— Только без обид: лицо у вас, Сергей Семенович... короче, то ли аристократ, то ли алкоголик.
— Для начала дружеской беседы неплохо! А если объединить: аристократ-алкоголик? Барон из “На дне”, например? Только я — СимОнович, настаиваю. (Папа — Симон.) Хотите? — И чаек протягивает. Греемся, пока воет за окном.
…Дрейдена на интервью — не очень-то. Да и меня тоже: сиди слушай иной актерский бред, по сотому кругу сплюнутый. А потом колупайся, находи интригу. А Дрейден — птица. Его на лету ловишь. Его “учитель” запал мне еще по “Окну в Париж”: без сального обаяния, без наигрыша, — актер? Да просто свободный организм в кадре. Дождался титров: “В главной роли — Сергей Донцов”. Потом Сокуров свой “Ковчег” презентует... Смотрю: опять он. Но в титре: “роль Странника — Сергей Дрейден”. А сейчас он в Москве на пару дней (сам-то — питерский): вместе с Ренатой Литвиновой делает кассу МХТ своим Гаевым...
...Нет, правда: сегодняшний МХТ — редкий случай увидеть “театрального Дрейдена”. Вот спросил: “В каком театре служите?” Это не подвох. Еще недавно у Сергея Симоновича было три названия в БДТ. Списали?
— Я перестал ощущать движение внутри себя — это про игру. А повторять пленку не хочется.
— Но восемь лет вы играли свою знаменитую “Немую сцену” — моноспектакль, где одни импровизировали всего “Ревизора”. И это кануло в Лету?
— Всякий раз импровизация длилась в пределах 1 часа 10 минут. Прошли годы. Сейчас засекаю: получается час сорок. Композиция та же, персонажи те же, а время — большее. В чем дело? Ага, постарел. Организм замедляет ход, берет передышку. Он-то знает, сколько сил осталось и что еще впереди! И я отказался продолжать это.
Честен. С собой, по крайней мере. А то слышал сто раз: стоит ветхий театр, приводят туда “молодого-перспективного” главрежа, а старики-актеры трясутся — выкинет он их на улицу или даст отсидеться. Для Дрейдена подобные примеры оскорбительны.
— А что это за чехарда с титрами: то вы Донцов, то Дрейден?
— В память мамы в 1989 году в титрах фильма “Фонтан” я назвался Донцовым. (Мама была актрисой, мастером художественного слова. “Донцовым” в школьные годы я объездил пионерлагеря вокруг Ленинграда: в месткомах фабрик и заводов, где мама выступала, ей дарили путевки.) Тем самым я хотел отделить работу в театре от работы в кино. Ведь в театре я полностью отвечаю за то, что делаю, а в кино... Все хорошо: сценарий интересный, режиссер — само очарование, партнеры — достойные, а в итоге — общее место и ты в середине. И исправить ничего нельзя — пленка крутится. Так что к Дрейдену я вернулся только в “Русском ковчеге” Сокурова. Тем более что мой персонаж — иностранец...
— Только персонаж?
— Нет, и я тоже, в какой-то степени. Дед мой — Давид — до 17-го года владел маленькой типографией в Петербурге, вроде тех, которые сейчас печатают визитные карточки, меленькие рекламки и тому подобное.
— В Петербурге? Что-то я припоминаю о черте оседлости...
— Ну конечно: прадеду Шимону позволили жить в столице империи только потому, что он 25 лет отслужил в царской армии. Его семье было выдано официальное разрешение. Интересно, что типография деда значилась в книге “Весь Петербург” за 1898 год, я нашел ее точное расположение, а еще узнал, что дед имел свое место в синагоге, абонемент по-нашему. Дед же с материнской стороны — Иван Донцов — был старшим дворником Казанского собора (что-то вроде управдома), ведал огромным хозяйством. Вот так во мне сошлось иудейство и православие. И ничего — мирно живут.
— Ну а что, ваши мама с папой... были в разводе?
— Да, да, да. Не переживайте так. Хотя до развода их развела еще недобрая сила. Я-то был в пионерских лагерях, а папа был в лагерях Сибири: Мариинская система, п/я №… Пять лет из десяти присужденных он пробыл там до освобождения и реабилитации в 1954 году.
— Отец учился в знаменитом месте, — продолжает Сергей Симонович. — Тенишевское училище знаете? Из него много кто вышел — например, Дмитрий Шостакович... А в классе с папой учился сын Корнея Чуковского — Николай. Так вот, в 20-е годы отец стал личным литературным секретарем Корнея Ивановича. Тогда у всех крупных литработников были такие помощники (в 80-е годы я сам формально числился подобным секретарем знакомого члена Союза писателей, ибо, не имея постоянного места службы, мог быть наказан за тунеядство). В дневниках Чуковского не однажды можно встретить: “Симочка, Симочка...”
— А потом?
— Отец сам стал печататься. Рецензировал спектакли. Но началась война. Александринский театр, куда отца пригласили завлитом, эвакуировали в Новосибирск. Только приехали, помню… Сентябрь. Листья пожелтели. Падают. Сидим в здании, отданном под театр: отец, мать беременная...
— Кем беременная?
— Мною! Сидел-сидел внутри, а потом решил показаться: “Ну и что тут у вас дают?”. Там же и почти в то же время родился Андрюша — сын актера Николая Черкасова. Но вот что взаправду удивительно: вырос я на молоке дочки Всеволода Мейерхольда — Ирины Всеволодовны.
— Да что вы говорите?!
— Факт моей биографии. У Ирины Всеволодовны на руках была годовалая дочь Катя — молока хватало еще и на Андрюшу Черкасова, и на меня. Эта щедрость Ирины Всеволодовны описана сыном Петей в его “Книге о родителях”. ...А в 44-м отец становится завлитом Камерного театра Таирова, мы переезжаем из Сибири в Москву, живем буквально за кулисами театра и в 1948-м возвращаемся в Ленинград. Через год отца арестовали как врага народа… Освободившись, он какое-то время прожил с нами, а потом переехал в Москву.
— Вы виделись с ним?
— Только на каникулах. Отец водил меня в “Современник”, тот еще — в гостинице “Советская”. Жадно “знакомился” с Ефремовым, игрой чудных артистов.
...Как итог этого “знакомства” в Донцове-Дрейдене помимо прочего родился “махающий артист” — человек самой экспрессивной жестикуляции. Думаете, почему он в “Русском ковчеге” все время ходит “руки за спину”? Спасибо, что Сокуров прежде отснял черновой вариант — прикинуть, как все будет. При просмотре черновика у Дрейдена было одно на уме: бежать! Бежать прочь и не позориться. Редактор фильма лишь качала головой: “Да-а, Сергей Симонович, вам надо что-то делать с руками...” Тогда-то он и “склеил” их на пояснице.
— На самой первой встрече, — отзывается Сергей Симонович, — Сокуров высказался о пластике и звучании персонажа: “Он похож на птицу”. Я помнил про это, но специально не сочинял клюв и крылья. Но мне кажется, летательное существо получилось...
...На красивую роль в фильме Юрия Мамина “Окно в Париж” Дрейдена взяли не сразу. Французы — соавторы постановки — сказали: “Он же староват для картины!” Мол, поглянцеватее нужен. На что Мамин парировал: “Ничего, мы его... упакуем”. Артист вспоминает с содроганием:
— И начали парики надевать, румянить, молодца из меня делать. Я чувствую, как у меня аж задница вспотела. А лица нет. Чувствую, как мне хочется встать и уйти навсегда. Юра рядом стоит и шутит, какая-то дура рядом стоит и шутит... Я сижу и шучу... Но свинцом наливаюсь. Так на фотопробах и остался со “свинцовым глазом”. Не пойдет. После мне позвонил Юра и сказал: “Мы найдем тебе какую-нибудь роль, что-нибудь придумаем...” Я огорчился: ведь в мыслях так и взлетал уже по Эйфелевой башне. Готов был “нырять” в роль. А мне сказали: будешь ходить в другой бассейн и в другое время. Месяц прошел. И вдруг вечером звонит Юра и говорит: “Сережа, я остановил съемки. Не могу, не получается. Давай?..”
— Это вы все про парики... Не любите, значит? Но Сокуров в “Русском ковчеге” все равно заставил надеть?..
— Не заставлял. Меня на роль вообще без проб взяли. Привели к гримерам... Показали изображение маркиза де Кюстина — один де Кюстин, а другой “как бы де Кюстин”. Все стены гримерной увешаны: усы, бакенбарды, брови, на столах разложены носы, уши и парики, парики, парики… Я скажу так: переодеться еще можно, в одеждах есть какая-то прелесть, может быть подсказка, но парики… я костенею при виде их! А тут под столом стояла коробка с “перке” (настоящие волосы, из них сооружают небритость, вклейки-вставки делают, подсобный, рукодельный материал). Я, значит, вижу какие-то завитки... И у меня рука сама тянется! Хватаю эту штуку в завитках и прикладываю к голове. И... чувствую: это то, что надо. Гримеры даже ахнули.
— Там целая фраза, что “у настоящего писателя должны быть хорошие волосы”.
— Верно, эта фраза возникла уже на озвучании. Нет, все это хорошо, но к концу фильма я просто падал от усталости.
— Еще бы: такой маршрут! И снимается зараз, без дублей и склеек.
— Это была моя первая задача: пройти весь маршрут ногами. Чтобы даже не задумывался. И помогло мне знаете что? Я когда-то с геологами работал — у них же есть свои привязки по маршруту... Особенно по тем районам, где можно потеряться.
— Когда это вы с геологами работали?
— С 85-го года — три сезона.
— Зачем?
— Надо было деньги зарабатывать. Носил пробы. Эти геологи были научными — докембрий их интересовал, вечность такая. И это изумительно, что вы: я был в высокогорной экспедиции. Нас — семь человек — забрасывали на вертолетах, мы подолгу не видели никого, кроме золотоискателей... Муйский хребет, Западная Сибирь. Представляете: открытые граниты, промытые, чистенькие — просто экспонаты. Так вот, они делали сколы, а потом это все собирается, и ты несешь это на базу — туда, где лагерь разбит. Бывало, что вдвоем с геологом уходили дня на три, с маленькой палаткой, я и куховарил там... Свобода прежде всего.
— Сергей Симонович, так мало искреннего в этой профессии актерской. Как вас туда занесло?
— Вот думаю — как. Пытаюсь воссоздать того Сережу. Но себя подлинного не очень-то помню. Постоянно что-то досочинял про себя, приписывал...
— Таланты?
— Многое. Кем только себя не воображал. И врал про себя людям, просто “парил”: “девчонок у меня много”, и то, и се...
— Ну, девчонок-то много не бывает.
— С этого и начинается актерство: воображаешь себя в желаемой ситуации, так ярко себе себя представляешь и веришь в эти видения... По молодости все “желаемые ситуации” крутятся вокруг девчонок, так ведь?
— Так. Но потом ведь и до женитьбы недалеко.
— Очень близко. Я четыре раза был женат. Три был и один раз есть. У меня четверо детей.
— От четырех браков?
— От трех.
— А вот ответьте мне: неужели нельзя с одной?
— Ваш вопрос мне напоминает, как классе в пятом мы танцевали танго в пионерском лагере под аккордеон — девочка с девочкой, а мальчик с мальчиком, — и шепотом клялись: “С нею танцевать? Ни-ког-да!” Кто сказал, что жизнь прожить нужно только с одной женщиной и детей иметь только от одной женщины? И если у кого-то это так сложилось, то почему он — образец для подражания? А я — нет? Это все такие тонкие материи, имеющие отношение к слову “судьба”, и оспорить это еще никому не удалось... Но давайте вернемся к театральному существованию — эта часть моей жизни более осмысленна.
— Так сомневались?
— Очень. Актер я — нет ли? Помню, на эти мои сомнения мама говорила: “Реши для себя!” А я молод был. И куда только не заносило. Уходил из театра, шоферствовал — развозил ночью хлеб, а днем пьески сочинял и разыгрывал со своим товарищем.
— Да, театром нельзя заниматься формально.
— Сейчас вообще очень мало артистов. На свете их мало. Играют — все. А настоящих...
— Чувствуете, кто настоящий?
— Я не педагог, но это видно сразу!
— Так-так. Вот я и смотрю, что в кино вы попадаете редко, но метко, будто бог упасает от всякого г...
— Не редко. Просто не все картины, в которых я снимаюсь, имеют выход на экран, но появляются на фестивалях. Например, в 2001-м у меня было шесть картин. Тогда мне исполнилось 60 лет, и очень важна была пенсия. Поскольку я не служил в театре...
— ...то пенсия маленькая получалась?
— Я же не придумывал стаж, не сочинял справки, как в школе! А на “не такие роли” меня почти и не приглашают: по типу не подхожу, слава богу.
Такой вот человек. Которому повезло от рождения просто быть самим собой. И “упаковыванию” он не подлежит. Про интервью мне говорил, визируя: “Слушай, ну чего ты связно выстраиваешь за мной предложение? Я же все равно так не говорю!” Да бог с ним, Сергей Симонович. Наступит день, и руки, пока склеенные на пояснице, обретут движение.
