Он мог бы стать дипломатом, жениться на девушке Кате — дочери торгового представителя Болгарии в России, родить детей и быть счастливым человеком. Он стал поп-певцом Филиппом Киркоровым: знаменитым, скандальным, одиноким. Его жизнь определила юношеская любовь — к певице Алле Пугачевой. Счастлив ли он и почему вырос именно таким, репортеру “МК” рассказал отец звезды Бедрос Киркоров.
— Как вашему батюшке-то, Филипп, на вашем же концерте хлопали! Прямо бисировали!
Вы, случаем, не позавидовали?
— Бедросу-то? А он — хитовый!
Этот диалог состоялся по случаю в Ялте, где Бедрос Киркоров принял участие в концерте своего сына Филиппа...
Третий этаж кирпичного дома в окрестностях Таганки, гостеприимно распахнутая дверь,
“да вы не разувайтесь...” Квартира не блещет особой роскошью. Клеенчатая скатерть на столе в кухне, в комнате — мебель еще советских времен, на стареньком, местами ободранном пианино стоит много картинок с изображением Богородицы. И черно-белая фотография совсем молодого сына на стене. “На этом пианино еще Филипп учился играть, — ловит мой взгляд Бедрос Киркоров, — оно мне дорого...” “А стенку покупали в советское время по записи?” — весело уточняю я. Он улыбается и кивает: “Я консервативный человек, — говорит, — привязан к старым вещам. Вот видите, часы на руке...” Да, я заметила и успела удивиться: такие простенькие! “Филипп подарил, в юности еще, уже больше двадцати лет ношу, не снимаю...”
О себе — кумире прошлого века — сдержанно, о звездном сыне — не только с любовью, но и с некоторой болью рассказал Бедрос Киркоров.
— Вы хотели сына?
Вопрос традиционный — ответ предсказуемый: это редкость, когда мужчина хочет дочку, да еще первым ребенком.
— Конечно, хотел сына. Но не категорично. Мы с женой договорились: если будет девочка, то обязательно будем рожать еще. Родился мальчик.
— Вы не жалеете сегодня, что он у вас — единственный?
— Жалею. Конечно, жалею! Что такое один ребенок? Это не ребенок... Мы с женой потом сильно переживали, что Филипп у нас один.
— Не захотели второго или, как говорится, Бог не дал?
— Да как-то условий не было второго рожать... Я один обеспечивал семью, а у меня даже советского гражданства не было — я же болгарин, оттого многие города были для моих выступлений закрыты. Сложный гастрольный график, и в семье надо было помогать. Все как-то... Не сложилось, короче.
— Филипп — поздний ребенок?
— Мне было уже 35 лет, когда он родился. Тогда же не было разных там медицинских институтов. Просто ждали, когда Бог даст.
— Имя кто придумал?
— Вместе с женой и придумали. Не существовало в те годы разных исследований, УЗИ. Заранее кто родится — мальчик, девочка, — было не узнать... Имени для девочки у нас не было, только для мальчика — Филипп.
— Он родился крупным?
— 56 сантиметров, 3600. Как сейчас помню — звонит медсестра: “Поздравляю! Сын у вас!” Я такой счастливый! Мой ребенок родился! Сын! А я как раз должен был принимать участие в концерте в Колонном зале Дома союзов, посвященном 1 Мая, который транслировался по “Маяку”. И я бросился в роддом, чтобы передать жене радиоприемник, смотрю по дороге, а у меня батареек-то и нет. А день — выходной, я нашел какой-то ларечек — тогда ведь кооперативов не было, где мне из-под полы продали батарейки. Передал жене радиоприемник. И вот она кормит грудью Филиппа — и звучат мои песни. Так сын впервые услышал мой голос.
— А потом уже его голос зазвучал. Орал по ночам, мешал спать?
— Нет, он был очень спокойным ребенком, всеми ночами спал.
— Много хлопот легло на вас? Или больше жене доставалось?
— Тогда мы не знали памперсов, стиральных машин-автоматов, а у жены оказалась очень тяжелая аллергия на стиральный порошок, и у бабушки тоже. У нас стояла такая большая кастрюля железная в ванной, и все туда скидывалось, что за день испачкалось, а я вечером приходил после концерта и все это — пеленки там грязные, распашонки — все замывал, отстирывал. Это была моя обязанность.
“В школу не вызывали: окон не бил, девочек за косы не дергал...”
Это был 1967 год. Филипп Киркоров — коренной москвич, родился в самом центре столицы. Однажды в разговоре с репортером “МК” он заметил: “Я провинциал, обычный такой болгарский парень!” Но болгарским парнем он не был.
Его отец — сын болгарского сапожника — хотя и окончил профессионально-техническое училище по специальности “сапожник-модельер”, но обладал таким прекрасным голосом, что его заметили и направили учиться музыке. Сперва в Болгарии, а затем — в Москве.
— Слава Богу, что в Москве я учился без стипендии, — вспоминает Бедрос Киркоров, — а то бы мне пришлось вернуться в Болгарию, отрабатывать потраченные на меня деньги. Но стипендию не дали, хотя обещали, если буду отлично учиться. Я окончил Театральный институт им. Луначарского в классе профессора Покровского с красным дипломом, но зарабатывал на учебу сам.
После окончания вуза начались бесконечные гастроли.
— Мне тогда Утесов, в оркестре которого я одно время работал, сделал такую программу, где звучала фонограммой оркестровая музыка, а голос накладывался живой. Министерство культуры не хотело пропускать эту программу: боялись, что зрителям покажется, что и голос звучит под фанеру. Но Утесов их убедил. А поскольку это было очень удобно и дешево, я мог гастролировать в самых разных уголках СССР, куда отродясь не приезжали артисты, — даже в зоны меня приглашали, ну и, конечно, в какие-то сельские клубы, школы, — рассказывает Бедрос.
Во время одного из концертов он и встретил свою будущую жену Вику.
— В зале на своем же концерте увидел и обомлел, — задумчиво вспоминает мой собеседник, — она была просто красавица! А потом случайно столкнулся с ней в холле гостиницы, где жили артисты; оказалось, что она тоже там остановилась. Я подошел, познакомился — и уже через три дня сделал предложение. Через месяц мы поженились.
Молодой артист обожал свою жену, она платила ему взаимностью.
— С появлением ребенка о совместных поездках забыли?
— Нет, почему? Когда Филиппу исполнилось пять лет, мы начали везде брать его с собой. Он был очень послушным, не капризничал, всегда с удовольствием ехал с нами. Поезда зачастую отправлялись рано, вставать приходилось в четыре утра — так он без проблем просыпался. Без капризов, без слез ждал эти самые поезда на перронах, вокзалах...
— Каково самое яркое воспоминание о детстве Филиппа?
— У нас в Болгарии есть традиция: чтобы волосы лучше росли, надо ребенка в детстве брить наголо. И вот я раз пошел с Филиппом гулять, зашел в парикмахерскую — и под ноль его. Что было дома! “Ты что сделал с ребенком?! Когда теперь отрастут волосы?! Один раз в жизни доверили тебе мальчика погулять!” (Смеется.) Единственная ссора с женой…
— На родительские собрания ходили? В школу вас вызывали? Стекло там разбил, обзывался?
— Да у нас с ним не было никаких проблем. Никогда. Чтобы он нам: “Не пойду в школу!” — или мы ему: “Немедленно садись за уроки!” — нет! Приходил из школы, сам делал домашнее задание — никогда мы его не заставляли. То же самое было с игрой на фортепиано, когда он уже в музыкальную школу пошел. Все сам. И никогда он не попадал ни в какие детские переделки, даже девочек за косички не дергал...
— Ребята не дразнили? “Ботаник” там, “маменькин сынок”… Часто он дрался?
— Никогда не дрался...
— А как же расквашенный нос, разбитые коленки? Это же все-таки мальчик рос!
— Никогда не было такого...
— Вас это не настораживало? Не говорили: “Сын! Ты же — парень! Тебя обидели — дерись, пусть даже тебе набьют морду!”?
— Нет, такому я его не учил.
— Может быть, стоило вместо музыкальной школы в секцию какую-нибудь, в бокс там?..
— Мы часто отдыхали в Варне, и там он много катался на велосипеде, а еще его Марис Лиепа научил плавать. Он очень хорошо плавает.
— Были у него друзья?
— Был один парень во дворе, Максим. Шебутной очень. Когда они приходили к нам домой, у него так игрушки в руках и горели! Филипп был куда спокойнее.
— А как же переходный возраст? Первая сигарета в школьном туалете, глоток водки на заднем дворе, приходы за полночь, первое похмелье, в конце концов? Конфликт “отцы и дети”?..
— Не было ничего подобного... Никогда. Он был очень правильный мальчик.
“Не пороли, в угол не ставили, только хвалили...”
Филипп сегодня очень гордится своей золотой медалью, говорит: “Я столько за нее пахал!” Музыкальная школа тоже была закончена с отличием.
— Вас не смущало, что сын такой — слишком уж мягкий?
— Нет. У нас была очень дружная семья, мы не ссорились никогда, не ругались, не предъявляли друг другу претензий. Чтобы я когда-нибудь сказал жене: “Ты там что-то не приготовила, не убрала...” Никогда! И Филипп такой же рос неконфликтный. Курить он, правда, пробовал, но уже в более старшем возрасте, когда начал работать в шоу-бизнесе, но быстро понял, что это — не его, и бросил. Понимаете, я сам — очень мягкий человек. Я осознаю, конечно, что иногда надо быть жестким. Что вот Петр Первый, например, не смог бы провести реформы, если бы был мягким человеком, Сталин не выиграл бы войну. Но...
— Понятно, значит, взяться за ремень вам не позволяла мягкость, и Филиппа поэтому никто никогда не порол?
— Вы что?! Конечно, нет! Да и не за что было.
— Как не за что? Скажем, вы ему: “В комнате убраться, посуду вымыть!” — а он как не слышит: у телевизора сидит, мультики смотрит.
— Что вы? Какая посуда?!
— У него не было обязанностей по дому?
— Не было.
— Ну, хоть как-то вы его наказывали? В угол там?..
— Да какой там наказывали...
— Да хотя бы ругали когда?
— Нет. Никогда. Я его только хвалил.
— Понятно. Милый мальчик, который всегда только радовал взрослых своим прилежанием и старательностью... И, конечно, он был страшно избалованным.
— Да, он был избалованным.
— “Папа, купи! Мама, хочу!”
— Да... Если железная дорога, то обязательно чтобы домики там были, станция, будки разные. Я сидел, вырезал все это из фанеры, красил. Тогда же купить такие игрушки было невозможно. А как-то пошли в цирк, а там — объявление: “Продаются щенки циркового пуделя”. Он как начал кричать: “Папочка, миленький! Давай возьмем! Ну пожалуйста! Я сам буду гулять — вот увидишь!” А у него аллергия на шерсть. У нас уже была до этого собака — пекинес, мы привезли его из Польши, так пришлось отдать. И я говорю: “Но, Филипп, нельзя нам собаку! У тебя же аллергия...” А он: “Нет! Это только на пекинеса, на его шерсть, — на пуделя не будет!” Так и выпросил — взяли щенка... Вы думаете, он гулял? Ни разу! Ладно там в будни — школа все-таки. Он и в выходные ни разу не вышел с ним погулять! Дома играл, а гуляла мама. Хороший такой был пуделек, Степка…
— А брата, сестру он никогда у вас не просил?
— Нет, никогда.
— Зато, наверное, шмотки клянчил: “Папа, джинсы!..”
— В Варне — магнитофон. Двухкассетный. “Хочу!” А его везти через границу — это же нельзя! Как везти? Ну, засунули куда-то на верхнюю полку, тряслись всю дорогу... Он, правда, потом много переписывал кассет.
— Зато Филипп, наверное, любил приласкаться: “Папочка, любимый!”?
— Да, очень ласковый был. Внимательный. Как-то раз нарисовал мне картинку — а я тогда любил переходить дорогу на красный свет, и там, на рисунке, светофор красный был, милиционер свистит и призыв, чтобы я был осторожным и на красный свет не ходил.
— Открытым был мальчиком?
— Да, очень...
— А потом закрылся...
— Да...
— Сегодня от того мальчика что-то осталось?
— Осталось? Да! Вы знаете, осталось! Он и сегодня очень добрый, он отходчивый, он доверчивый очень. Всегда стремится помочь. Ведь скольким он помог! У нас так было принято в семье. Бабушка звонит: “Шульженко плохо! Я к ней!” — “Да чем ты поможешь-то? Не езди! Есть же врачи!” — “Нет, я ее успокаиваю...” Это у нас в традициях — помогать.
— У Филиппа репутация человека срывистого, невыдержанного на язык, способного грубо обозвать. Вы ему не говорите: “Сын! Как тебе не стыдно?! Ты же из интеллигентной семьи! Мы с матерью тебя не этому учили!”?
— Я его не осуждаю. Когда вокруг столько сплетен, столько грязи, столько людей его задирают — это естественно: срывы... Это просто темперамент.
— Зачем вы отпустили сына в шоу-бизнес? Вы же знали, как там и что. А у него — золотая медаль! Все дороги были открыты.
— Я хотел, чтобы он был дипломатом. У него всегда были способности к языкам. Но... Я был на гастролях, Вика мне звонит: “Мы решили в ГИТИС, но в ГИТИС нас не взяли, сказали: “Красивый мальчик, но голоса нет”. Мы пошли в Гнесинку...” Он, знаете, всю жизнь видел себя только на сцене. У меня в свое время песня была: “Сынок”. Был у меня в детстве такой случай: я — маленький, война кончилась, и вот на улице Варны ко мне подходит советский солдат, по голове погладил, “Сынок!” — говорит и дает мне шоколадку — зайца. А я не знал, что такое шоколад, думал, игрушка. Надавил — она и сломалась. Я разревелся, подбежала мама: “Ты что?” Я говорю: “Игрушка сломалась!” Она посмотрела: “Дурачок, — говорит, — скорее в рот клади, это же шоколад...” И потом появилась у меня такая песня: “Сынок” — о советских солдатах в Болгарии. Кстати, мало кто знает, что там, в Болгарии, во время Великой Отечественной войны не погибло ни одного советского солдата. И вот как-то раз на концерте я ее исполнял после Анны Герман. А ей столько цветов надарили! И она взяла одну гвоздику, подозвала Филиппа, а он ребенком еще был, сказала: “Беги, подари папе!”
Я смотрю, он с этой гвоздикой выходит. И я говорю: “Это мой сын!” Зрители захлопали. Это были его первые аплодисменты. Потом мы это все время использовали в концерте — он выходил с гвоздикой, а позже уже стал у меня в программах участвовать. Голос еще не очень устоявшийся был. Так что он к сцене всегда тяготел. В детстве бабушка — а она из цирковых — научила его фокусам. Он в школе любил их показывать, на домашних праздниках. Так что... А я хотел — да, дипломатом чтобы был.
“Со стороны Филиппа была любовь: первая, юношеская”
Бедрос смотрит на фотографию Филиппа на стене — юный стройный парень с шапкой кудрявых волос, с открытым, счастливым лицом.
— Какой же все-таки был красивый парень!
— Да, был красивый...
— Девочки, наверное, сохли?
— Да и сейчас. Такие письма приходят!..
— Сейчас — это понятно. А тогда? Наверное, тоже проходу не давали? Он спрашивал совета: как ухаживать, как перейти от поцелуев к более решительным действиям?
— Нет, никогда.
— Неужели всю свою юность он любил только Пугачеву?
— С того самого момента, как увидел ее выступление на “Золотом Орфее”. Он был ее фанатом.
— А вы говорите, пороть было не за что... Надо с девчонками в лифте целоваться, а у него — Пугачева! Ведь ровесники небось смеялись над ним? Вы ему не говорили: “А ну, хватит дурью маяться! Чтобы нормальную подружку себе завел!”
— Нет, не говорил. Я думал, пройдет это у него.
— Как вы могли допустить столь неравный брак? Наверняка ведь мечтали о другом: молоденькая невестка, внуки?
— Я не хочу про это говорить! Не хочу!.. Конечно, мечтали о другом… Конечно!
— Почему вы не сказали свое отцовское “нет”?
— Если бы я только знал, как все сложится дальше, я бы, наверное, поговорил с Филиппом, посоветовал, предостерег... Но я же не знал! Я работал, обеспечивал семью. Бывало, и не видел его лишний раз.
— А разве слово мамы не было законом?
— Знаете... Тут еще так сложились обстоятельства... Вика тяжело болела — рак, она умирала. И, наверное, думала: покровительство какое-то, опека...
— Моя вторая мама...
— Да...
— Вы не думаете, что Пугачева не должна была допустить этого брака? Она же была старше...
— Я не знаю. Может быть.
— Была с ее стороны любовь?
— Не мне об этом судить. Со стороны Филиппа — была.
— Первая, чистая, юношеская...
— Да...
— Я слышала, что у Филиппа была еще одна юношеская любовь — какая-то девушка-ровесница в Варне.
— Да нет... Была дочка нашего торгового представителя — Катя. Такая была славная девушка! Вот с ней у них что-то могло бы получиться. И внуки бы были — да. Но там тогда была только дружба. Я даже не уверен, доходило ли там до поцелуев...
— Вы осудили Филиппа, когда он на следующий день после смерти матери со своей второй мамочкой уехал в Израиль на гастроли?
— Нет. Я не осуждал. Со стороны это кажется странным, конечно, неправильным... Но... Надо просто знать артистов. Они должны выходить на сцену всегда, что бы ни случилось. Алла тоже, кажется, выступала в день смерти матери. А что поделаешь?
— А Филипп вас, конечно, осудил, когда вы второй раз женились?
— Нет! Почему?.. Он не осудил — он на свадьбу пришел. И потом все время приглашал нас с собой на гастроли. Говорил: “Бери Людмилу — и приезжайте!” Я так и начал участвовать в его концертах. А вот сейчас он в Дубаях будет выступать, в январе, и тоже зовет нас с собой. Он просто знает, что я очень общительный человек, что мне трудно одному. Я после смерти Вики два года вообще не выходил из квартиры — спал, кушал, просто лежал на кровати. Потом боль стала отступать. Я три года выдерживал траур, а потом подумал: “Ну что же... надо же как-то жить дальше...”
— Филипп обитает этажом ниже — приходит к вам вот так посидеть, по душам поговорить, детство вспомнить?
— Он заходит, но чтобы посидеть, поговорить — это нет... Иногда песню новую запишет, спросит: “Как тебе?”
— К советам прислушивается?
— Нет. Он высокоинформированный в области музыки человек. Ему не нужны советы. Просто дает послушать.
— Но звонит: “Отец, может, хлеба купить?” Продукты приносит?
— Да, он любит по магазинам... Да, вспоминает.
— Там, “отец, я тебе рубашку купил, маечку красивую”?
— Да, покупает. Он любит покупать вещи. Себе, мне, балету своему. И потом не продает их и не раздает. Столько вещей! Так дорого стоит! Говорит: “Музей буду делать!” Ну... Делай...
— И никогда не бывает, чтобы просто пришел, сел, выпил коньяку: “Отец! Что же мне делать?! Я совсем один! Как дальше жить?..”
— Нет, такого не бывает... Он счастлив своей сценической судьбой. Да и действительно: кто еще среди наших артистов может похвастаться трехчасовым концертом с таким балетом, с такими декорациями…
— То есть ему кажется, что он — счастлив?
— Вот именно...
— Может быть, вам пора элементарно дать ему по голове?
— Не знаю... Это все так тонко, так сложно... Вон Басков... Женился, ребенка родил, развелся... Как так можно? Я женился — и все, на всю жизнь. Все же бывало! Ну, не ссоры, нет, а из-за моей работы возникали проблемы разные. Но чтобы разводиться?! Это же семья. Как можно?!
— Вы не говорите ему: “Что хочешь делай, но чтобы внуки у меня были!”?
— Нет, не говорю, нет... Хотя... Вот думаю, что, может, уже надо решиться и как-то поговорить с ним об этом? Как-то осторожно...
— Осторожно? Да тут уже орать пора! Мужику за сорок уже. Ругайте его! Больше ведь некому! Вы же у него единственный близкий человек.
— Ну, у него еще есть тетя и дядя. Они, кстати, тоже бездетные — мой старший брат и сестра младшая. И у Людмилы никого нет. Ее племянники рожают, она так и замирает над этими детьми. Но...
— Может, вам еще раз попробовать с женой родить ребенка?
— Нет... Где уж? Поздно. Мне 76, ей 52 года...
— Филипп как отнесся к тому, что у него могла быть сестра?
— Ругал нас... Говорил: “Ну что же вы?! В Питер поехали! Надо было в Москву — тут лучше клиники!” Но нам врачи тогда запретили в Москву — говорили, надо поездом, а то может быть выкидыш... Все равно... Не дал Бог... Теперь вся надежда — только на Филиппа... А вдруг? Вдруг что и сложится у него? Я ведь тоже не хотел ехать на те гастроли. Хотел тогда на родину съездить. Меня уговорили: выступите, сказали, в Сочи, а затем поедете морем в Варну. И я встретил там Вику! Может, и у него так же? Вдруг?..
— Вы можете сказать: “Я — счастливый отец!”
— Да, конечно! Он у меня один, но какой! Удаленький вышел!
— А вы можете сказать: “Мой ребенок счастлив!”?
— Ну конечно! У него такая замечательная сценическая судьба!
— Нет, именно счастлив? Не богат, не знаменит — счастлив?
— Жизнь — колесо, поворачивается и делает круг. Человек должен иметь кого-то близкого рядом и должен оставить кого-то после себя на земле... Иначе зачем всё?
Перед встречей с Бедросом Киркоровым я позвонила Филиппу и спросила, не хочет ли он тоже принять участие в разговоре. “Ни в коем случае!” — категорично заявил артист. “Но вы не будете возражать, если отец про вас расскажет?” “Пусть говорит что хочет”, — последовал ответ.
