На днях в истории российского театра произошло событие, оценить по достоинству которое возможно только со временем. В Лондоне прошла церемония вручения Evening Standard Theatre Award. Впервые в числе ее номинантов оказался российский театральный деятель. 45 тысяч евро получил драматург. И кто! Молодой, малоизвестный, да еще к тому же из глубокой провинции. Его имя — Василий Сигарев. Редкое сочетание скромника и наглеца. Неофита и профессионала.
Из досье “МК”. Василий Сигарев родился на Урале. Автор 15 пьес. Учится в семинаре своего земляка Николая Коляды. В Москве поставлено два спектакля по его пьесам — “Пластилин” (Центр современной драматургии и режиссуры Казанцева и Рощина) и “Черное молоко” (Театр им. Гоголя и “У Никитских ворот”). “Пластилин” также поставлен в лондонском театре.
— Василий, о вас очень мало известно.
— Родился я в городе Верхняя Салда Свердловской области. Учился там в школе, потом в пединституте в Нижнем Тагиле — факультет химии и биологии. А потом бросил и пошел учиться к Коляде в театральный институт на курс драматургии. Сейчас на пятом курсе. Живу в Екатеринбурге. Из рабоче-крестьянской семьи. Отец работал на заводе, мать — в колхозе.
— В какой момент вы решили оставить точные науки и ушли в театр? Что произошло?
— Я всегда мечтал быть писателем. Но Литературный институт далеко, в Москве, поэтому поехал в Нижний Тагил — пединститут был ближайшим. В школе по биологии и химии у меня были хорошие оценки. Ушел с третьего курса, увидев однажды объявление, что набирают курс драматургии.
— Значит, попали в театр по объявлению?
— Да. Сдал экзамен к Коляде, прошел творческий конкурс. А до этого я пьес не писал и в театре ни разу не был. Писал в стол — рассказы. Стихами баловался, как все, на любительском уровне. У Коляды было одно условие — писать пьесы. Мне это очень понравилось.
— Помните первую пьесу?
— “Замочная скважина” называлась. Потом была “Метель” по Пушкину, ее поставили сразу.
— Сюжет-то оставили: случилась метель, Владимир замерз?..
— Сюжет тот же самый, но диалогов совсем не было. Но это получилась классическая пьеса, не против Пушкина. Ее поставили в Камерном театре, можно сказать, я в первый раз попал в театр.
— Как же удалось сохраниться в таком девственном виде?
— Просто в нашем городе не было ни одного театра. Кое-какие спектакли видел по телевизору, и этот упадочный жанр у меня, как и у многих людей, отбивает охоту пойти в театр. Не могу сказать, что от “Метели” я был в восторге, но ощущение театра почувствовал. Мне там понравилось.
— “Пластилин”, за который вам дали лондонскую премию, какая это по счету пьеса? И насколько реальна ее история?
— “Пластилин” — одна из последних. История собрана из маленьких кусочков разных историй. Цепочка событий, которые происходили с разными людьми — что-то со мной, а что-то с моим родным братом, друзьями.
— И действительно в вашей жизни были похороны подростка, который покончил с собой, — как начинается спектакль?
— Да. Хоронили парня из параллельного класса — он повесился. Много различных версий было, но... Отчего вешаются? Скорее всего от безысходности. Биографию ему я не придумал, собрал из разных биографий. Это и мое детство.
— Такое беспросветно-тяжелое?
— А что там тяжелого? Да было еще и похуже. Ведь детство сохраняется в памяти с разными вещами — ужасными, плохими, хорошими. А все равно хорошо.
— Самая неожиданно смешная история с членом из пластилина в туалете для мальчиков — плод фантазии или...
— Наша учительница до сих пор на меня в обиде, что я написал эту пьесу. Пластилиновый член был. Я слепил его, когда учился в пединституте: брат младший все время жаловался, что учительница заходит в туалет. Ну я дал этот член брату, он его и достал из штанов перед училкой. Его выгнали из школы. Я во многом виноват, тем более что его судьба потом не совсем хорошо сложилась — он стал наркоманом, сейчас сидит в тюрьме. Ему большой срок дали. Не знаю, может быть, смерть для меня была бы лучше. Кстати, название “Пластилин” придумал Коляда, а у меня было “Падение невинности”.
— Вам не показалось страшным сценическое воплощение ваших детских впечатлений — не люди, а уроды вокруг светлой детской души, насильники-чеченцы?
— Нет, тогда не было страшно. Сейчас иногда бывает. Не знаю, желал бы я такой жизни своему сыну, но про себя скажу — я бы хотел вернуться в детство и снова прожить эту жизнь. А все рафинированное — это неинтересно. Нет шаблона нормальному: все люди, даже самые законченные подонки, имеют шанс.
— А как вам показалась лондонская версия вашего “Пластилина”? Англичане что-нибудь понимают про это?
— По сравнению с нашим — небо и земля. Они ставят как про себя — но без лаптей и балалаек. Здесь ничего этого нет, но больше физиологии, натурализма. Из зала вынесли кресла, и зрители стояли весь спектакль. Актеры перемещались в пространстве, иногда не переживая ничего, сцены были решены бытово. Хотя подошли к работе основательно — они изучали историю России чуть ли не с 17-го года, листали учебники и даже смотрели фильм “Калигула”, который смотрят в “Пластилине” герои.
— Уходили со спектакля?
— Да нет. Там двери закрыли, так что не уйдешь. А вообще рыдали, плакали. Особенно в сцене, когда подросток выходит на крышу.
— В Москве хорошо пошла по театрам пьеса “Черное молоко”. Парочка московских торгашей поразительно узнаваема — отморозки не вызывают симпатий. Это наезд на столицу?
— Да нет, я не наезжал на Москву, просто написал “Москва”, а мог бы — “Екатеринбург”. И нигде не записывал, как говорят московские люди, — это было бы неорганично.
— Что вы отвечаете, когда вам говорят, как и вашему учителю Коляде, — что вы пишете “чернуху”?
— А кому-то же надо писать. Как-то москвичи сказали: “Вы — школа чернушников”. — “А вы — школа развлекушников”. Ведь театр — это не только развлечение. Чернуха — значит правда.
— Понятно, что из современных драматургов вы чтите Коляду. А из классиков?
— Чехова. Одна пьеса — “Дядя Ваня”. А остальные похожи друг на друга: одна и та же проблема. “Дядя Ваня” — самая живая.
— Вот чеховеды-то вам этого не забудут.
— Я классику вообще как-то... Не могу услышать живого человека. Шекспира тоже не люблю.
— А Шекспир-то вам чем не угодил? Вы его читали?
— Читал. “Ромео и Джульетту”, “Гамлета”. Если не нравится, как можно прочитать все? Это не мои страсти.
— А страсти Сигарева — это что?
— У меня более мелкие, маленькие желания. Не глобальные. Быть счастливым.
— Василий, у вас есть амбиции переехать в столицу?
— Я подумывал как-то над этим. Но пока, наверное, нет. Писать можно хоть где.
