Писатель Андрей Аствацатуров рассказал о парадоксах самоизоляции

«Самое главное – переосмыслить наше отношение к врачам»

Нерабочие дни в России, как известно, продлили до 11 мая – а значит, миллионам людей предстоит продолжение жизни в четырёх стенах. Какими мы будем после подобного многонедельного опыта, не известно. Может быть, превратимся в пеликанов? А что, читая роман Андрея Аствацатурова «Не кормите и не трогайте пеликанов», вошедший в лонг-лист «Большой книги», кажется, что человек и вправду похож на эту необычную птицу, склонную к жертвенности и одиночеству. Писатель, филолог, доцент СПбГУ, а с некоторых пор – и директор Музея Набокова, Аствацатуров в интервью «МК» рассказал о самоизоляции, возвращении к себе и юморе в вирусное время.

«Самое главное – переосмыслить наше отношение к врачам»
Андрей Аствацатуров. Фото: Любовь Погодина.

- Ваш роман «Скунскамера» начинается со слов: «Мыслям, которые приходят в голову, когда сидишь взаперти, доверять нельзя». Какими мы будем после этого карантина?

- Сейчас трудно сказать. Тут, наверное, компетентнее меня выскажутся социологи, историки и экономисты, потому что явно на характер нашей жизни карантин оказывает очень серьёзное влияние. Мы выброшены из наших привычных связей и отношений. Люди, которые привыкли гулять, сидеть в кафе, встречаться с друзьями, чья работа предполагала непосредственно личный контакт, – на них нынешняя жизнь очень серьёзно повлияет. Люди оказались в одном пространстве. Возникают семейные конфликты, но карантин может и, наоборот, укрепить отношения.

- А ваша жизнь каким-то образом изменилась в связи с самоизоляцией?

- Нельзя сказать, что моя жизнь сильно изменилась. Я работаю так же, как и работал до карантина. Разве что, я сижу дома и провожу чуть больше времени с семьёй. Вообще же читаю лекции четыре дня в неделю, провожу семинары, связываюсь со своими студентами по Интернету, рассылаю им материалы. Это касается и моей работы по организации жизни Музея Набокова. Мы все регулярно списываемся и работаем очень активно, особенно в социальных сетях: отвечаем на вопросы наших посетителей, общаемся с ними, приглашаем их к каким-то дискуссиям, высылаем рекомендации по чтению, делаем подборки книг, фильмов.

- Вы упомянули Музей Набокова. Как он адаптируется к онлайн-жизни?

- Мы, действительно, сейчас существуем онлайн, но работаем даже больше, чем до карантина. У нас организован виртуальный тур по музею на двух языках: русском и английском. Наши соотечественники и зарубежные гости могут зайти на сайт, посмотреть, ознакомится с экспонатами. Проводим лекции. Две уже состоялись: одну прочёл я о писателе Генри Миллере, а вторую искусствовед Анна Толстикова о супрематизме – по следам выставки, которая в своё время была у нас в музее. На май запланировано четыре лекции. Нина Щербак расскажет о последнем, неопубликованном романе Владимира Набокова «Лаура», киновед Мила Двинятина – об экранизациях Набокова и его отношениях с кино, а профессор Дмитрий Токарев – о проблеме и контекстах русской эмиграции. Наконец, моя лекция будет посвящена творчеству Джерома Сэлинджера.

- В ваших книгах очень много шуток и иронии. Насколько юмор актуален в теперешнее вирусное время? 

- Вообще, мне кажется, очень важно говорить одновременно серьёзно и шутливо. Эти вещи сильно связаны. Такая глубокая игра. В современной ситуации, на мой взгляд, она к этому особым образом располагает, потому что слишком много подавленности и тоски, и оттого нужна ирония. Может быть, не карнавал и не веселье, но какая-то ироническая дистанция требуется. Хотя сейчас трудно иронизировать над всей этой ситуацией. Сам факт нашей изоляции парадоксален и удивителен, потому что мы никогда в таких условиях не существовали, никогда не работали со студентами онлайн. Бывают разные технические сбои, накладки в нашей работе, вызванные несовершенством интернет-пространства. Тут неизбежные и комичные случаи. На самом же деле, пандемия требует очень серьёзного переосмысления нашего отношения друг с другом в современном обществе.

- Что именно, по-вашему, нам стоит переосмыслить?

- Знаете, у нас, да и во всём мире, самыми уважаемыми и высокооплачиваемыми людьми были актёры, представители шоу-бизнеса, певцы, юмористы, спортсмены. Сейчас мы понимаем, что, наверное, самые главные люди – другие, те, кто сейчас спасают жизни. Мой приятель, писатель, кандидат медицинских наук Михаил Фоминых четвёртый день подряд занимается тем, что борется с коронавирусом в своей клинике, непрерывно дежурит. Это очень тяжёлая, страшная работа, он подвергает себя риску, но спасает жизни. Мне кажется, самое главное – переосмыслить наше отношение, например, к врачам или к тем людям, которые, несмотря на коронавирус, вынуждены работать, вынуждены нас обеспечивать продуктами и необходимыми предметами, тем людям, которые нам их привозят, тем, кто сейчас активно работает волонтёрами и помогает пожилым, которым опасно выходить на улицу. Они, на мой взгляд, занимают самое главное место в нашей жизни.

- Герой вашего последнего романа «Не кормите и не трогайте пеликанов», возвращаясь в Россию, думает: «Мы все должны жить там, где родились и выросли». Насколько, на ваш взгляд, нынешняя изоляция позволит обрести людям чувство дома, – или, наоборот, при первой возможности все ринутся куда-нибудь подальше от родных мест?

- Мой герой и вправду возвращается в Россию, но объяснить это решение ни себе, ни своей подруге не может. Тут нет прямой логики, нет окончательного ответа, почему он должен вернуться из зоны комфорта, из пространства, где обеспечен, туда, где его ждёт бедность, проблемы, тяжёлая, низкооплачиваемая работа. Это, мне кажется, очень важный мотив моего романа. Вопрос «почему?», который не имеет рационального объяснения. Впрочем, объяснение, конечно, есть. Чувство дома, традиции, связь с корнями, с почвой – это и становится импульсом к возвращению. Сейчас, конечно, люди в некотором шоке. Они привыкли регулярно выезжать за границу по делам, для удовольствия, для научных контактов – скажем, на конференции. У меня лично сорвались как минимум три поездки за границу. Не сказать, что я об этом сильно жалею, но для многих – это шок. Особенно для актёров, которые гастролируют и зарабатывают деньги за рубежом. Наступает момент серьёзного переосмысления себя: что тебе действительно нужно? Можно остановиться, задуматься, потому что это одиночество и изоляция – очень важное экзистенциальное состояние для человека. Он может вернуться к себе, остаться наедине с собой, сосредоточиться и подумать, что для него является самым важным.

- Главный герой ваших романов, в общем, один и тот же человек – вы сами, то есть Андрей Аствацатуров. Причина такого постоянства в желании самокопания, или это несёт некое терапевтическое воздействие?

- Интересный вопрос. Вообще в литературе и США, и Западной Европы присутствовал такой важный жанр, как автобиография, или какие-то заметки и очерки, в которых главным действующим лицом выступал как будто бы сам автор. Примеров тому очень много. Автобиография Бенджамина Франклина, книга Генри Дэвида Торо «Уолден, или Жизнь в лесу»: она о природе, но в то же время и о нём самом. Существует и довольно богатая традиция, когда автор берёт определённые автобиографические модели и выстраивает из этого своё повествование. В двадцатом веке подобное проделывал Луи-Фердинанд Селин, Генри Миллер, в чьих романах он и есть главный герой; в России к такому приёму прибегал Довлатов, который во всех своих текстах фигурирует и как автор, и как рассказчик, да и Лимонов писал книжки исключительно о себе. Я, в известном смысле, попал в некоторую ловушку, потому что сейчас хотел бы уже написать роман от третьего лица, но всё-таки персонаж, который смоделирован, меня не отпускает.

Андрей Аствацатуров. Фото: Любовь Погодина.

- Значит, несмотря на сходство имени и фамилии, это всё-таки не вы?

Это псевдоавтобиография, игра, которая ставит своей целью смоделировать версию своей собственной личности несколько иную, потому что меня не посещали те мысли, которые посещают моего героя. Я иногда не совершал тех поступков, которые делал мой герой, или совершал их совершенно иначе. Я думал, что бы хотел сделать, или думал, о чём мог бы подумать, и в этом смысле выстроил своего персонажа, но здесь присутствует и элемент некой документалистики. Тебе начинают активно доверять. Ты как будто бы рассказываешь о себе, о своих проблемах, хотя на самом деле это не совсем так, но возникает иллюзия достоверности, как будто бы тут не выдумка, а чистая реальность. С одной стороны, текст очень похож на нашу повседневную жизнь. С другой, в нём возникает и совершенно иная оптика, которая показывает, что жизнь, в которой мы существуем, похожа на некий текст. Она часто не является трёхмерной, она двумерная. У меня некоторые персонажи выступают такими цитатами из произведений моих друзей, или возникает какая-то реальность, отсылающая к текстам моих коллег, с которыми я веду диалог в своих романах. Вот почему я использую себя в качестве одного из действующих лиц.

-В последние годы всё чаще говорят, что нон-фикшн вытесняет художественную литературу. У вас есть ощущение, что людям интереснее читать о реальных персонажах, чем о вымышленных героях?

- Да, безусловно, и я об этом неоднократно говорил. Однако я бы не сказал, что интерес к нон-фикшн превосходит интерес к художественной прозе. Это показывают и продажи моих книг. Кроме того, ни одно произведение нон-фикшн не раскупается такими тиражами, как романы Евгения Водолазкина, Гузель Яхиной, Захара Прилепина, Дмитрия Быкова, Дмитрия Глуховского. Стратегии фикшн – синтезирующие, стратегии нон-фикшн – аналитические. Писатель, который отдыхает от этих мощных синтезирующих захватов, начинает создавать биографию, очерк или сборник эссе. Это часть литературного пространства и контекста, возможность осмыслить социальную и историческую ситуацию. В этом смысле, нон-фикшн идёт в литературной упряжке с художественной прозой, поэтому этот компонент культуры крайне важен. Хорошо, что крупные исторические и литературоведческие исследования награждаются в рамках крупных премий, и не только «Большой книги». Например, в своё время Дмитрий Быков получил премию «Национальный бестселлер» за книгу о Пастернаке.

- Но вернёмся к пеликанам. В романе вы сравниваете их с людьми, красивыми в полете своих фантазий и смешными на земле. Сегодняшняя изоляция, по-моему, ещё больше делает нас похожими на пеликанов, согласны?

Думаю, гораздо больше, чем прежде. Я, видимо, предугадал это состояние, потому что сейчас мы глубже дистанцированы друг от друга. Мы перенесли нашу жизнь в социальные сети, где не так сложно смоделировать свой собственный образ. Там мы присутствуем в виде смоделированных аватаров. Аватары как будто общаются друг с другом. Люди не видят вашего выражения лица, не слышат ваших оговорок. Вы выстраиваете свою интернет-речь очень последовательно, строго, моделируя свой собственный образ, и в этом смысле происходит виртуализация и дистанция людей друг от друга. Мы уже не понимаем, как общаться с нашими друзьями, коллегами и близкими, с кем мы не имеем возможность регулярно видеться в Интернете. Из-за дистанции мы не можем контролировать то пространство, в котором существуем. До этого какая-то иллюзия контроля сохранялась.

- Получается, что человек – не хозяин собственной жизни?

- Это является одним из мотивов моего романа. В нём герой говорит, что мир – это не твоё личное пространство, он кем-то задуман, и задуман кем-то другим, и мир от тебя серьёзным образом ускользает. Ты пытаешься его понять, осмыслить, но это не твой проект. Ты пытаешься закричать, потому что мир развивается не так, как ты хочешь, люди реагируют не так, как ты хочешь, чтобы они реагировали. Эта ситуация, мне кажется, сейчас усиливается: жизнь – не наш личный проект, мы не можем сейчас ситуацию контролировать вообще. Мы беспомощны перед вирусом, потому что заперты в своих пространствах. Мы зависимы от врачей, от тех решений, которые примут чиновники в отношении карантина. Это они решат, что нам делать: можем мы гулять или не можем. Мы зависимы от тех людей, которые приносят нам еду, от волонтёров и курьеров. Вот этот момент отсутствия контроля над реальностью усилился принципиально.

Что еще почитать

В регионах

Новости

Самое читаемое

Реклама

Автовзгляд

Womanhit

Охотники.ру