бродячего театра, как и бой Гамлета с Лаэртом, вынесены за сцену — видна только реакция наблюдающей за всем этим Гертруды, настороженного Клавдия и местами — взбудораженного Гамлета.
Но шероховатости отлично сглажены Озриком, который сражается с собственной шляпой, и до ужаса смешными актерами бродячего театра (по совместительству могильщиками).
— Нет дворян древнее, чем копатели и могильщики. Только они продолжают профессию Адама! — убеждает маленький Антон Колесников громадного Александра Лобанова. Смотрятся они возле дверцы склепа, который расчищают для Офелии, крайне комично. Конечно, это черный юмор, но склеп вообще становится местом смеха — то могильщики в дверцу пинком запихивают гроб, то Гамлет с Лаэртом пытаются друг друга туда засунуть.
Долю шутки привнес на сцену и перевод Андрея Чернова. Слова, не привычные слуху, нередко проскальзывает что-то о походке болтанкой, бабах и борделе. В этой версии Вильяма нашего Шекспира уже ставили в 2002-м в Театре Станиславского, и перевод снискал себе кислую славу. Но на сцене Ермоловского такие слова звучат подходяще и для современности, и для актеров. Единственная неудачная ирония случилась, когда Марцелл многозначительно бросил вслед Гамлету «Гнильем запахло в Датском королевстве…». Никаким гнильем в Датском королевстве Театра Ермоловой и не пахнет — играют красиво.
Красиво и изобретательно даже сходят с ума — Офелия с бубном и в чьей-то шкуре бьет в грудь Клавдия. Гертруда с разметавшимися рыжими волосами и в черном полулатексном корсете не менее эффектно одуревает от обличений сына. Клавдий в отчаянии разговаривает с Богом через спинку высокого стула. Ну про самого принца датского и говорить нечего — и в гневе, и в страдании он красив, органичен. Грустно улыбается, с горькой иронией говорит «Бедняга Йорик…», хлопает по спинам гигантов-друзей. И, убив дядю, в мучительном упоении застывает с запрокинутой головой.
