Принцип жизни
Принцип жизни простой: тебе в харю раз двинут, ты в ответ — два раза. Шобла сильна, пока в большинстве. Да, били меня сообща. А я ночью подкараулю, когда кто-нибудь из них в уборную встает, прямо в клозете до полусмерти излуплю.
Служить выпало три года. В Таджикистане. Жара — сорок градусов. А на плацу — под прямым солнцем — все пятьдесят. Москвичи избалованные в обморок падали. Стоит рядом и оседает. Приходилось плечом поддерживать. Стирать надо каждый день. Форма твоим же ядреным потом проедена, лучами выжжена. Старослужащие новичков работать на себя заставляли: обстирывать и сапоги надраивать. Я никогда не соглашался. В наряды без продыху отправляли — гальюны драить, на кухню, картошку чистить. Полтонны гнилой — каждый день. Но я устроился. Земляк мой стоял на хлебораздаче, я к нему: «Дай хлебца». Он черный давал, с белым были проблемы. А кисель варили и ванны выливали, чтоб успел остыть. Я киселя зачерпаю, хлеба принесу, а сам — в котельную и сплю.
Ефрейтор пробовал меня подмять. Отправил в караул, когда у меня голос сел. И я крикнуть не могу: «Стой, кто идет!» Приходит потом и говорит: «Ты не кричал, значит, спал. На губу тебя». Я сказал: «Будешь гнобить меня — убью. Два патронташа в тебя выпущу. Изрешечу». Он меня после этого забоялся.
За новыми танками я ездил в Тагил. А потом меня снарядили на Кушку. Крайняя точка. Там однажды ночью 11 наших бойцов заснули на дежурстве, и их зарезали. Автоматы пропали. После этого никто на посту не спал.
Отец и мать
Отец попал на фронт в 1943-м. Он в 1941-м срок получил. Поступил в училище. Мать ему из дома 500 рублей выслала на жизнь. А старшие ребята говорят: припиши нолик в извещении о переводе, получишь 5 тыщ. Он пририсовал. Самое интересное: ему их выдали. А потом распутали. После отсидки отправили в штрафбат. Он подробности о войне не рассказывал, лишь говорил, что было страшно: их же первыми в бой бросали, немцы вплотную по ним стреляли, а сзади наши с пулеметами, чуть попятился — дают очереди. Он без единой царапины до Берлина прошел.
Мама умерла от рака. Жила в Самаре. Работала на шелкопрядильной фабрике... Вредное производство: пыль, коконы… Врач мне говорит: «Все хорошо, но поздновато она к нам обратилась». Я ее увез к себе в Липецк. И она на поправку пошла. А тут сестра из Ленинграда приехала. Недавно замуж вышла, ребенка родила. И мама с этим ребенком носилась, поднимала, а он тяжелый. Я сестре говорю: «Уезжай, нельзя маму нагружать». А она: «Да ей нравится, никто ее не заставляет». Уехала сестра. А маме все хуже. Надорвалась. Ей покой был нужен. Водой набухает. Приедут врачи, сделают прокол, вода выйдет, а потом опять…
Драка
За что срок получил? За драку. Вернулся из армии. С двумя приятелями пошел в парк. Какие-то мальчишки нам подвернулись. Ну, отметелили их. Оказалось, один был сынок обкомовского начальника. Нас нашли. Судили. Моим напарникам дали по три года общего режима. А мне — два года поселения. Потому что моя тетка работала в городской администрации. Договорилась с судьей. Определили на строительство электростанции. Жидкий бетон на носилках таскал. На самую верхотуру. Это сейчас механизмы, подъемные краны. А тогда вручную. Чувствую: загибаюсь. Руки аж до земли оттянуло — как у обезьяны. Мне два года таких работ не выдержать. И тут нагрянула проверочная комиссия. Очень жестокая: кого из осужденных на месте не застали, тем без суда срок в полном объеме по новой начислили. Собрали нас для объявления результатов, спрашивают: есть вопросы или жалобы? Я поднял руку. Меня при всех слушать не стали, увели в отдельную комнату. Ну, я стал проситься на другую работу. Пошли навстречу. Перевели на железную дорогу — рельсы класть. Сила у меня была — одним ударом кувалды вгонял костыль в шпалу по шляпку. Если промахивался и по рельсе попадал — кувалда пополам ломалась. Там отравился, чуть не помер. Печенкой. Пришел в буфет, буфетчица выносит блюдо жареной печенки. С лучком. Я говорю: «Вроде запашок». Она: «Нет, свежая!» Ночью мне худо. Проснулся, а меня поселили на втором этаже барака, туалет на первом, еле добежал. Всю ночь так бегал. Сил не осталось: встал под душ, он на втором, пустил воду, а из меня тоже течет потоком. Ребята-соседи вызвали «скорую». Я говорю: умираю. Меня в больницу. И клизмы — одну за одной. Спасли. Я потом той буфетчице говорю: что ж ты, туды-растуды? Но ей же важно продать. А приятель мой так умер. Его на предприятии премировали за хорошую работу колбасой. Молочной. По два шестьдесят. Отравился и долго врачей не звал, думал: пройдет. А уж когда вызвал, было поздно.
Узбекистан
Я вырос в Узбекистане и на работу пошел, водил «КамАЗ», хорошо получал. И тепло было. Мы, мальчишки, на 23 февраля купались и загорали. Снег, если выпадал, то на несколько дней в январе. Однажды неожиданно ударили холода, ягнята стали мерзнуть. У них там огромные отары. Нас снарядили солому привозить, чтоб под новорожденных подстилать.
После землетрясения отправили меня в родное село Адылова разрушенную школу восстанавливать, третий этаж мы полностью снесли, а два первых стягивали креплениями, так что трещины незаметны стали. Мой начальник в монтажной конторе сказал: «Возникнут сложности, сразу к Адылову обращайся». А на складе не дают ничего. Телефонов, как сейчас, мобильных ни у кого нет, ссылаюсь на Адылова, мне не верят. «Слишком большой человек, ты с ним не можешь быть знаком». Я сел в своей «КамАЗ» и поехал к нему. Тот охранник, что его дом оберегал, наверно, на посту уснул, и я пост проскочил. Он, запыхавшись, подбегает: «Ты кто, откуда, уезжай, к Адылову никто просто так не пустит!» А я уж в дверь стучу. Появляется какой-то хмырь в халате. «Как сюда проник?» Я объясняю: приехал ремонтировать школу. Пристебай ушел. Через несколько минут появляется низенький человечек, крепыш черноволосый, расспрашивает меня. Делает знак холую, холуй, сгибаясь и кланяясь, несет ему телефонный аппарат, и Адылов велит заведующему складом выдать все что нужно. Иду к машине, охранник — ну, который проспал и проворонил меня, семенит и блеет: «А меня Адылов за то, что тебя не остановил, не накажет?» Может, и наказал. Боялись его страшно. На улице — никого, все по домам сидят, чтоб ему на глаза не попасться. Он к нам в бригаду наведывался, привозил шашлыки, виноград, устраивал застолья, но без выпивки. Спиртное — никогда. И просил, чтоб мы как следует работу выполнили. А в местном магазине нам позволено было брать любые продукты, опять же кроме выпивки, все — за его счет. Мы договаривались, что запишут на нас крупу, а брали водку. И с таким расчетом, чтоб и продавцу было выгодно. Жили в детском саду, там же кормились, но нам этих кашек было мало, как-то я Адылову на правах старого знакомого говорю: нам бы мясца. Он откликнулся: вы же русские, едите свинину, поезжай на свиноферму, я поехал, выбрал свинью, даже домой мясо отвез. Мы Адылова не подвели. Дети 1 сентября пошли учиться.
Многих своих узбекских знакомых здесь встречаю. Приехали на заработки. Я их спрашиваю: «Зачем вы нас гнали? Стали жить лучше без нас? Нет, опять к нам на поклон явились!»
Болезнь
А потом я заболел. Суставы стали тревожить. Может, от того, что ездил за баранкой по колдобинам, и трясло. Поехал в больницу, в Липецк. Там была хорошая врачиха, но у нее кто-то умер, она отлучилась на две недели, стал меня лечить какой-то прохиндей. Что он мне вколол, какие таблетки прописал? Стали ноги пухнуть. Как у слона. Пальцем ткнешь — проминаются. Ходить не могу. Жена навещает — плачет: «Ты сюда на своих ногах пришел, а теперь тебя на носилках носят!» Дочка приехала навестить и меня не узнала.
Тот врач, что давал инвалидность, говорит: ты, главное, не пей и не кури. И восстановишься. И я восстановился. К жене по три ходки в неделю делаю. Ни разу не отказала. Она на пять лет меня младше. Сообразительная. Понимает: если отошьет, к другой пойду.
