«На похоронах я вдруг увидела, что, будучи больным, инвалидом, он оставался стержнем семьи»
— Людмила, почему «мы»? Ведь почти семь месяцев вы без Николая Петровича.
— Я так привыкла: «Мы приехали, уехали, мы пришли в театр». Когда Колю похоронили, спустя несколько дней я позвонила Игорю Костолевскому: «Мы сегодня к тебе с Колей придем на спектакль», тот даже опешил. А Коля все время со мной.
— Вопрос, может быть, покажется жестоким, но… Когда люди живут как одно целое, как парные лебеди, и один вдруг уходит, то другой не может оставаться на этой земле. Были такие мысли?
— Я говорила детям: «Не хочу жить без него, мне скучно. Не хватает его дыхания…» Да, я знаю, что парные лебеди один за другим уходят. Коля боялся, что я умру раньше, и говорил: «Давай уйду я, потом ты. Ты мои руки, глаза… Как я буду без тебя?» И я привыкла за все эти 14 лет к тому, что должна быть самой здоровой, самой сильной, веселой. Мне не физически, мне тяжело жить без него, но понимаю, что и уйти не могу: нужна сыну, Ире, невестке, детям их.
Вот я смотрю на его внука Петю: он хорошо знает математику, но при этом отлично разбирается в кинематографе, живописи, в классической музыке. С Петей мне очень интересно, и я вижу в нем Колину мощь. Петя меня тут спрашивает: «Как ты думаешь, какие персонажи в «Войне и мире» несут главные смыслы?» — «Пьер Безухов и Наташа Ростова, однозначно. В них столько человечности, и они ищут истину, что ищет каждый человек в жизни, что искал твой дед. Он же ее нашел. И был столь щедр, что раскидывал ее». На похоронах я вдруг увидела, что даже будучи больным, инвалидом, он оставался стержнем нашей семьи, тем же сильным человеком, на котором все держалось.
— Последний день жизни Николая Петровича. Странное мистическое совпадение — день рождения и день смерти почти одновременно. Помните тот день?
— Мы уже были на кислороде. Несмотря на то что счет шел на часы, мы готовились к дню рождения Коли — на день рождения, 26 ноября, заказали торт, шары. Я поехала в «Хендерсон», его любимый магазин, купила новые рубашки.
— Мозг уже был отключен?
— Что ты, мозг не отключался ни на мгновение. Врачи поражались: как в таком состоянии он контролировал всё? Он не хотел уходить. «Я хочу жить, — говорил, — хочу жить с тобой. Хочу видеть своих внуков». Поэтому они приезжали в больницу каждый день, сидели на кроватях в палате, разговаривали с ним, держали за руку. Ночью я прислушалась к дыханию и как работает аппарат кислорода.
А ему становилось все тяжелее дышать, уже не мог глотать, и я его по щекам стучала, по горлу, но сил глотать не было, шла сильная интоксикация. Кормили уже через вену на горле. Но при этом, вот удивительно, он выглядел замечательно: мы ему подстригли волосики, сделали маникюрчик. Я пригласила священника. «Коля, у нас очень мало времени, мы должны причаститься, принять весь этот мир, простить всех и обязательно прочитать молебен об исходе души. Она покинет твое тело и будет жить вечно». Мы там его даже соборовали.
Но ночью врачи сказали, что хотят забрать его в реанимацию. Когда мы его везли туда, он сказал: «Прошу не переживать, прошу не плакать. Я ухожу в мир лучший. Прощаюсь с тобой на короткий период». Когда утром я побежала туда, мне сообщили, что Коля только-только… Теплый еще был, розовый весь. Врачи сказали, что он был до последнего в сознании.
Ведь после аварии, когда он был в коме, потом, очнувшись, рассказывал мне, что видел, как прилетели ангелы с большими крылами, взяли его, полетели. Ад ему показали, но там было почему-то не очень много народу, а потом в рай, где блаженство, и музыка, и песнопения, и птицы летают, животные гуляют разные. Мама, папа молодые, и он меня все время слышал. «Когда я уйду, я буду смотреть за тобой, — говорил он мне за несколько дней до... — Учти, ты должна быть красивой, не плачь, и должна помочь кому-то еще. Тебе пока рановато, но знай — я тебя всегда жду. Я там буду петь тебе песни, потому что там у меня будет голос».
«Я не залезу на дерево? Залезу! Даже если ноги все будут в кровь»
— Простите, а вы всегда были такой сильной?
— Всегда. Но не в физическом смысле, а духовно. Начну с того, что я была самым крупным ребенком в роддоме, самой крупной во дворе и всегда била мальчишек. И играла только с мальчишками — не в куклы, а в войнушку.
— У девочки не было даже куклы?
— Была одна — немецкая, папа подарил, но я быстро ее разобрала на части: ножки отвинтила, глазки. Папа тогда ужасно переживал, пошел в мастерскую, и там ее кое-как даже собрали, но глазки уже не открывались, ручки не вращались. Мама и бабушка меня били ремнем, повторяя: «Лучше б ты родилась мальчиком». А я кричала, что дерусь, потому что мальчишки обижают маленьких. Мне приходилось драться и за старшую сестру: она была такая худосочная, не могла за себя постоять.
Я была старостой во всех классах, старостой в театральном институте. Я не то чтобы очень ответственная, но если я (даже в детстве) ставлю себе цель, голову разобью, но сделаю. Мне говорили: «Ты не залезешь на это дерево». — «Я не залезу?! Залезу!» — даже если разорву ботинки, колготки и ноги все будут в кровь. Приходила домой после этого, и бабушка тут же доставала ремень.
— Вот по всем жизненным и по физическим законам от соединения сильных характеров в одну семью редко что путное получается. Вот плюс на минус дает результат, а вы с Николаем Петровичем — два таких силача.
— Да он сильнее меня во сто крат. И когда мы с ним встретились, он в отличие от меня уже был сформирован как личность. Духовная личность, и это меня поразило. Я всегда искала такую духовную опору, может быть, поэтому меня больше прельщали мужчины старше, но на самом деле они оказывались и тупее, и слабее. А у Коли было такое сильное нутро, он на все вопросы мог дать ответ.
— Например?
— Как относиться к старшему поколению, даже если эти люди, допустим, по своим качествам и поступкам не очень-то... Если человек глуп или просто дурак, он говорил: «Прости его — не дал ему Господь мозги».
— Странно, но ваша молодость и зрелость пришлась все-таки на советское время, когда вера в Бога, поиски Его, тем более в актерской среде, были не в приоритете. А вы сейчас рассказываете о Николае Петровиче как о духовном наставнике.
— У него было такое, что ли, смиренное отношение к людям. Ведь смотри: он никогда никого не оскорблял — ни на съемочной площадке, ни в театре. Он считал, что оскорблять человека — самое низкое, что есть, значит себя унизить. Поэтому он никогда не повышал в доме голоса, на сцене, когда с кем-то работал. Мог крикнуть в «Юноне», на репетиции: «Вы что, не слышите ритм? Ребята, давайте, проснитесь!!!»
— Сильные всегда меряются силой. Может быть, он вас подавлял?
— Никогда у нас такого не было. Потом только, когда я стала читать Библию, поняла слова: «Да приклеится жена к мужу своему и станут они как одно целое». И когда мы соединились, я поняла, что я есть он, а он есть я. И прекрасно понимала, что он безумно талантлив, мне не дано столько, сколько ему. Что я не Инна Чурикова, и хотя я играла вместо нее в «Иванове», но таких высот, как она, не достигала. Поэтому могла служить Коле, понимая, кому служу. Когда Коля появился в моей жизни, мне вообще стало ничего не страшно. Ни-че-го! Даже смерть. Коля же говорил: «Умирать не страшно. Я там был».
Я сказала Коле: «Если ты на все вопросы ответишь «да», тогда нам бессмысленно расставаться. А если «нет»...»
— По вашим рассказам — вы идеальная пара. Неужели, прожив столько лет, ни разу не поссорились? Так не бывает.
— Один раз только — из-за его мамы. Тогда он мне сказал, что рассчитывал на меня, думал, я ему друг, жена, любовница, а оказывается, подвела маму, когда он уехал на съемки в Румынию. Да, мама попросила заехать к ней и забрать уже не помню что, а в это время у нашего сына случился приступ желчного пузыря. Я между репетициями помчалась в больницу к нему, а свекровь обиделась.
Коля, вернувшись, сказал, что не ожидал от меня такого. Я тоже обиделась, ушла к маме. Шла и всю дорогу ревела. А на следующий день был спектакль «Тиль», и Инна Чурикова бросилась ко мне: «Что случилось у вас? Коля такой злой».
— Вы тогда разошлись?
— Неделю мы вместе не были. И снится мне сон — то, что случилось потом, но я этого, понятное дело, не знала. Гастроли в Нью-Йорке, а я летаю на банкете после спектакля. И потом действительно когда с «Юноной» мы приехали в Нью-Йорк, то жили в высотном здании, которое видела во сне. Так вот, сон: я летаю, в полете меняю платья Славы Зайцева, и вдруг — взрыв, кирпичи летят, и я оказываюсь в церкви, а там — двенадцать апостолов и Господь. Я беру его за руку, а он говорит: «Вы, люди, все время чего-нибудь хотите, все время чего-нибудь просите: бедные — богатства, богатые — любви и славы». А я гляжу на него: он такой хрупкий… Как же мы его замучили!
Я просыпаюсь и понимаю, что должна написать на листе бумаги Коле вопросы. Написала, пришла к нему после спектакля домой: «Если ты на все вопросы ответишь «да», тогда нам бессмысленно расставаться. А если «нет», то…» На все он ответил «да», и я осталась, и мы зажили опять одной семьей, забыв об этом раз и навсегда. И больше мы никогда не ссорились.
И когда спустя годы Колина мама как-то сказала: «Почему ты при ней обсуждаешь вопросы моего ремонта?» — «Как?! Люда же будет всё делать. Она моя жена». — «Подумаешь, жен у тебя будет много», — ответила свекровь. И вот тогда он закричал: «Если ты хочешь, чтобы я ушел от них, то знай — я тут помру на коврике, но никогда их не брошу», — хлопнул дверью и ушел. И я сказала Нине Евгеньевне: «Зачем вы так? Он вас очень любит, мы же не можем его распилить».
«Меня же тоже приговаривали к смерти»
— А что у вас с рукой произошло — упал, очнулся, гипс?
— Я упала 24 февраля на даче в день рождения своего сына Андрюши. Для меня, да и для всех нас февраль — самый страшный месяц. В феврале моя мама умерла, Колечка разбился в этот же день, только через час пятнадцать после ухода мамы. И вторая авария наша тоже была 27 февраля. Как будто в феврале все неимоверные черные силы собираются. Так что февралей я всегда очень боюсь.
А знаешь, где я упала? На площадке, по которой обычно гулял Коля. Там ничего лишнего нет, потому что ничто не должно было мешать его движению, не дай Бог ему поскользнуться. Но в одном месте, куда капала вода, образовался небольшой лед, и на нем я поехала. Летела так, что понимала: поломаюсь вся, поэтому успела выставить руку. В результате четыре перелома с осколками, операция с четырехчасовым наркозом.
Знаешь, перед операцией Коля приснился мне — первый раз после смерти. Вижу театр, а навстречу мне идут Олег Янковский, Сашка Абдулов. Евгений Павлович Леонов говорит: «Привет, красавица». И вдруг смотрю — Коля в костюме, и я прижимаю его к себе, а он такой теплый. «Все будет хорошо, я с тобой. Но я не могу оставаться больше, должен уйти». Поворачивается, а за спиной у него, как фейерверки, цветы стали раскрываться: сирень, нарциссы. Он поворачивается, машет мне рукой и исчезает. Я проснулась в шесть утра: «Все пройдет вот так!» Недавно сделали повторную операцию, вытащили все спицы заодно, убрав при этом еще и подагрические дела.
— Мне кажется, что не только февраль, но и автомобиль — еще одно проклятие для вашей семьи.
— Когда Колечка в 2005-м разбился, ко мне приходили какие-то люди и говорили, что на Колину звезду села черная звезда. Да, есть колдуны, есть проклятия, но когда ты живешь с Богом в душе — ничего не страшно. Меня же тоже приговаривали к смерти, а вместо этого у меня нога сломалась в двух местах.
— Кто приговаривал? За что?
— Мы были в Тель-Авиве на гастролях, и у Коли ни с того ни с сего пропал голос: открывает рыбка рот, и не слышно, что поет. Сначала мы бросились к брату Аркадия Райкина — известному фониатру, но он не смог помочь. Тогда я вспомнила, что у меня с собой телефон белого раввина: в Москве он когда-то работал фармацевтом, делал уникальные травяные лекарства. Звоню, он: «Приезжайте». Приехали: раввин увел Колю в другую комнату, почитал каббалу, дал ему пузырек с какой-то жидкостью, она пахла чесноком. Но меня он почему-то спросил: «У вас все нормально?» — «Нормально. Правда, в последнее время, знаете, у меня перед глазами возникает число 24 и холка встает, как у зверя перед опасностью». Он что-то посчитал по часам моего рождения и отпустил, дав таблеточки от депрессии. Но все же попросил позвонить, если что-то случится. «А что может случиться?» — спрашиваю я. «Ну, когда случится, позвоните».
Голос у Коли действительно вернулся, гастроли прошли на ура. 23 марта мы должны вылететь, но рейс задержали и только 24-го вернулись в Москву. Выходим на трап, и тут же я поскальзываюсь и лечу вниз кувырком. Чудом ничего не сломала, как-то поднялась… Вошла в дом, освятила квартиру. Вот что это было?
— Так, может быть, это и был какой-то оккультный приговор — сначала вам, а потом, в ту последнюю февральскую ночь 2005-го, Николаю Петровичу?
— И перед второй аварией тоже происходили странные вещи. Однажды ночью, когда я его обычно слушала и переворачивала, увидела в окне какие-то страшные рожи. А потом эти же рожи увидела в храме Ванги в Болгарии. На мгновение они появились на иконе Божией Матери. Кошмар! Могу предположить, что люди колдуют, порчу наводят, но им же все потом воздастся.
— Какие доказательства связи того и этого мира лично вы встречаете и можете об этом рассказать?
— Я же все время разговариваю с Колей. Говорю: «Тошно мне здесь жить без тебя. Ну дай мне знак: оставаться ли здесь и ради чего?» И вот только сороковой день прошел, рано утром в Турции выхожу на море. «Ну что? Где ответы твои?» И тут как шарахнет солнце, как будто выпрыгнуло из моря, и лучи, лучи — я все поняла. Да, есть постоянная связь между людьми — живыми и мертвыми. Поэтому смерть — переход из одного состояния в другое, а душа продолжает болеть, страдать, любить.
— Значит, автомобиль вы не считаете проклятием?
— Нет, я сейчас с рукой закончу и вернусь к машине. Когда жив был Коля, жизнь моя — как каждодневная борьба на выживание. Но она научила меня терпению и милосердию не только к тому, кого ты лечишь, а рядом смотрящему на тебя. Я не стесняюсь теперь подойти к кому-нибудь, спросить: «Чем-нибудь помочь?» Пройдя все эти испытания, я могу кому-то что-то рассказать, дать совет.
— Кто-то попал в такую же, как и вы, ситуацию или того хуже. Как жить? А такого громкого имени нет.
— Люди звонят мне, пишут, я направляю их к врачам. Когда прихожу в театр, меня встречают не потому, что я великая артистка, а потому, что жена великого русского актера, который выживал и которому моя любовь помогала выживать. За это они меня любят и уважают. Тут у одной женщины (я ее совсем не знала) буквально погибал сын от щитовидки (неправильно поставили диагноз), и я привезла их в Москву. Им дали лучшего профессора, помогли, и мир из моего одиночества раскрылся огромным веером, я вижу всех людей. И я бы сейчас с удовольствием вернулась в театр.
«Хоть бы сидел, хоть бы видение какое…»
— У Николая Петровича было много друзей в кино. Неужели никто не предложил вам работу?
— Как же? Рудик Фурманов из Санкт-Петербурга первым позвонил, предложил на выбор — ввестись в старый спектакль или начать репетировать новый. Тогда я отказалась, мне надо было привыкнуть к одиночеству в доме и на даче. То есть я с Колей, но без его материального существования. И потом… Я думаю, что если уж и выходить на сцену, то на ту, где он стоял. Ведь Татьяна Ивановна Пельтцер в свое время предупреждала нас: «Будьте на сцене осторожны, здесь всегда присутствуют души умерших актеров. Поэтому не кричите, не плюйте, не материтесь». Хотя она-то была еще та матерщинница. И я уверена, что Коля, который сейчас на небесах, тоже среди них и мне поможет каким-то образом.
Я сама сейчас живу в каком-то странном измерении — реально нахожусь на земле и нереально ощущаю другое пространство. Не то чтобы я сумасшедшая… Иногда утром просыпаюсь и начинаю ржать. «Ну что? Ты мне опять что-то смешное рассказываешь?» И бегу в коридор смотреть его фотографии, где на последних у него такой серьезный взгляд: видимо, чувствовал, что уходит.
Мне тут как-то позвонил один экстрасенс и бодрым голосом сообщил, будто видел, что Колечка мой скачет там на белом коне, «а вы, — сказал экстрасенс, — через два года выйдете замуж и будете очень счастливы». — «Ну да, — говорю я, — кто ж может сравниться с Матильдой моей? Где же мне найти такого умника, кто собой заполнит все пространство? Петрович знает, что мне лучше поленом по башке вдарить, прежде чем я выйду замуж».
Нет, я не изменю этому месту в Валентиновке. Животные наши до сих пор ждут Колю, хотя я им сказала: «Чего ждете? Папы нет, он больше не придет». Ведь гулять они ходили все вместе — две собаки и пять котов. Привыкли, что они — как бы сопровождающие его. Ведь все коты у нас подобранные, кроме Клепы: его еще котенком поклонники, когда Коля разбился, принесли в театр в корзиночке. Ему сейчас 15, он — пахан, и только он спит под боком у нашей лабрадорши Цили Абрамовны. А Циле — 12.
Я когда возвращаюсь на дачу, у меня всегда слезы на глазах. Мне кажется, он там сидит, ждет. Он же всегда знал время, когда я возвращаюсь. А сейчас… Хоть бы сидел, хоть бы видение какое… Но нет…
— Может, вам создать фонд Караченцова? Так многие близкие известных людей делают.
— Я должна сделать архив. Вот Бахрушинский музей сейчас берет в свой архив документы, фотографии, Колины костюмы... Я бы сама открыла фонд, но не понимаю в этом ни-че-го! Должна же быть, наверное, какая-то финансовая основа, спонсоры, чтобы можно было актерам помогать, попавшим в беду, проводить фестивали. Ты же вместе с Колей и другими артистами, режиссерами делала конкурс актерской песни Андрея Миронова — знаешь, как это непросто. А может быть, время еще не пришло.
У меня сейчас жутчайшее состояние от осознания того, что я потеряла в этой жизни. У меня нет чувства, что я какая-то несчастная, убогая. За моей спиной стоит Коля. Вот на могиле его хочу поставить памятник, образный такой. Чтобы Коля был на сцене как в финале «Юноны»: он стоит на коленях, а за ним — парус.
