Автором инсценировки стал сам Антон Федоров, представленный во всех лицах: как режиссер, художник-постановщик, художник по костюмам. В основе спектакля — «Записки юного врача», рассказ «Морфий», цитаты из «Собачьего сердца» и «Мастера и Маргариты». Фельдшер Анна Николаевна, к примеру, упоминает Аннушку, разлившую масло.
Такое ощущение, что действие происходит внутри волшебного фонаря, за стеклами которого разгулялась вьюга, возникает сказочный зимний пейзаж. Эффект усиливается, если смотришь спектакль из дальних рядов партера. Вот тогда рождается полная иллюзия чего-то неземного. Федоров, как Гринуэй, создает причудливые завораживающие картины, ценные сами по себе, гипнотизирует, провоцирует. Должно быть, морфий так воздействует на героев, что в их головах рождаются фантастические картинки. Необычного эффекта удалось добиться при помощи художника по свету Игоря Фомина — высококлассного штатного специалиста Александринского театра.
За окном метет. Метет, по замыслу автора, и в головах, главным образом в них. Надо только определиться в выборе пути — впасть в забытье, провалиться в бездну и тем самым уйти в свой мир, или же не сидеть сложа руки, дело делать, спасать других и тем самым себя.
За отправную точку, как декларируют авторы, взята мультипликация как способ актерского существования, маска, которая окончательно не лишает актеров психологизма, кинохроника и много еще чего. На репетициях апеллировали к немому фильму 1902 года «Путешествие на Луну» Жоржа Мельеса, картинам Чарли Чаплина, фильмам братьев Люмьер и даже «Ежику в тумане» Юрия Норштейна, который глубже того, что может показаться при беглом взгляде.
Два доктора — один безымянный (актер Александр Овчаренко), просто Доктор из «Записок юного врача», второй — Сергей Поляков (Камиль Хардин) из «Морфия». Почти двойники. Один как отражение другого. Оба молоды, еще недавние студенты, попавшие в сельскую глушь. Они познают на практике путем проб и ошибок медицинскую науку. У Доктора будто постоянно стоит за спиной Поляков, от которого остался дневник. Пока один грезит в полусне благодаря морфию, уходит на время в небытие, где уже не мучают проклятые вопросы о том, как жить и преодолеть кошмар, второй спасает чужие жизни и тем самым собственную жизнь. К одному очередь в 900 человек, к другому — ноль пациентов. Хирургические операции — настоящий театр, отнюдь не анатомический.
Внутри фонаря — старинный кожаный диван, все равно что чеховский уважаемый шкаф, сам себе персонаж. Из-за него торчат волчьи головы. Справа — обычная дверь, но на ней возникают яркие образы Эгона Шиле, скончавшегося от эпидемии. Время от времени они становятся явью, если так можно назвать происходящее внутри фонаря, и на сцену вынесут ногу, примерно такую же, как на одной из его картин. По авансцене в сторону зрителей мчится игрушечная тройка, которой управляет сидящий на диване герой. Сразу не разберешь — то ли это собачья упряжка, то ли стая волков, то ли деревянные лошадки-качалки для малышей. Выглядит очень эффектно.
Герои движутся на ускорении, как на старой кинопленке, поэтому и возникает иллюзия кукольного дома. Они, как марионетки, размахивают ручками и ножками, подергивают плечами. С куклами у Антона Федорова особые отношения. В финале «Ребенка» он устроил нечто вроде мюзик-холла, где все подряд, как на конвейере, рожают пупсов. В «Ивановом детстве», поставленном в казанском ТЮЗе и представленном на «Золотой маске» год назад, на сцене присутствует марионетка — копия Ивана, каким его сыграл в одноименном фильме Тарковского Николай Бурляев. Даже если кукла не одухотворенная, какой должна быть в идеале, все равно эффект есть. Герои изъясняются междометиями, переходят на птичий язык. Подобно Агнес в «Ребенке», одна из героинь «Морфия» бесконечно повторяет «ага, ага». Получается симпатично, но срабатывает в отношении отдельно взятого зрителя только раз, при условии, что он впервые присутствует на спектакле Антона Федорова.
Вьюга не прекращается. Если не за пределами волшебного фонаря, то в головах уж точно предоставляя право выбора: спасать, спасаться или просто уйти в несознанку, во внутреннюю эмиграцию, как теперь часто говорят.
