Не зря именно на «Карнавальную ночь» стоит со своим верным оруженосцем Саввой активная и политически грамотная Маргарита Павловна Хоботова из «Покровских ворот»: достал, достал, нет лишнего билетика, нет! Стояли у касс — да порой и не по одному десятку раз, — не только чтобы выучить наизусть песни (на то были одновременно изданные пластинки) или срисовать остромодные фасоны. Но еще и затем, чтобы прочитать между строк главное: что еще в этом сезоне разрешили.
Ведь всего за три года до того, например, на экраны вышла картина Ивана Пырьева «Испытание верности», увидев которую, люди поняли: адюльтеры и прочее семейное «все сложно» не являются криминалом. И уже через год после этого начали постепенно развинчиваться до упора закрученные гайки советского семейного законодательства: например, в 1955 году декриминализовали аборты. Другой известный фильм той эпохи — «Верные друзья» Михаила Калатозова —сатирически «продернул» забронзовевших советских академиков архитектуры и недемократичных начальников… И в ноябре 1955-го внезапно партия и правительство отменяют «архитектурные излишества», а в феврале 1956-го осуждают тот самый культ личности.
Смотреть кино в то время — более прогностическое дело, чем читать газеты. В печати то и дело вспыхивали дискуссии, и чтобы понять, куда ветер дует, нужно было дождаться окончания. Но если какую-то повестку задавал массовый и популярный фильм — значит, он точно соответствовал генеральной линии. Ведь в продукт вложены большие ресурсы, снимался он несколько месяцев, а при несоответствии быстро ложился на полку. Стало быть, смотри новую комедию — и все тренды узнаешь не раньше, но надежнее всех.
И люди смотрели, причем для каждого возраста «оттепельных» советских граждан «Карнавальная ночь» припасла — и даже обещала! — свое.
Молодым — везде
Молодые герои фильма бегут. Иногда от кого-то — например, переодетый в деда Гриша (Юрий Белов) от Лены (Людмила Гурченко). Иногда ради чего-то — как тот же Гриша к щитовой, чтобы дернуть рубильник, задержав Огурцова (Игорь Ильинский) в лифте. А чаще всего бегут просто так, ради скорости. Ведь дел впереди так много — на целую жизнь хватит.
Кредо молодежи: не действовать по инструкциям и через штатные механизмы, а творить добро непосредственно на местности. Так проще, быстрее и эффективнее. «Что мы, маленькие, что пойдем жаловаться?!» — возмущается Лена предложению разобраться с Огурцовым «штатными» средствами, обратившись к вышестоящему начальству. Действительно, сделать всё по-партизански не только быстрее, но и куда как весело.
Забавно, кстати, что, в отличие от других комедий с активными молодыми героями, например от «За витриной универмага», здесь ни разу не упоминается комсомол, комсомольская ячейка, комсорги. Хотя, конечно, никакой «беспартийщины» тут нет, Лена, Гриша, художник Усиков и другие просто не могут не быть комсомольцами. Хотя и сидят на планерке на камчатке, явно шушукаясь о том, какое серое у товарища директора вещество головного мозга.
Итак, заметим: в фильме орудует шайка, то есть, простите, группа комсомольцев, которые: а) не заряжены идеологически; б) предпочитают партизанщину бюрократии; в) им в итоге все удается, а серьезных наказаний за это не следует, ведь победителей не судят.
А еще ребята одеты хотя и не как стиляги, но вполне круто и модно. Повседневная юбка Леночки, которая отлично видна на первых кадрах, из личного гардероба Людмилы Гурченко, а вот остальные ее костюмы сшиты по последней (клетчатый жакет — коллекция Диора и его коллег середины 1950-х) и предпоследней (знаменитые платья стиля New Look, изобретенного тем же Диором в 1947 году) мировой моде. А среди ребят надо смотреть, конечно, не на скромного монтера Гришу с его ботинками-«скороходами» и штанами-шароварами, а на Усикова в замшевом спортивном пиджаке и дирижера оркестра в спортивном костюме и вязаной жилетке — трогательной копии прикида музыкантов из великого фильма «Серенада Солнечной долины».
И даже секретарша Огурцова Тося Бурыгина — девушка очень традиционная, из которой еще не вывели деревню (вон же — косички, рюшечки, хлопающие глазки!), извлекает для себя из современности полезные и приятные уроки. Макияж, скажем, на ней — прямиком из Америки, где такая блондинка, раскрепостившись, могла бы стать героиней пинапа. Иными словами, молодежи фильм обещает в ближайшем будущем — по потребностям: самостоятельности, упрощения бюрократической рутины и больше стильных штучек и прикидов в быту.
А если вслушаться в низкий голос Гурченко (и вспомнить, что раньше, во времена Любови Орловой и Марины Ладыниной, у нас собственных Марлен Дитрих с такими голосами не водилось) — то обещаны и чувственные радости. Низкий женский вокал — он, знаете ли, эротичен по определению.
Порулить, пусть чужими руками
Это, стало быть, все было про молодое поколение — тех, кому в том 1956-м по двадцать. Дети войны, как сейчас говорят в адрес этих людей, которым — кто дожил — уже под 90. А теперь пора посмотреть на тех, кто на 10–20 лет старше. Тех, кто в сталинское время были пионерами и комсомольцами, прошли так или иначе во взрослом статусе войну… и, коль выжили, досконально изучили особенности сталинского извода СССР. Правила жизни, писанные кровью, так сказать.
Скажем, в титрах «Карнавальной ночи» указан «эстрадный оркестр Эдди Рознера». Эстрадный — потому что в 1946 году слово «джаз» и де-факто сам стиль оказались под запретом, а большинство советских биг-бэндов, включая рознеровский госджаз БССР, попросту разогнали. А самого музыканта еще и посадили на 10 лет за попытку уехать к себе на родину, в Польшу…
Так вот: оркестр, уже нового состава, в фильме имеется (Рознера освободили в 1954-м). А самого легендарного джазиста в кадре нет. Вместо него — однако вдохновленные им! — работают молодые музыканты. Это переплетение сюжета и реальности вполне показательно: творческим людям, которые почему-либо не могли возглавить перемены от собственного лица, обещали возможность делать это в роли «играющего тренера».
Собственно, и в съемочной группе фильма было именно так: директор «Мосфильма», многократный лауреат Сталинских премий и орденоносец Иван Пырьев был фактически генеральным продюсером «Карнавальной ночи» — в той же мере, в какой все фильмы студии Уолта Диснея (например, какую-нибудь «Мэри Поппинс» 1964 года) продюсировал сам легендарный мультипликатор. Это потом Рязанов станет Эльдаром Александровичем, самому себе продюсером и творцом — а в 1956 году «Карнавальную ночь» можно считать пырьевским фильмом нового поколения.
Это хорошо видно в подборе шуток и гэгов. Вот, скажем, Огурцов устраивает гротескную проработку балетной паре, показывающей акробатический вальс («Где вы видели бухгалтеров с такими ногами?»). И клоунам («Не надо его целовать, нехорошее впечатление производит… И что у вас за имена такие?»). Ох, сдается, что это лично Ивану Александровичу Пырьеву за 20 лет его режиссерской карьеры смертельно надоели вот такие замечания на худсоветах.
Настолько надоели, что, как только стало «можно», гэг с карнавальными мужскими поцелуями в одном фильме повторили минимум четыре раза! Помимо клоунов — когда Гриша с зажмуренными глазами просит Лену его поцеловать, а она убегает и целует его пожилой усатый полотер; и когда лектор Никадилов лобызает художника Усикова; и когда, наконец, два парня на вечере пытаются поцеловать одну девушку, а она приседает…
Конечно, никакой это не гомоэротизм, просто шутка «сельской остроты», именно что карнавальная. Но ведь и это худсоветы не принимали — еще недавно, до XX съезда! Иными словами, для среднего поколения советских людей — тех, кто уже не зелен, но еще в полной силе, — обещано расставание с одиозными и явно избыточными запретами. Стоит ли удивляться, что такое «купили» с восторгом — хотя вот битый жизнью Рыжий клоун (Борис Петкер) не очень-то верит, что уже «можно», и тормозит своего вспылившего напарника (Владимир Зельдин): «Коля, не надо!».
И лично товарищ Огурцов
Собственно, основания беспокоиться у Рыжего есть: Серафим Иванович Огурцов вовсе не считает, что «теперь можно». В этом, собственно, и вся соль сюжета: все здравомыслящие герои против одного Огурцова, и до самого финала не до конца понятно: так «можно» или «преждевременно»?.. Интригу поддерживает то, что директора дали в титрах первым: это потому что он по статусу главный или просто в силу звездности и заслуженности Игоря Ильинского? А вот понимайте как знаете, говорят нам авторы. В советской же стране живете, вот и нужно уметь читать между строк.
Кстати, товарищ Огурцов — и это важный момент, объясняющий его поведение, — не полноправный директор, а и.о., рулит Домом культуры взамен некоего Владимира Васильевича. Который уехал «в командировку». В сценарии было конкретизировано: «в Венгрию», но — 1956 год, неудобно как-то вышло, в общем, решили замять.
А всем ведь понятно, что «врио» это формально шаткий статус. Это постоянное наблюдение начальства (того самого товарища Телегина). И невротическая погоня за «баллами KPI». Отсюда лозунг: провести мероприятие так, чтобы никто ничего не мог бы сказать.
Потому что ДК Огурцову не родной, вернется из командировки прежний директор — и впереди новое назначение. А каким оно будет — зависит от «экзамена» в виде новогоднего вечера.
Тут-то невроз и играет с профессиональным управленцем злую шутку: похоже, четких вводных до него «не довели», а политическое чутье ему, имевшему только сталинский опыт работы, изменило. Серафим Иваныч говорит: шутить не люблю и людЯм не дам. Оправдывая тем самым свое «ангельское» имя, потому что в традиционной христианской картине мира почти любой смех — это признак не просто дурачины, а прямо-таки нечистой силы.
В своем двубортном габардиновом костюме и круглых очках, надеваемых, когда он становится по стойке смирно перед телефоном, на который звонит начальство… Со своим просторечным говором ("затрачиваем средствА")… Огурцов символически заканчивает свою управленческую карьеру в ящике со старым реквизитом вроде газовых фонарей и тележных колес. Он не нужен, впереди молодые — и, кстати, более работоспособные (сам-то бюрократ, съев в буфете стакан сметаны, уходит домой «по звонку», а комсомольцы репетируют до ночи).
Хотя в целом-то он человек совсем неплохой: например, маниакально трясется над бюджетом вверенного предприятия. Он ведь вычеркивает слишком дорогого докладчика, жалеет, что для украшения фойе не взяли «Медведей на отдыхе» (видимо, копию понятного шедевра Шишкина). Следит за травмоопасностью (собственно, из-за нее он и не хотел горку на входе: а мало ли?!).
Но при этом администратор не пожалел большой оркестр, на который уже были затрачены средства и «работа проделана большая». Почему? А тут еще одно профессиональное качество менеджера: Огурцов приучен добиваться управляемости любой ценой. Даже ценой качества работы. И как только он увидел в оркестре не просто недовольство, а организованный протест — немедленно и безжалостно «отсек» его. Не помогло, правда, но это детали.
А когда товарищ и.о. директора не при исполнении — он нормальный, хоть и простоватый, пятидесятилетний мужичок: клоунские носы его смешат, а музыка радует. Еще бы только эти музыканты были послушнее…
Люди спокойного направления
Вернемся, однако, к обещаниям. Помимо «младших» и «средних» в фильме есть и «старшие» — представленные прежде всего бухгалтером Федором Петровичем (Антон Тутышкин — кстати, в «Волге-Волге» 1938 года, где Ильинский играл похожего бюрократа Бывалова, Тутышкин тоже играл бухгалтера, только еще и играющего в самодеятельности) и библиотекаршей Аделаидой Кузьминичной (звезда оперетты Ольга Власова).
Сколько этой обаятельной паре, кстати, лет? «Давно не двадцать пять», — говорит она. «Да и мне, признаться, не тридцать восемь», — отвечает он. Но можно сказать и точнее: на гимназическом вечере Федор Петрович читал басню Крылова. Значит, он первой половины 1900-х годов рождения, ведь гимназические вечера в 1917 году канули в Лету. Допустим также, что Аделаида Кузьминична младше, но ненамного: этак 1907–1908 годов рождения.
Мы тепло улыбаемся, смотря на этих героев, и редко вспоминаем, что на самом деле эта пара — трагическая. Он — в костюме-тройке и очках, читающий Тургенева и изысканно (хоть и не по-дворянски) интеллигентный. Она — в шали и тоже в очках (кстати, новейшего американского фасона, но это в сторону), танцующая вальс, играющая на фортепиано… Все детство эти родственные души готовились к одной жизни — с музицированием, домашними рождественскими елками, детским театром, литературными вечерами.
А на заре взрослой жизни пришлось резко, шоковым образом адаптироваться к совсем другому миру. Куда более жесткому и менее обаятельному. Терять, в том числе спутников жизни (он говорит, что вдовец, она, очевидно, тоже потеряла мужа на войне… а может, в репрессиях тридцатых?). И вот, когда им «под» и «за» 50 — жизнь разрешает и обещает им то, к чему они стремились с юности. То, что всегда казалось им нормой. Романсы? Да пожалуйста! Тургенева? Да хоть Лескова. Выбирать себе спутника по схожести интересов и жить частной жизнью? Конечно!
Поздновато, правда. Но и на том спасибо. Зрелые люди, которые уже не претендуют «рулить» ни в открытую, ни за кадром, — это люди «спокойного направления». Еще один такой, кстати, — герой Сергея Филиппова лектор Некадилов с чеховским пенсне и поповской фамилией. Он, правда, попроще — пьет «три звездочки» и танцует лезгинку. Но и ему обещано кое-что: возможность рассуждать с трибуны не только о преимуществах лучшего в мире строя, но и о космосе.
Не скрывать своих склонностей
Когда на сцене появляется грандиозный будильник и начинается собственно эстрадное ревю, можно увидеть, какой образ жизни и стиль развлечений авторы обещают всем без исключения. «Карнавальная ночь» звучала в 1956 году хорошо и свежо — однако же это была не экстремально новая стилистика, а скорее последнее дыхание молодости большого стиля, сформировавшегося в мире еще перед Второй мировой войной.
Вот, скажем, братья Гусаковы, звезды советского степа, «зеркалят» американских прототипов конца 1930-х братьев Николас. Сестры Шмелевы («Ах, Танечка») — сестер Эндрюс. А весь оркестр, как уже было сказано, косплеит знаменитый бэнд Гленна Миллера из «Серенады Солнечной долины».
Заметим, правда, что на такое подражание рознеровцы имели право: их отец-основатель с Миллером до войны встречался и играл, как и с Армстронгом. А все потому, что закалка у Рознера не советская, а буржуазно-польская. Но ключевым, конечно, был не опыт мастера, а наличие в СССР множества копий «Серенады…» — по ним-то увлеченные джазом молодые люди изучали стиль. В музыке, в поведении на сцене, в одежде.
Вот и носят советские джазисты специфическую лыжную форму, которая была логична в «Серенаде Солнечной долины», где действие происходит на лыжном курорте. И только под конец переодеваются в белые концертные костюмы.
В наступающем «добром мире» можно легко тиражировать звукозаписи. (А не фарцевал ли, кстати, музыкой «на костях» радист ДК, имевший оборудование для звуковых писем?) Фойе украшено огромными китайскими фонарями («Великая дружба»!) и новейшими воздушными шариками из латекса, недавно освоенными на Баковском заводе (да-да, это «изделие номер три»!). Столы ломятся от шампанского и даже водочки — то и другое помогает признаться в любви и «помириться тем, кто в ссоре». А над всем этим парят фигуры голубей — символы мира и наступающего VI Фестиваля молодежи и студентов с «красавцами из Новой Зеландии».
…А самое поразительное, что ведь все эти обещания — пусть и не более чем на десять лет — были выполнены в полной мере. А дольше… Дольше, наверное, никто и не обещал. Символично, что первые слова «Карнавальной ночи» — первого оттепельного фильма Эльдара Рязанова — были: «Ну что ж, попробуем!». А закрылся «оттепельный» и заодно «пырьевский» Рязанов репликой героя Олега Борисова из «Дайте жалобную книгу». Помните, обнимая своего любимого, героиня — директор ресторана, снова поссорившаяся с номенклатурщиком-шефом, говорит: «А меня, наверное, завтра уволят». И он бодро, но почему-то с печальными глазами отвечает: «А мы начнем все сначала».
