65 лет назад, 22 декабря 1936 года, умер Николай Островский, автор романа “Как закалялась сталь”. Я давно хотел написать об этой книге, и эта годовщина давала своего рода повод. Но тема была явно не предновогодняя, и я решил опубликовать заметку уже в январе.
Среди причин, заставивших меня вспомнить о романе Островского, была и где-то услышанная мною фраза о том, что “Как закалялась сталь” теперь исключена из школьной программы. А я считал и считаю, что эта книга — памятник советской эпохи, без которого эту жизнь трудно понять. Авторы идеи исключения романа из школьной программы скорее всего по-настоящему его не читали. Они — это, к сожалению, относится ко многим произведениям советской и русской литературы — знали официальную, мифологизированную интерпретацию романа, и не изучали внимательно то, что написано на его страницах черным по белому.
Когда я учился в школе под Новочеркасском, наша учительница задала нам свободную тему для домашнего сочинения — “Моя любимая книга”. Наша старая “литераторша” окончила Московский университет, и во многом благодаря ее рассказам я решил поступить в МГУ, и только в МГУ, а не в модные МГИМО, физтех и т.д. Школьную программу она, конечно, до нас доносила, но чтобы дать возможность нам “выскользнуть” из ее рамок, она задавала разрешенные тогда сочинения на свободные темы. А потом, разбирая наши сочинения, получала повод привлечь внимание к тому, что не попало в школьный учебник...
Но на этот раз я разочаровал ее и выбрал “Как закалялась сталь”. И не случайно — я уже трижды перечитывал ее и с каждым разом все больше и больше находил в ней очень много такого, о чем в учебнике не упоминалось.
Действительно, в романе Островского был официально приемлемый “пласт”. Но и сам автор романа, и те, кто ему помогал писать текст (мне называли и Анну Караваеву, и Веру Панову, и других), были незаурядными людьми. И в итоге на страницах романа появилась правда. Надо только эту правду уметь увидеть.
У меня в общей папке “Как закалялась сталь” лежат конверты с надписями — “Винтик революции”, “Подвиг: личности или идеологии”, “Бюрократия”, “Оппозиция”, “Что вошло в идеал”, “Что ждало бы здорового Корчагина”, “Стройка” и другие. В них я складывал свои выписки, заметки, комментарии.
Вот, скажем, очень короткая фраза из романа: Павел Корчагин не смог работать в ЧК и отправился на другую работу по состоянию здоровья. Если даже Павлу, этому по-настоящему стальному человеку, работа в ЧК оказалась не по силам — это говорит о многом: и о самой этой работе в ЧК, и о Павле.
Но здесь я хотел бы остановиться только на одной теме — на строительстве железнодорожной ветки для подвоза дров Киеву. Это строительство — один из центральных сюжетов романа. Глядя на работу комсомольцев, Жухрай сказал фразу, ставшую заглавием книги — “Вот где сталь закаляется”.
Что же происходило? Дрова были заготовлены. Правда, их почему-то складывали не возле железнодорожной станции, а в шести километрах от нее. Чтобы срочно доставить их в Киев — иначе город замерзнет, — нужно было перевезти их к станции. Почему возникла такая ситуация?
Намек в романе — вредительство. “Лысый” председатель железнодорожного лесного комитета представлен как подозрительный тип. Но в романе его только сняли с работы. В те времена это было своего рода оправданием — пуля как наказание встречалась часто. Почему не расстреляли “лысого”?
Мои размышления привели к выводу — киевские губком и губисполком были виноваты сами. Ведь трудовая армия — написано в романе — заготовляла дрова восемь месяцев. Я посчитал “обратно”, и у меня получилось, что трудармия начала работать еще в феврале... Где жили люди и что с ними стало — в романе не сказано. Но за восемь месяцев ни командиры трудармии, ни руководители Киева ни разу не подумали, как и на чем будут везти дрова до станции.
“Лысый” — тот подумал. Но — цитирую — “он не мог указывать начальству на ненормальности в чужом участке”. И почти двести сотрудников его учреждения, получая ударный паек, тоже ничего или не замечали, или не хотели замечать. Не исключено, что они были напуганы недавними “арестами руководящих специалистов”.
И правление дороги, получив от “лысого” три (!) сообщения о невозможности вывезти дрова, тоже ничего не сделало.
Вывод напрашивается сам собой — вывод о вопиющей некомпетентности тех, кого победа большевиков в революции сделала начальниками Киева. Они явно взялись за дело, которое им было не по плечу. Даже если и было вредительство — некомпетентность не позволила им его вовремя разглядеть и ликвидировать.
Различных примеров некомпетентности в книге достаточно. Так мы читаем, что уже в ходе строительства ветки, спустя два месяца после начала работ, выяснилось: “Тут вот нам косогор поперек дороги лег... Много земли вынимать придется”. И опять вопрос: что, этот косогор не видели, определяя трассу ветки? Или попросту не умели читать карту и видеть по ее линиям рельеф трассы?
Эта неготовность руководить страной у вождей, у партии, у всей новой советской бюрократии в первые годы революции и после нее во многом сочеталась с бескорыстием, с искренней верой в свою миссию насильственно осчастливить эксплуатируемые классы. Но даже в те годы — и это показано в романе — некомпетентность прежде всего “возмещалась” безжалостной эксплуатацией героического порыва масс. Присмотримся.
Предложили: построить в три месяца узкоколейку. Нужно триста пятьдесят рабочих и два инженера. При этом жить негде — есть только развалины местной школы. И Жухрай вносит предложение — “бросим туда комсомольцев”. Если “ребятам рассказать, что это спасет город и дорогу, они сделают”.
Размышляю. Если первая “база” подвига — некомпетентность партийно-советского руководства, то вторая его “база” — готовность комсомольцев на все. Говоря обобщенно — наличие человеческого материала, воспитанного по схеме: партия сказала “надо” — комсомол ответил “есть”.
О бездумном отношении руководства к комсомольцам говорят факты: смены через каждые две недели в Киеве не готовились и не прибыли. Теплую одежду в Киеве не собирали (хотя, думаю, реквизиции в городе проводились). Зато пулемет с патронами привезли вовремя. И орден Красного Знамени посулили. И, как оказалось, досрочно включили Корчагина в список умерших.
Именно из книги Островского я впервые понял, как героическая готовность молодежи на подвиг беззастенчиво эксплуатировалась начальством, прикрывая и его некомпетентность, и его безразличие к людям.
Мне нетрудно было додумать выводы из жизни и работы Корчагина и его друзей на стройке. Если всего через два года после взятия власти руководители так относились к людям, то по мере усиления бесконтрольности, всевластия, вседозволенности это игнорирование человека могло только усиливаться. И в отношении к “своим” — в аппарате власти, и в отношении к членам партии, и в отношении ко всему народу, в особенности крестьянству и интеллигенции.
Вся наша история потом не раз убеждала меня в том, что меньше всего государственный социализм и его бюрократия жалели людей: и в мирном строительстве и тем более в годы войны (я об этом недавно писал в заметках о московской битве). Но и нынешняя, новая, демократическая бюрократия целиком унаследовала эту “наследственность” и плевала на людей: и вводя шоковую терапию в 1992 году, и проводя дефолт в 1998 году, и сейчас — продолжая войну в Чечне...
А вот впервые обратил мое внимание на эту черту нашей бюрократии именно Николай Островский и именно в романе “Как закалялась сталь”.
Из текста книги Островского можно сделать и третий, исключительной важности вывод. Оказывается — и об этом прямо написано — можно было вообще обойтись без строительства ветки к железнодорожной станции. Десять тысяч кубометров дров можно было перевезти к станции на крестьянских подводах. Всего за месяц. Делая два конца в день. Хватило бы пять тысяч подвод. Села на Украине большие, работы осенью на полях закончились. Кто бы из крестьян отказался от заработка? Но Жухрай заявляет: “Нам и сотни подвод не добыть”. Почему? В ответе на этот вопрос вся суть дела.
Крестьян большевики рассматривали как враждебный класс. Их “достали” продразверсткой. И с ними нечем было расплачиваться. Оставался один путь — силой. Уже чему-то научившийся Жухрай в успех насилия не верит, да и банда Орлика сразу получит поддержку крестьян.
Конечно, мужики могли бы работать и не за деньги. Им в хозяйстве позарез нужны гвозди, молотки, грабли, плуги, замки — все то, что могут дать заводы Киева. И что — несомненно — они давали селу многие годы перед революцией. Почему же теперь не сделать такой “продуктообмен”?
Главная причина — заводы или вообще не работают или работают в полсилы. И поэтому нечего предложить крестьянам.
А почему плохо работают заводы? Их ведь национализировали! Рабочие работают на себя! Почему же продукции стало меньше и она стала хуже?
И опять ответ дает роман Островского. Честный ответ. Надо только вчитаться.
Вот член бюро комсомольской ячейки среднего ремонта Костька Фидин. Молодежный лидер. Костик работать явно не хотел и только под нажимом мастера начал сверлить плиту. Масленку этот разгильдяй давно где-то потерял и сверлил “всухую”, не заливая сверло маслом. Предупреждением мастера пренебрег, сломал дорогое американское сверло. Начальник подал рапорт об увольнении Фидина. Но... за него вступилось комсомольское бюро — “парень наш, а мастер — чужак”. Раз “наш”, то можно и не работать, и сверла ломать.
И хотя под нажимом Корчагина Фидина все же исключили из комсомола, история эта объясняет, почему плохо работают заводы и почему нечего предложить крестьянам. Фидин — не что-то чрезвычайное. Корчагин обобщает ситуацию так: “Старые рабочие прямо говорят: на хозяина работали лучше, на капиталиста работали исправнее”. И еще — “молодые работают хуже всех”.
Подвожу итог: строительство узкоколейки стало необходимым из-за неумения и нежелания налаживать экономический обмен с селом. Говоря иначе: из-за разрухи промышленности. После ее национализации рабочие оказались не готовы вести дела, а в лидеры вышли лодыри и разгильдяи типа Фидина.
Впоследствии, изучая материалы советской истории, я обнаружил такую фундаментальную связь. Сначала рабочий контроль. Потом — национализация. Потом — развал промышленности. Потом — нечего дать селу за хлеб. Осталось посылать продотряды в село для захвата силой оружия по доносам комитетов бедноты хлеба. А сами комбеды состояли из крестьян, которые пару месяцев назад получили по декрету о земле наделы, но тут же их пропили и снова стали безземельными бедняками. Так что была не так уж не права популярная частушка тех лет: “Свердлов, Троцкий и Ульянов — это шайка хулиганов, а за ними коты из комитетов бедноты”. Обираемое крестьянство качнулось к вековым врагам — царю и помещикам. Так была создана среда для гражданской войны. Без поддержки крестьян ни генералы, ни интервенты, ни помещики ничего бы не добились.
Так что провал варианта с крестьянскими подводами в романе Островского — одно из следствий отсутствия соглашения с крестьянством.
Фундаментальную причину гражданской войны — недоговоренность с крестьянами из-за развала промышленности вследствие ее национализации — я в полном объеме понял потом. Но в первый раз на нее обратил мое внимание опять-таки Островский и роман “Как закалялась сталь”.
Об этих трех уроках строительства узкоколейки — некомпетентность претендентов на власть, эксплуатация доверия масс и героической готовности Павлов Корчагиных и, наконец, насильственное, волюнтаристское, волевое навязывание социализма — не считаясь с историей и даже без тех объективных основ, о которых не раз писали Маркс и Энгельс, борясь с нетерпением бланкистов и бакунистов, жаждущих поскорее, немедленно “учинить социализм” (при жизни нынешнего поколения — как стали говорить потом), — я вспоминал не раз.
И до перестройки — когда годами мы из МГУ посылали студентов на уборку и вывоз картофеля. Хотя — как и в случае со стройкой Корчагина — был другой, простой путь: картофель хранить и перерабатывать в колхозах (зимой нет работы у многих колхозников). И — по мере необходимости — везти в Москву. И в этих “картофельных” историях всплывали знакомые по “Как закалялась сталь” факты: некомпетентность руководителей, эксплуатация идейности молодежи, неумение и нежелание работать с селом, социалистические методы хозяйствования.
И в годы перестройки — когда депутаты Моссовета требовали от меня поголовного увольнения всего городского начальства, но не могли ответить мне на самые элементарные вопросы. Скажем, когда, где и с кем надо заключить договоры о поставках в Москву подсолнечного масла.
Долгие годы в нашей стране беспримерные, героические усилия Павла Корчагина и миллионов таких же, как он, поверивших в то, что они “рождены, чтоб сказку сделать былью” и построить “светлое царство труда”, перекрывали и некомпетентность бюрократии, и пороки присущих ей форм хозяйствования. Но с обязательной для государственного социализма логикой бюрократия быстро теряла революционные корни и все больше заботилась о своих интересах, о своих привилегиях. И, соответственно, тоже с неумолимой логикой — Павлы Корчагины на своем жизненном опыте, оказываясь снова и снова в ситуации “строительства узкоколейки”, все чаще приходили к выводу, что из котла общего успеха им достается малая, да к тому же постоянно уменьшающаяся доля. И в итоге на весах истории чаша героизма становится все легче, а чаша некомпетентности и неумения руководить — все тяжелее. Баланс с каждым десятилетием склонялся в сторону застоя, экономических и социальных тупиков.
Я рассказал всего лишь об одном из сюжетов романа “Как закалялась сталь”. Многое я мог бы рассказать в связи и с другими разделами романа. Но и сказанного, мне кажется, достаточно, чтобы подтвердить мою главную мысль: книга Островского — выдающееся произведение, правдиво и глубоко отразившее свою эпоху. Правда в романе Островского есть. Надо только ее видеть.
Правда же в том, что закаленная сталь, стальные люди нужны для того, чтобы лучше резать, колоть, рубить. А столь радикальные методы понадобились не только потому, что новые начальники страны только ими и владели, но и — это самое главное — стальной инструмент и соответствующие ему приемы неизбежно вытекают из того, что с самого начала была поставлена нереальная — по крайней мере для XX века — задача построения бесклассового общества всеобщего благоденствия. Но изнасиловать историю не смогла сталь даже самой высокой закалки.
