Лица в метро

СЫН

Какими влюбленными, полными обожания глазами посмотрел на ребенка майор! Мальчик вернул ему фуражку и надел свою кепочку. Мыча, стал тыкать пальцем то в свой головной убор, то в кокарду на фуражке отца. Мягко, ласкающе отец взял его руки в свои, пытаясь утихомирить. Поглаживая ручонку сына, взглядом говорил: вот так, вот так, сиди тихо. Мальчик вскинул голову и посмотрел на стоявшего перед ним молодого человека с книгой. И опять выкрикивая что-то, балуясь и улыбаясь, стал показывать, чем отличается от отца. Обхватил свое худое предплечье: вот — какое оно тонкое, и тут же ткнул в бицепс отца — во-от какой толщины. Молодой человек виновато отвернулся. Мальчик подвинулся к сидевшей рядом женщине. Она с готовностью приняла участие в игре. Кивала, он отдавал ей честь — и она салютовала. Майор сиял.  

Женившись, бравый офицер, конечно, не предполагал, какое несчастье его постигнет. И жена, забеременев, не подозревала, что ребенок будет глух и нем. Ходили по врачам. Разве те могли утешить?  

И уже не до службы майору, не до карьеры, его обходят, обгоняют на ступенях военной иерархии другие… Пусть! Нет счастья, главного счастья. Горе сблизило его с женой. Ах, как он любил мальчика! Тот расшалился, захлебнулся заикающимися звуками, и отец приложил палец к губам. Мальчик его послушался, затих.


Вообразите случайно совпавшую на сиденье рядом пару: он, неряшливо одетый, с бородкой и проницательными вдумчивыми глазами, читает напечатанный на плохой желтой бумаге роман “Тени в раю” Ремарка, она — с фанатичными буркалами, наряженная, несмотря на летнюю жару, в нелепый строгий костюм немыслимого покроя, с каким-то даже остервенением изучает глянцевый журнал, где смакуют подробности жизни звезд. Кажется, полна решимости перенять их опыт и сделался такой, как они. Он, отводя глаза от ремарковского текста и обдумывая прочитанное, покусывает нижнюю губу и невольно упирается взглядом в соседний гламур. Вероятно, контраст того, что развернулось перед его масленым взором, и того, что лезет в сознание сбоку, столь разителен, что зрачки расширяются. Он выхватывает, наверно, заголовок одной из журнальных статей и начинает дико хохотать. Неприлично ржать. Впивается зубами в запястье, чтобы подавить смех или чтобы он не звучал столь вызывающе непристойно. Но соседка увлечена чтением и не замечает ничего.


Еще пара. Он и она. Женщина вчитывается в брошюру, которую картинно держит в руках, читает как бы даже с вызовом, уж точно с демонстративным превосходством — по отношению к явно непостороннему своему соседу (ухажеру? сожителю? вряд ли мужу). Во всем ее облике: да, я привыкла к духовному насыщению, это для меня норма жизни. Тем более на обложке штудируемого ею издания фото артиста Евгения Леонова. Но ее партнеру (сожителю? мужу?) глубоко до лампочки выкаблучивание и манерные претензии (сожительницы? новой знакомой?). На его лице — сонное безразличие, до той поры, пока в вагоне не появляются две стройняшки в обтягивающих маечках и джинсах. Между маечками и джинсами — полоски обнаженных загорелых талий… Тут он ожил. Глаза заблистали. Торс напружинился. Но рядом-то, увы, обуза. И вспомнив о ней, он тускнеет. Они угрюмо сидят — не соприкасаясь, отдельно. Близкие люди тяготеют, жмутся друг к другу. А тут… Флюиды, проскакивающие между ними и рикошетящие в пассажиров, говорят: лишь временно эта пара вместе.

 Ох, мужские ботиночки с узенькими, острыми носами, ох, жгучие кудри и въевшийся в кожу матовый загар! Можно домыслить: познакомились случайно, ей некуда деться от одиночества, а тут какой-никакой хахаль, и ему надо защепиться в столице, вот и мают каждый свою печаль, заранее зная: воедино их судьбы не сольются (будут еще большие ужас и безысходность, если такое произойдет), но до поры, пока расставания не случилось, останутся в сцепке — каждый лелея надежду изменить бытие к лучшему: она — давая понять, птицу сколь высокого интеллектуального полета он закадрил, он — окусываясь, будто голодный волк, на окружающих привлекательных свиристелок.


Двое мальчишек, ерзая на сиденье, играют в щелбаны. То один щелкнет другого по лбу, то другой ответит аналогичным щелчком по носу. Громко гогочут при этом. Пассажиров их игра и гогот раздражают. Но замечания никто не делает. Нет такой практики сегодня: делать замечания, учить уму-разуму, можешь нарваться на грубость, а то и на удар — а кому нужна неприятность за свою же заботу?  

Кем станут неодернутые, невразумленные ребята? Кто вырастет-выпростается из этих хохочущих туповатых созданий? Если так и не вмешаются старшие, если не увлекут серьезным и захватывающим занятием — пропадут мальчики…


Говорят: метро стало транспортом для неимущих. Отчасти — верно. Но именно поэтому в подземке видна подлинная, неприукрашенная жизнь столицы.  

Если можете позволить себе наплевать на то, что о вас скажут или подумают (“Он(а) совсем опустился(ась), ездит общественным транспортом!”), не отказывайте себе в необходимости хоть изредка проехаться на метро.